***
Отделение скорой помощи заполнено людьми. Сегодняшняя ночь выдалась на удивление бурной. Ранения и травмы по своим видам бывают: огнестрельные, резаные, колотые, рубленые, ударные, рваные, размозженные, вкушенные… И все эти люди чего-то ожидают. Я смотрю на них с мыслью, что могла бы избавить их от страданий. И я имею ввиду, не свои навыки медсестры. Вот в коридоре сидит мужчина возле осмотрового кабинета. Каждые две минуты, он встает и ходит вперёд-назад, вперёд-назад. Ему хотелось бы выйти покурить, но он этого не сделает. После недолгого караульного хождения, он снова присаживается, не зная, куда деть свои руки. Но ровно через пару минут, всё повторяется по новой. Какой заботливый муж. Пока врач занимается его женой, он мало с ума не сходит. И каждый раз, перед тем как сесть его рука непроизвольно дергается к дверной ручке. И каждый раз, в последний момент он отдергивает её назад. Неопытному человеку стало бы, жаль этого мужчину. Так дергаться и переживать за свою жену. Женщины обзавидовались бы. Вот проходит целых сорок минут и дверь открывается. В коридор, на встречу этому солидному и симпатичному мужчине выходит миловидная девушка. В чертах её лица проглядывается былая красота, что сейчас скрыта, под синим, фиолетовым и буро-красным цветом синяков и гематом. Когда мужчина обнимает её за плечи, девушка вздрагивает и едва не отскакивает от него. Поверх левой брови, на лбу у неё останется шрам, хоть швы и были наложены вовремя. Но если закрывать это место челкой, то ничего не будет видно. Мужчина обнимает девушку и что-то тихо шепчет ей на ухо. Я бросаю на них мимолётный взгляд и возвращаюсь обратно к заполнению карточек больных. Мне не нужно слышать его, чтобы знать, о чем он говорит. Мне не нужно заглядывать в кабинет к доктору, чтобы увидеть усталое от ночного дежурства лицо. Мне не нужно расспрашивать его, чтобы понять, кто именно нанес побои этой девушке. Они всегда привозят своих девушек, невест, жен… В эти моменты, когда безумие уходит, когда от ревности ничего не остается, они всегда самые заботливые и нежные на Земле. Они шепчут слова извинения. Они, как бы невзначай, интересуются, что она сказала врачу? Упала. Вот извечный ответ на расспросы. Зацепилась. Упала. Было темно. А я, дура неосторожная, не заметила провод от зарядки, а рядом ещё и дверной косяк. А на следующий день цветы и дорогие подарки. И вечные клятвы, что этого не повторится. Всё всегда по одной и той же схеме. И доктора делают вид, кивая головой, что верят им. И не связываются с органами правопорядка. К чему эти лишние тяжбы?! Из ста случаев, только один доходит до суда. Каждая из женщин решается уйти только после того как ей сломают несколько костей. Или убьют ещё не родившегося ребёнка. Или используют нож, ружье… А иногда даже топор. Только после этого они решаются уйти. Только когда, чувствуют себя загнанным зайцем. Только когда, уже начали бояться, собственной тени. Глупо… Я провожаю взглядом эту парочку и думаю о том, насколько легче могла бы сделать её жизнь. Всего лишь подойти и вколоть хлорид калия. KCl. Сказать, что это обезболивающее. Всего 20 кубиков и смерть наступает от нескольких минут, до пары секунд. И при вскрытии – это всего лишь сердечный приступ. Нарушается нервно-мышечная деятельность. Создается иллюзия инфаркта. Его почти невозможно отличить от настоящего. И никакого доказательства. Из пятидесяти тысяч официально зарегистрированных врачебных ошибок, в нашей стране несут ответственность лишь единицы. И чаще всего условно. Даже не прекращая медицинскую практику. Хочешь убить безнаказанно человека – работай врачом. Я заполняю карточки своим корявым почерком. Записываю диагнозы. Но мои мысли кружатся вокруг пациентов. Эти всевозможные пьяные драки, переломы, ожоги, порезы, аварии… Они все такие жалкие. Такие несобранные. Разбитые. Словно щенки, наказанные за лужу на новом ковре. И только глаза, у тех, кто чувствует агонию остаются привлекательными. Словно, только глаза продолжают жить на уже мертвом теле. Но со временем я привыкла и к этому. Вначале агония, а потом пелена тумана, вызванная действием, наркотических обезболивающих. Какое это жалкое зрелище. Мне вспоминается «Доктор Смерть». Американский врач. Доктор Джек Кеворкян. Человек, который помог уйти из жизни нескольким десяткам неизлечимо больным пациентам. Но он не убивал, а лишь помогал уйти из жизни тем, кто этого уже и так хотел. Именно поэтому я работаю в скорой помощи в ночную смену, а не с онко-больными. Я отрываюсь от записей и смотрю, как ведут задержанного, с разбитым в кровь лицом. Лицо такое словно им протирали асфальт до самой больницы. Когда-то белая футболка уже бурая от засохшей крови. Руки по-прежнему закованы в наручники за спиной. Я уже вижу, как он подписывает объяснительную, что случайно споткнулся и упал. «С моих слов записано верно…» «Претензий ни к кому не имею…» Я отрываюсь от записей и вижу, как студенты мединститута над чем-то смеются, столпившись возле врача-куратора. Будущие медики, что всё ещё умеют падать в обморок при вскрытии. А некоторые при одном виде крови. Будущие медики, продавцы в аптеках, медбратья и медсестры сейчас дурачатся и глупо хохочут когда, войдя в морг, кричат: «Есть кто живой?». Вечно юная шутка. Будущие медики, которые цепляют бирку покойника на ногу уборщице, что прилегла отдохнуть на каталку и уснула. Они хохочут, когда кто-то из персонала вскрикивает, видя, что «труп» открыл глаза и движется. В тихие ночи, когда почти нет работы, я иногда сижу и пью кофе с сигаретой, пуская дым в открытое окно. Телевизор не работает и бюджет больницы вряд ли в скором, обещает новый, или хотя бы починку старого. Единственный радиоприемник находится на посту дежурной медсестры, и отдавать его сюда она не намерена. Это невероятно раздражает и угнетает толстых нянечек и похожих лицом на бульдогов древних медсестер. Их интересы уже давно сужены до сплетен и тысячу-серийных сериалов. То и дело можно услышать недовольное шипение от этих старых кляч. В такие ночи я сижу у окна с сигаретой и думаю о том, что было бы не плохо, чтобы все мертвецы в морге вдруг воскресли. Как в многочисленных фильмах о зомби. Чтобы все бегали в панике и страхе. Чтобы почти не осталось выживших. Чтобы спасаясь от голодных ртов мертвецов, не оставалось времени на размышление о чем-либо другом, кроме как, где укрыться, и как выжить… Порой, я мечтаю об этом.***
-Тебя провести домой? -Нет, - Отвечаю я, завязывая шнурок на своих кроссовках. Волосы закрывают мне глаза, и я не вижу его. Но я более чем уверена, что его взгляд сейчас прикован к моей заднице. В иной раз, я бы сменила позу и продолжила бы завязывать шнурок просто присев, а не нагнувшись, но сейчас мне всё равно. Сейчас, я слишком усталая и даже не ощущаю чувства омерзения, будто меня лапают жирными, грязными руками. Сейчас меня не удивляет, что он в женской раздевалке. -Но ведь тебе далеко добираться домой, а автобусы ещё не начали ходить. Вдруг кто-нибудь пристанет?! – его голос вполне серьезный, но мне даже не нужно оборачиваться, чтобы заметить глупую улыбку на лице. Если я её увижу, то меня, либо вырвет, либо мне захочется огреть его кулаком в челюсть. Сейчас мне даже не хочется спрашивать, с какой стати он знает, где именно я живу. -Мне не страшен серый волк… - бормочу я себе под нос первый, пришедший на ум бред. У меня наконец-то, получается, завязать шнурок и я разгибаюсь и поворачиваюсь лицом к этому студенту. Он ниже меня ростом, почти на голову. На лице не пропорционально большие очки. А по голосу – он явный представитель уверенного в себе и жизни качка победителя. Это Женя. Кажется, так его зовут. -Что-что? -Ничего. Предпочитаю прогулки под утро в одиночестве… Не дав ему больше ничего сказать, я ухожу из больницы, ни разу не оглядевшись. Задумываясь о том, что кто-то может меня обидеть, напасть, поранить, я невольно и горько улыбаюсь. Мне больше не страшно. И, наверное, в какой-то степени, я даже стремлюсь к тому, чтобы получить «приз» оказавшись в ненужном месте в ненужное время. Мне больше не страшно. По неблизкому пути к своей квартире, я не встречаю ни одного прохожего, только редкие машины проносятся по пустынным улицам. По мере того как светлеет небо, транспорта становится всё больше и больше, но людей по-прежнему нет. Или это только видимость. Иллюзия. Сочетание моей усталости и рассеянности. Ведь каждый раз, к своей квартире я дохожу автоматически и ещё ни разу не смогла бы воспроизвести свою прогулку в голове в обратном порядке. Захлопывая за собой дверь, я раздеваюсь почти догола и встаю напротив зеркала. Знаю, мне нужно поспать, но это подождет. В первую очередь важно уверится в том, что я не сошла с ума. Что всё это на самом деле. В одной руке у меня секундомер, а во второй лезвие от бритвы. Я подношу его к своему плоскому животу и на секунду задерживаю взгляд на миловидном лице, на пальцах правой руки, что побелели от силы с которой, я сжимаю лезвие. Я задерживаю взгляд на своем отражении, а после нажимаю на кнопку таймера и делаю сильный и глубокий порез на животе. Горячая кровь едва не брызгает и быстро заливает мне трусики. Она стекает по ногам, образовывая лужу на полу. Сильная боль как током пронизывает весь живот. Я едва сдерживаюсь, чтобы не закричать. Мой взгляд прикован к разрезанной коже. К этому рву посреди равнины мягкой кожи. Оторвав взгляд от отражения, я смотрю на циферблат и пытаюсь забыть о жгучей боли. Кажется, что прошла целая минута, или даже две с тех пор как прорезала кожу. Но прошло всего десять секунд. Больно. Как же больно. Понимаю, что это скорее обычная паника, а не реальная боль, но мне больно. В моей правой руке, всё также зажато лезвие. Чтобы выронить его мне пришлось приложить всю силу воли. Пальцы на руках я тоже порезала. После десяти секундного рубежа время тянулось невероятно медленно. За эти долгие секунды, я успела посмотреть во все стороны комнаты. На всю мебель. Отметить соотношение количества свободного пространства с занятым. Поворачивая голову назад к зеркалу, я едва не упускаю нужный мне момент. Секундомер остановлен. Боли больше нет. Ровно минута и девятнадцать секунд. Я вытираю засохшую кровь с живота правой рукой. Кожа на нём абсолютно гладкая и нежная. Такая же, как была до пореза. Пальцы на руке зажили быстрее, потому что были едва тронуты острием лезвия. Я смотрю на свой гладкий живот и на залитые кровью трусики и ноги. Интервалы сокращаются. Несколько дней назад, мне нужно было более двух минут для заживления тканей точно такой же раны. Я не сумасшедшая. Это реально. И этим утром я вновь в этом убедилась. Моё тело. Оно каким-то образом изменилось. После ранений не остается даже шрамов. Это… Это очень странно. Я сбрасываю с себя лифчик и трусы и безвольно плетусь в ванную. Помыться и спать. Главное, что это реальность. Что всё это реальность. А про лужу крови я позабочусь потом. К тому же, это будет ещё одно доказательство реальности происходящего.***
Навстречу мне на каталке везут стонущего мальчика тринадцати лет. Он заходится в истерическом плаче, держась за ногу чуть выше колена. Открытый перелом ступни правой ноги. Раздробленная кость притягивает взгляд к своей, благодаря крови, розовой окраске. Едва ли он сможет играть в футбол как прежде. А я могла бы избавить его от ненужных хлопот. Я могла бы убить его. Больше чем надо доза морфина и он уснёт с блаженной улыбкой на лице. Только захотеть. Я иду по коридору уже пустынной больницы, мечтая сегодня о том, чтобы у меня появились камни в почках. Чтобы я знала, что с моим организмом не всё в порядке. На эту мысль меня натолкнула толстая как ледокол «Айсберг» медсестра Вероника Степановна. Всегда только Вероника Степановна. И никогда Вера. Я сидела с сигаретой в одной руке и кофе в другой, а это глас грома вещал о том, что заразилась простудой и нужно брать больничный. Но только, ни в коем случае не лечится на роботе. И после всеобщего смеха и шумного шмыганья носом начался пересказ очередной серии любовного «мыла». Хмурясь, я не могла припомнить, когда в последний раз болела. Когда брала больничный. Когда менструальные дни проходили с болями и таблетками. Кажется ещё в школе. Нет… В институте на первом курсе у меня едва не случился приступ потому, что кончились таблетки «ибупрофена», а круглосуточных аптек не было по близости. После этого я не помню, чтобы болела. Я вообще едва помню второй курс. Всё словно в тумане. Значит, всё началось ещё тогда?! Но поняла я это лишь недавно. Я иду по коридору в травм пункт, чтобы помочь наложить швы очередному клиенту из свадьбы. Бутылка шампанского об голову это смело, но глупо. Впрочем, с таким количеством алкоголи в крови он ещё не скоро это поймет. Я иду по коридору, и некоторые из медсестер обходят меня стороною. Другие делают вид, что не замечают. Третьи презрительно морщат носы. Я слишком долго работаю здесь, но так и не стала частью коллектива. Всегда одна. Всегда отдельно. Всегда печальна. Никогда с улыбкой. Всегда с видом отрешенности от всех и вся. И на зависть всем, красива собой. Хотя моё поведение и пугает мужчин. При знакомстве у них всегда идет борьба между страхом перед моим поведением и желанием обладать моей красотой. Я прохожу мимо так, словно это мой дом и кроме меня здесь никого нет. Порой мне действительно так, кажется. Это нервирует их ещё больше. Я иду с мыслями о регенерации. В мире, кажется, только ящерицы, пауки и морские звезды способны регенерировать. У человека же это осталось на совершенно примитивном уровне. Клетки кожи, желудка, печени возобновляются. И часто при этом остаются шрамы. Пауки и ящерицы платят цену за способность регенерировать. Эта цена – иммунитет. Он у них отсутствует. Но каким-то образом они не умирают от простуды, рака, СПИДа и прочих мелких инфекций, что в случае отсутствия иммунной системы уничтожает несчастного в считанные дни или даже часы. Каким-то образом они обходят это. Только это ещё удерживает меня от безумного поступка. Возможно ведь, что вся моя способность к регенерации имеет отношение только к коже. Я не болею. Я не умерла от обычного насморка или бактерий во рту. И надеяться, что у меня такой же неведомый, защитный механизм как у ящериц – это глупо. Я иду с мыслями, что мне всё же нужно проверить. Интервал затягивания ран сократился к 63 секундам. Я иду с безумной мыслю о следующем этапе проверки своего тела. Когда я помогаю доктору зашивать рваные раны на голове пьяного свидетеля, и вытягивать осколки стекла в голове пронеслась мысль о том, что было бы приятно дать выпить этому идиоту растворенному в спиртном 3 грамма Бутабарбиталу. Сотня таблеток по 30 миллиграмм каждая и через 15 минут потеря сознания, а через 50 смерть. Но мысль не задерживается в голове. Вместо этого, я думаю о том, хватит ли мне силы воли и решимости отрезать какую-то часть своего тела.***
Горячая вода согревает мое тело через одежду. Запотевшее зеркало над умывальником вызывает желание подняться и протереть его. Нельзя. Если я встану, то едва ли опять решусь на это. Штанины подкачены до самых колен. Ступни босые. Возле основания мизинца правой ноги я держу ножницы, для резки метала. Они мои воспоминания о последнем парне. Он не выдержал и ушел, оставив по себе несколько рубах и эти ножницы. При этом, сказал на последок, что я безэмоциональная кукла. И громко хлопнул дверью за собой. Всё, наверное, из-за того, что во время секса от меня не было ни звука, впрочем, и помимо секса я многословностью не отличаюсь. Наверное, надо было симулировать и подражать девушкам из порно фильмов. Но я не актриса. Странно, с тех пор как он ушёл, я о нём не вспоминала. Вплоть, до того как нашла эти ножницы. Холодный пот стекает по моей спине и вискам. Лезвие ножниц уже порезало кожу у основания пальца. А что если, отрезав палец, единственное, что произойдет – так это то, что рана зарастет кожей. Тогда ведь даже палец не пришить. По статистике у 70 процентов людей потерявших конечности, наблюдаются фантомные боли. Если я не права, то мне придётся испытывать эти боли до конца своих дней. Ученые утверждают, что это мозг не хочет смириться с потерей части тела и дает ложные сигналы об их присутствии. Но как не забавно, фантомной боли удаленной почки, аппендицита, или части печени мы не чувствуем. Как по мне, то это из-за того, что мы их и раньше не видели. А когда их удалили, вроде бы ничего и не произошло. А вот с рукой или ногой… Они были… И желание того, чтобы они и дальше оставались присутствует. Неужели, мне придётся жить с временными болями и свербежом в отсутствующему пальце, из-за глупой идеи?! Мои руки начали опускаться, и я почти освободила свой палец от захвата ножниц. Но будто пытаясь сама себе возразить, я с силой нажимаю обеими руками на ручки ножниц. С тихим и каким-то смешным хрустом, мой палец отскакивает и булькает в воду. Из раны густо течёт кровь, окрашивая воду в красный. Вместе с тем в воду плюхнулись и стальные ножницы. Я прижимаю руки ко рту, чтобы заглушить нарастающий вместе с болью скулёж. Словно на ультразвуке, я, всхлипывая, завываю. Как же больно. Безумно… Невероятно больно. Хочется дрыгаться в истерике, что я и делаю. Покалеченная нога свисает с края ванной. Густые капли крови методично падают на белый, мокрый от разбрызганной воды, кафель. По моему лицу текут слёзы и пот. Боль в ноге немного утихла. Воды в ванной вполовину меньше, и она уже давно остыла. Другая её часть на полу ванной комнаты. В припадке истерики я разбрызгала её вокруг себя. Как же глупо. Идиотка. Я слышу, что кровь прекратила своё монотонное капанье и, наверное, рана уже зарастает кожей. А от обрубка никакой пользы. Если бы я его положила в холодное. В лёд. В холодильник. Тогда, возможно, его ещё удалось бы пришить на место. Но он где-то на дне ванной в остывшей воде. Я не знаю, сколько я так пролежала, сожалея и браня себя, но скоро надо будет идти на роботу. Нужно позвонить и сказать, что я заболела. Сначала замотать обрубок в полотенце, а после… Мой взгляд упал на окровавленную рану. В корке засохшей, свернувшейся крови я вижу явно выступающую вперёд кость с мерзкой розово-красной плотью вокруг. Кость регенерирует. Мой палец отрастает по-новому. Впервые за эти годы я снова захохотала.***
Через 48 минут, мой палец, был почти как новый. Оставалось только отрасти ногтю. Менее чем за минуту разница от предыдущего заключалась в том, что на этом пальце ноготь не накрашен лаком. Спуская воду в ванной, мне не удалось пустить в водопровод палец. Мешала мелкая решетка. Пришлось скормить его соседскому коту, что часто перескакивает ко мне на балкон.***
По-прошествии месяца, среднее время для регенерации пальца составляло 12 минут. Я говорю среднее, так как не ограничивалась только мизинцем правой ноги. Менее чем через неделю, мне стало лень каждый день обновлять лак на ногтях. Смешно, не правда ли? Возникла, также иная проблема, куда девать отсеченные куски тела? Соседский кот не всегда принимал мои деликатесы. А хранить пальцы в морозильнике… Хмм… Это, пожалуй, было бы слишком странно. Поэтому, я просто бросала всё в унитаз и спускала в канализацию. Естественно, предварительно измельчив отрезанные пальцы на мелкие куски. Проделывая это с собой уже более тридцати раз, я ловила себя на мысли о том, что я возможно мазохистка. Но эта мысль долго не продержалась. Боль не приносит мне удовольствия. Более того, я боюсь её. И за эти дни у меня вошло в привычку, уходить в себя. Думать о чем угодно, уноситься в прошлое, будущее, в фантазии. Всё что угодно, только подальше от реальности и её несносной боли. Вместе с тем мне в голову пришла и другая мысль. Мысль о том, что моя кровь, скорее всего, возобновляется на колоссальном уровне и скорости. Поверхностные раны затягиваются, чуть ли не вслед за движущимся лезвием. Настолько быстро, что даже кровь не всегда успевает пролиться. И по-прежнему никаких шрамов. Вчера утром, перед тем как уснуть, я рискнула отрезать себе мочку уха. Она отросла меньше, чем за две минуты. Для того, чтобы держать всё новое в голове, мне пришлось завести тетрадь для наблюдений и сравнений результатов. К примеру, пальцы на руках отрастают гораздо медленнее, чем на ногах. Для этого мне пришлось отрезать мизинец и безымянный пальцы сначала левой ноги, а потом левой руки. Колоссальные ощущения, когда видишь последние стадии восстановления. Столько эмоций. Столько самодовольства. Будто я изобрела лекарство от СПИДа. Я размышляю о следующей степени экспериментов над собой. Вкус кофе смешивается с сигаретным дымом, создает причудливую смесь, на языке. Неожиданно я ощущаю на себе посторонний взгляд. Это Женя. Так, кажется, его зовут. Его глаза пожирают меня через непомерно большие линзы очков. Сегодня спокойная ночь и едва ли в ближайшие часы предвидится работа. Значит, мне не удастся уйти от этих глаз. Карие, словно у щенка, глаза сверлят меня насквозь. Уродливый цвет. Когда в таких глазах слезы, их обладатель словно дворняга. Женя улыбается мне и говорит: «Привет!» Кроме нас в комнате отдыха никого нет. Его улыбка такая же уродливая, как и глаза. Но я спокойно и отрешенно смотрю и отвечаю: «Привет!». Мой голос тих и безжизненный. Будто я не человек, а штучно созданный интеллект, обделённый какими либо эмоциями. Он продолжает всё так же глупо улыбаться, а по его поведению видно, он не может решиться сесть ближе или остаться на мести. Иллюзия уверенного в себе и жизни качка, что была создана голосом у меня за спиной исчезла. Теперь, это всего лишь неуверенный студент, что запал на старше него девушку. -Ты видела новый сезон ситкома…? -Я не смотрю сериалы, - отвечаю я, прерывая его речь. Попытка заинтересовать меня стандартными темами провалилась. Я ведь действительно не смотрю сериалы. -А что тогда смотришь? -Только DVD. -В каком смысле? -Я смотрю фильмы, только приобретённые на DVD носителе. -А телевизор?... И вообще передачи… -У меня даже антенны нет, - неожиданно мне вновь вспоминается мой последний парень. Моя странность с телевиденьем вначале нравилась ему. Это было что-то неповторимое. Оригинальное. Своеобразная изюминка. Но, в конце концов, это его начало раздражать. -Никогда не думал, что кто-то может так… Ну я не знаю. Может так жить. Всё так же отрешённо, я смерила его взглядом и отвернулась к темноте за окном. Сейчас с улицы меня видно как на ладошке, а я ничего не вижу. Только черный квадрат открытого окна. -А что, тогда смотришь на дисках? По-видимому, студент решил быть упрямым и не сдаваться. Кажется, так пишут в статьях, женщины любят уверенных в себе и настойчивых мужчин. Но вот в голосе уже львиная доля неуверенности. Никогда, не задумывалась, о том, какие мужчины мне нравятся. В школе и на первом курсе университета, я вроде имела свои понятия о мужском идеале. Но мне это слабо помниться. Второй курс я не помню. Я не помню, каким должен быть идеальный мужчина. -Триллеры. Я смотрю триллеры. Мыслями я возвращаюсь в свою квартиру к коллекции пиратских дисков сборников с фильмами. Триллеры. Ужасы. Мистика. Детские мультфильмы. Слешеры. Особенно мне нравятся слешеры, сплаттер-панк, кибер-панк и фильмы о дорогах. Там где цель пути теряется в эмоциях самого путешествия. Но я отвечаю, что мне нравятся триллеры. Женя (или как его там зовут) открывает рот, чтобы сказать что-то ещё, но забывает об этом, когда мне приходит идея о том как от него избавиться. Делая последнюю затяжку, я вместо пепельницы использую свою руку. Я тушу сигарету о тыльную сторону левой ладони. Было бы эффектнее затушить её о нежную кожу предплечья, но у меня нет желания подкатывать гольф. Глаза студента едва не выпадают из орбит, когда я откладываю окурок в пепельницу. Засунув руки в карманы халата, я говорю, что мне нужно работать и выхожу из комнаты. Когда студент уже за моей спиной, я довольно ухмыляюсь, давая впервые за вечер, волю эмоциям.***
Невольно мне вспоминается сцена из фильма «Ганнибал». Мрачное окончание, где загнанный в угол гений, маньяк и людоед Ганнибал Лектер отсекает себе руку ради спасения. Моя рука лежит на доске для разделывания мяса. Я не решилась купить такой же секач как в фильме, уж больно тонкое лезвие и мне слабо вериться, что им можно отрубить руку с первого раза. Вместо этого, я приобрела новую доску и топор для разделки мяса. С одной стороны острое и широкое лезвие, с другой молоток для отбивания. Сам топор не тяжелый и одной рукой с ним легко будет управиться. Жгут сильно сдавливает мне руку и начиная от кисти, и до пальцев она уже покраснела. Пускай, я уверена в быстроте регенерации крови, но без страховки на этом этапе нельзя. Сомнений не так уж много, но чем дольше я медлю, тем сильнее они меня одолевают. Ладони мокрые от пота. В зубах зажат кляп. Ещё одно приобретение, но только на этот раз из секс-шопа. Я переворачиваю руку ладонью вниз, чтобы не видеть шрама на кисти и, собравшись подавливать крик, со всего маху рублю топором. Слышится странный щелчок и громкое эхо удара по столу. Топор как масло входит в деревянную доску, едва не разбивая её на части. Продавец не обманул, рассказывая об остроте лезвия. Я оседаю на пол, с силою вгрызаясь в шарик кляпа. Из уголков слегка растянутого рта вытекают струйки слюны. Рука медленно сползает за мной, оставляя по себе кровавый шлейф. Несмотря на жгут, кровь обильно вытекает из обрубка, и я невольно задаюсь вопросом о том, какая была бы картина, не пережми я руку. Оставленная на столе ладонь едва видимо дергает пальцами в предсмертной агонии. На моё удивление боли нет. Я понимаю, что это шок, который в любую секунду прекратится. Обмотав культю полотенцем, я прижимаю её к животу и быстро подымаюсь. Белая ткань раскрашивается красными разводами. Не обращая внимания, я беру отрубленную ладонь и бросаю её в заранее подготовленный пакет с уже подтаявшим льдом. Пакет отправляется в морозильную камеру. Температурный режим выставлен на самый маленький градус. Как только я захлопываю холодильник, как ко мне возвращается чувствительность, и я оседаю на пол. Боль. Жуткая, невероятная боль. Я мычу, вгрызаясь в шарик кляпа, и слезы катятся по лицу, перемешиваясь со слюной и соплями. От этого мне труднее дышать, но я не обращаю внимания и только прижимаю целую руку к покалеченной и словно убаюкиваю её. Будто это малое дитя, что не желает спать. Я, стону пытаясь отделиться от боли, но у меня это не получается. У меня не получается отделиться от мира, от реальности. Мне больно! БОльно! БОЛьно! БОЛЬно! БОЛЬНо! БОЛЬНО! Это невыносимо и я успеваю тысячу раз пожалеть, что не украла обезболивающее из больницы. Я в десятитысячный раз сожалею о том, что мне пришла такая тупая мысль в голову. Я в стотысячный раз сожалею о том, что потратила деньги на топор, который принёс мне такую боль. А что если рука не захочет отрастать? Что, если новые пальцы – это максимум чего я могу ожидать? Я стягиваю окровавленное полотенце и смотрю, на свою руку. Мелкие, бугристые выступы кости и плоти. Не смотря на сумасшедшею боль я довольно улыбаюсь. Я распускаю жгут на руке, и уже едва бежавшая кровь усиливается в потоке. Туманным, предобморочным взглядом, я отмечаю, что это ускоряет регенерацию клеток. Но возможно это всего лишь моё воображение. А дальше мир содрогается и уходит из под меня. Свет тускнеет и наступает тьма…***
Я даже не пыталась отметить, как скоро восстановилась моя рука, но четыре часа спустя, когда я пришла в сознание, у меня были обе руки, а весь стол и пол на кухне забрызганы давно засохшей кровью. Как и следовало ожидать, в морозильнике, заледеневшая и покрывшаяся инеем лежала отрубленная конечность. Что с ней делать я понятия не имела. Порубить на мелкие кусочки и спустить в унитаз? Главное, чтобы трубы не забились. Представляю выражение на лице сантехника, если всплывут «улики» преступления. Моя же новая рука ничем не отличалась от предыдущей. Даже остались поперечные шрамы на запястье. Регенерация, вплоть, до старых дефектов. Но продолжать такие эксперименты я не хотела. Чувство отсутствия ладони очень неприятное.***
Студент Женя-или-как-его-там больше не пытался со мной заговорить. Когда мы сталкивались на коридоре, он чуть не вдавливался в стену. Скорее всего, он считает меня садисткой или мазохисткой. Но до моих ушей ещё не доносились перешёптывания за спиной. Как и не было быстрых и странных взглядов. Наверное, всё увиденное, он решил оставить при себе. Что ж, хоть в чём-то ему хватает смекалки. Я иду в приемный пункт, что переполнен народом. Несколько десятков футбольных фанатов. Два разных клуба болельщиков. И ещё с десяток людей в форме, которые заберут их сразу после перевязок и наложений гипсов. Когда я забинтовываю ожог от фейерверков на руке одного из фанатов, он улыбается мне не полным количеством желтых зубов и подмигивает подбитым глазом. Я думаю о том, чтобы вколоть ему дозу инсулина примерно раз в 5 или 8 большую от нормы для диабетика. Хотя я не уверена в действенности этого метода. Передозировка инсулина приведёт к гипогликемической коме, то есть, потери сознания из-за отсутствия сахара в крови и как следствие – смерти мозга. Думаю, улавливаются причины моих сомнений?! Смерть органа, без которого прожил всю жизнь, никоим образом не скажется на жизнедеятельности организма. Фанат улыбается мне улыбкой, что напоминает шашечки такси, и я думаю о том, что он либо слишком часто встречался с представителями иных футбольных клубов, либо слишком часто ходил на пиво без пивной открывалки. Он зазывно улыбается мне, а я перевожу взгляд на остальных фанатов. Разные цвета, разных клубов. Все заляпанные кровью и у всех припухшие лица. И все бросают злобные взгляды на противников, желая продолжения драки. Следующий фанат, также, не смотря на потрепанный вид и разбитый нос (возможно сломанный) подмигивает и улыбается мне. Слева от меня сидит, на мой взгляд, слишком худая и слишком высокая студентка. Она нервно наматывает уже лишние слои бинта на разбитую голову очередного пострадавшего. Ещё не привыкла к крови. Справа, я замечаю, как подходит и садится Женя-или-как-его-там-зовут. Догадываюсь, что он с радостью сел бы куда-нибудь подальше, но единственное свободное место, справа от меня. Увидев, что я на него смотрю, он отчего-то покраснел и едва не уткнулся носом в рассечённую щеку пациэнта. Я улыбаюсь в ответ фанату и, подавая ватные шарики для носа, соблазнительно говорю, чтобы он был аккуратней в следующий раз. «Разбитый нос» в ответ ещё шире улыбается и, пытаясь выглядеть старше своих 17 лет, спрашивает, нет ли каких-то обезболивающих. Но только не в иголках, у него на них фобия. Я улыбаюсь, говорю ему подождать, и выхожу из кабинета. Вся прелесть этой больницы заключается в том, что своровать можно любой препарат, если только не зарываться. Наливая немного спирта в два коричневых, одноразовых стаканчика, я подмешиваю в один из них 80 раздавленных в пыль таблеток Кодеина. Жидкость становиться немного мутная, но именно поэтому стаканчики не прозрачные. Я закрываю стеклянный шкаф с препаратами и быстро выхожу из хранилища, пока никто не увидел, попутно пряча по карманам пустые упаковки от таблеток. Но всё равно, если захотеть, меня можно отследить. Зайдя в осмотровый кабинет, я тут же натыкаюсь на сердитое замечание главврача о своем отсутствие. На удивление, фанат Разбитый Нос всё ещё на месте. Я подмигиваю ему, и мы уходим в дальний угол огромного кабинета. Нас провожают некоторые взгляды, но у всех быстро теряется интерес. И только один прикован к нашим спинам. Это студент Женя-или-как-его-там-зовут. Но я продолжаю делать вид, будто не замечаю этого. Я улыбаюсь фанату и предлагаю выпить его обезболивающее. Он берёт стаканчик, и перед тем как сделать большой глоток глупо хихикает и говорит, что его зовут Женя. И этот тоже?! Я лишь улыбаюсь и пью из своего стаканчика. Горькая, обжигающая жидкость даже не греет, а жжет. У меня наворачиваются слёзы на глазах, но я всё же выдавливаю из себя такой же глупый смешок и говорю чтобы он приходил ко мне когда освободиться от проблем с законом. А после забираю его стаканчик и выбрасываю вместе со своим в мусорное ведро для больничных отходов. И всё это время на меня смотрит студент.***
Всем казалось, что он уснул как и некоторые другие фанаты, после тяжелой ночи и к тому моменту, когда их уже должны были везти в отделение, Женя был давно мертв. Реанимировать не было никакого смысла. Думаю, что вскрытие покажет настоящую причину смерти, если патологоанатому не будет лень возиться. Тогда меня, скорее всего, посадят. Студент всё видел, но когда я шла домой меня это мало тревожило. Честно говоря, я едва не насвистывала, какую-то мультяшную песенку. Давно мне не было так хорошо. Улыбка не покидала лицо до самого дома.***
У меня нет видеокамеры. Вместо неё пришлось использовать мобильный телефон, что пылился ящике стола ещё с университета. В SIM-карты уже дано вышел срок годности. Но мне не это нужно. Зафиксировав телефон на старом ящике от телевизора, я включаю камеру и иду вперёд. Иду становиться звездой домашнего видео, пускай и снимается оно не дома. Найти это место было нелегко. Бетонный каркас от когда-то жилого дома. Главное высота и отсутствие людей. На этом пустыре, «кладбище» некогда жилых домов. Встретить здесь можно только паркурщиков или сталкеров, но первые приходят под вечер, а вторые ночью. Солнце неприятно слепит глаза, и я обратно надеваю очки. Лезть по кирпичным обветшалым стенам и бетонным перекрытиям не так уж и легко. А я считала, что спускаться тяжелее. В некоторых местах я буквально цеплялась ногтями в бетон и арматуру и один раз едва не сорвалась. Старый маникюр оставался в щелях стен, а на его месте моментально вырастали новые ногти. Зачем так усложнять? Проблема в том, что лестничные марши обвалены. Джинсы ближе к лодыжкам уже подранные. Когда я, наконец, добралась до самой высокой точки развалин, меня удивил приятный горизонт. Оказывается, чем выше ты, тем мир выглядит менее говняние. Наверное, именно поэтому Боженька ещё не смел всё в новом потопе. С высоты своего престола, он не видит деталей. Зрелище завораживало. Далёкие дороги. Поросшие кустами и деревьями земли пустыря. Почти разрушенная дорожка асфальта подо мной. Крохотные дома, к которым ещё придется добираться и добираться. Если придется, конечно. Я смотрю вниз и думаю, расскажет ли студент о том, что видел, когда поднимется шумиха после вскрытия? Думаю, да. Об этом он не умолчит. А заодно припомнит и сигарету, как признак неадекватности. Значит, мне либо уже звонят домой, либо всё начнётся сегодня ночью. Интересно, как проводятся будни в тюрьме? Приблизительное впечатление есть, и оно не из лучших. Если б посадили в одиночку… В общей я сума сойду от невозможности экспериментировать в тишине. Но я слишком забегаю наперёд. Возможно, мне это ещё не грозит. Каждый новый тест на выживание, круче предыдущего. Я хохочу и делаю шаг с высоты. Сначала всё словно при размытой съемке. А ещё медленно. Всё протекает очень медленно. Когда к остаткам асфальта меньше половины пути, плёнка ускоряется с невероятной скоростью. Из легких вырывается весь воздух, а за ним брызжет кровь. Тело словно стискивается. Один сильный электронный заряд сотрясает его в судороге, под чавкающий звук рвущейся плоти. А воображение в последний раз рисует, как обломки моих костей пробивают мышцы и внутренние органы. Оно рисует многочисленные внутренние кровотечения. Я не успеваю почувствовать всей боли. Только начало. Только шум лопающихся черепных костей и разрыв барабанных перепонок. Из носа хлещет жижа темной крови. Челюсть выворачивается в неприродном положении и хоть моя голова лежит на правой стороне, язык чувствует вкус грязи, асфальта и собственной крови. Я могла бы почувствовать всю боль, но свет угасает гораздо раньше… Кажется, я что-то вспомнила…***
Я открываю глаза под реактивный свист в ушах. Голова кружиться. Ощущения такие, будто я провела весь день на центрифуге. Я не сразу замечаю над собой удивлённые лица трех подростков. Когда я медленно шевелюсь, они отскакивают, а где-то в не поле моего зрения слышно девичий вскрик. Хочу сказать, чтобы они не орали, но вместо этого провожу языком по зубам. Они все целы и на месте. Словно йог, я подымаюсь и будто раскручиваюсь из неприятного положения. Опять слышится вскрик и матерные выражения крайнего удивления. Когда я подымаюсь на ноги, и голова немного проясняется, мне становиться понятно крайнее недоумение уже четырёх подростков (девушка стоит дальше всех, почти закрыв лицо руками). Под моими ногами бурый асфальт. Бурая трава. И даже ближайшие стены развалин окрашены брызгами уже засохшей крови. У меня складывается впечатление, будто сюда бросили огромный шар наполненный кровью. О том, как я сама выгляжу, я могу только догадываться. На лице чувствуется, как отпадают хлопья сухой крови. Замечательно. Остается только проверить самую главную деталь. Я не обращая внимания на вопросы школьников в свободной одежде (для удобного передвижения) подкатываю порвавшийся рукав обтягивающего гольфа. Смотрю, цел ли браслет. Он не разбился при падении и сейчас ели слышно пикая, показывает, что мой пульс 73 удара за минуту. Замечательно. Улыбаясь, я неровной походкой бреду к ящику от телевизора. Мой телефон всё ещё там. Он должен был всё отснять. Мне что-то говорят в спину, но шум в ушах слишком сильный, а мне просто наплевать на слова. Походка шаткая, но скорее не как после повреждений, а как после ночи на очень неудобном и пружинистом диване. По мере того, как я подхожу к телефону шаги всё уверение и четче. Длительность видео 2 часа 14 минут. На всю карту памяти. Судя по времени, я провалялась больше семи часов. Только дошло, почему так тускло. Телефон в карман, а самой нужно идти домой в таком ужасном виде. Одежду на смену, я предусмотрительно не взяла. Похоже, в действительности верила в невозможность последнего эксперимента. Хмм… А я выжила… А выжила ли на самом деле?! Сейчас нет времени. Видео, нужно просмотреть в спокойной обстановке. Кое-как, я попыталась вытереть лицо, но едва ли это помогло. Волосы растрепано, то и дело лезли в глаза или становились дыбом. Люди оборачивались, чтобы хихикнуть или сочувственно покачать головой. Даже некоторые машины притормаживали. А ведь мне ещё и на работу. Что ж, видео решит, пойду я туда или нет. Что меня действительно беспокоит, так это смутный проблеск чего-то знакомого. Когда я умирала, эти несколько секунд... В последний момент что-то произошло. Что-то такое, будто чувство де-жя-вю. Это заключается в том, как именно погас свет. Мир видится, сквозь кроваво-серую пелену. Всё хуже и хуже. А потом тебя окутывает мрак. Меня останавливает патрульный желая знать всё ли со мной хорошо, и почему я в таком виде в общественном месте. Мне моментально приходит в голову полная ахинея о том, что я была на фото-сессии к фильму ужасов. Но, увы одежду, чтобы переодеться забыла в такси. Вот и приходится идти домой в гриме. При этом я скромно улыбаюсь. Патрульный в ответ, недовольно хмуриться, но больше ничего не спрашивает. Лишь провожает взглядом с тенью недоверья. Извечные бабушки, на лавочке возле входа в дом, начинают перешёптываться ещё до того, как я захожу в подъезд. Крем уха я слышу поддакивание и сердечные охи. Мне смешно и я удерживаюсь от того, чтобы не расхохотаться во весь голос. В щели под дверью моей квартиры лежит записка, от хозяйки с недовольным напоминанием о срочной оплате аренды. У меня и так уже задолженность. Я рву листок на мелкие кусочки и выбрасываю их за дверь. Есть гораздо важнее дела. Сидя в горячей воде, я просматриваю отснятое на телефон видео. В некоторых местах на мобильном пятна засохшей крови. Чтобы случайно не уронить его в воду, я выставляю руку за край ванны. Плохое, зернистое качество съемки, но всё хорошо слышно. Вот я отхожу к развалинам. Глупо, неуклюже карабкаюсь вверх самыми трудными местами. Один раз, едва не срываюсь вниз. Вот я исчезаю с поля зрения объектива. Проходит где-то 10 – 15 минут, и размытое пятно летит вниз. Самое главное звук. Я даже наклоняюсь вперёд, чтобы лучше слышать. Гулкий удар треснувшего арбуза при падении. Что-то похожее ещё и на чавканье. Моего тела не видно, камера не захватывает самый низ. И тут мне слышится то, что я так ожидала. Писк. Тонкий, въедливый писк. Такой же, как на кардиоапаратах. Улыбаясь, я перевожу взгляд на свой кардиобраслет, который лежит поверх грязных вещей на кафеле. Он показывает пульс носителя и в случае остановки сердца издает этот громкий и мерзкий писк. Всё для того, чтобы привлечь внимание окружающих. Этот писк означает, что моё сердце остановилось, а, следовательно – я умерла. Видео продолжало показ однообразной картины с тем же мерзким писком до самого окончания. Значит, я как минимум полтора часа была мертва. Но я воскресла. Довольно улыбаясь и с таким настроением, будто изобрела эликсир вечной жизни, что не далеко от истины, я погружаюсь с головой в горячую воду.***
Самое главное, собрать все нужные вещи. Нужные и необходимые. Ведь в эту квартиру, я больше не вернусь. Благо у хозяйки была большая дорожная сумка, и туристический рюкзак. Выбрав последний, я легкой походкой и с детской песенкой «От улыбки» на губах начала упаковывать самое необходимое. Сменное белье, одежда, топор для разделки мяса, средства гигиены, дневник регенерации травм. Всё это легло в походной рюкзак неправильным комом. Никогда не умела упаковывать вещи. За окном стало темно, и первые уличные фонари начали освещать внутренний двор. Если, я хочу добраться до работы чуть раньше – нужно выходить. Что я собственно и сделала. В боковое отделение рюкзака легли все имевшиеся деньги и несколько дисков с фильмами, вещи которые только сейчас обрели ценность для меня. Перед тем как сбежать вниз по лестнице, я закрыла дверь и сломала в замке ключ. Маленькая подлость, не лишившая меня эмоциональной удовлетворенности. Возле входа на лавочках всё ещё сидели старушки, обильно перемывавшие кости всем и каждому. Как и следовало ожидать, сразу умолкшие, после моего появления. Как это мило с их стороны. Отойдя на десяток шагов, я обернулась, представляя, как они бегают объятые языками пламени. Улыбнувшись, я показала средний палец широко открытым, от удивления пятью парам глаз и уже хохоча во всё горло, послала их на хрен. Что ж, эта выходка будет переходить из уст в уста не один месяц. Пускай радуются, что мне не пришло в голову купить канистру бензина, когда я возвращалась домой с пустыря. Рюкзак тяжело давил на плечи, но я не обращала внимания. Мои мысли вернулись к пустырю. К моменту угасания света. Я точно знаю, что уже переживала угасание света. Когда-то...***
Второй курс медицинского института. Я довольна началом учёбы. Не могу нарадоваться встречи с одногруппниками первого сентября. По такому поводу, мы небольшой группой собираемся отметить начало учёбы. Небольшой бар, всего в тысяче трёхсот шагах от общежития. Это излюбленное место студентов. Иногда, туда захаживают преподаватели. Также, как и в тот раз. Кроме нас там ещё несколько профессоров и один новый преподаватель. Кто-то говорит мне, что он будет вести и у нас. Весь вечер я бросаю на него взгляды. Он старше меня лет на десять, но именно такие мужчины мне нравятся. Это ещё с интерната. У нас литературу вел один обаятельный учитель. За ним с ума сходили почти все школьницы и даже несколько парней. Порой я с девчонками не спали допоздна и писали ему любовные записки. Но так делали не только мы. А он был холоден ко всем нашим проявлениям симпатии. И три года спустя женился и переехал в другой город. Такого массового траура наша школа ещё не видела. Вот и тогда я смотрю на нового профессора с полной пошлятиной в голове, и даже не замечаю, что он время от времени тоже бросает взгляды на меня. В двенадцать, наша компашка вернулась к общаге и, следуя традиции, не стали будить вахтершу, которая всё равно не впустила бы нас. Вместо этого мы разбудили почти три этажа и по связанным простыням забирались вверх. В трезвом виде это проблематично, а в пьяном и вовсе не реально. В конце нас заливающихся смехом по одной привязывали к простыням и затягивали в окно. После такой увлекательной разминки все разошлись по своим комнатам. Некоторые по чужим (кто хотел продолжения банкета в полной мере). Моя комната пустовала после того как трёх соседок, в течения года, по одной, отчислили за неуспеваемость. Но в тот вечер это только сыграло мне на руку. Я могла спокойно мастурбировать, представляя нового преподавателя, не боясь быть пойманной на горячем. Первое знакомство с новым преподавателём было таким, как я себе это и представляла. Симпатичный, умный, обаятельный, с замечательным чувством юмора. Он словно воплощение первой школьной любви. Но, похоже, так казалось только мне. Порой, я специально заваливала самостоятельные, чтобы потом после пар придти на пересдачи. Тогда засиживалась дольше всех и последней выходила с аудиторий, кокетничая и флиртуя. И Павлу это нравилось. Павлу Андреевичу. Иногда, идя по коридору, я словно невзначай наталкивалась на него, и к скорому моему удивлению и радости, он тоже так делал. К началу зимы, мы уже обменивались «случайными» прикосновениями. С каждым днём они становились всё смелее и пошлее. Под новый год мы уже впервые закрылись в классе, и я еле сдерживалась, чтобы не слишком громко стонать. Меня не остановило даже то, что Павел уже был женат. Это мне казалось ещё более интригующим и заводным. Ведь я смогла соблазнить старшего, опытного и семейного человека. В каком-то понимании, я гордилась собой. Дура. Как можно понять, по законам жанра, мне хотелось чего-то большего, а ему же хватало и того что было. Секса. Моё поведение, становилось всё истеричнее, капризнее. Как у разбалованного ребёнка. И в один прекрасный день он заявил - с него довольно. Капризы кончились, началась паника. Я не могла представить, даже предположить, что меня бросят. Крах иллюзий. Интересно, на что я надеялась?! Я извинялась, просила прощение, рыдала, клялась в любви и едва не падала на колени, но это только злило и выводило его из себя. Из чуткого, озорного мужчины Павел превратился в жестокого и бесчувственного. В последний раз, когда я его видела, он велел мне убираться и захлопнул калитку перед носом. За его спиной, на привязи надрываясь, зло лаяла собака. Я отметила, что карие глаза Павла такие же как и у его собаки. С тех пор я ненавижу собак и карие глаза.***
В дверь душевой барабанили с недовольным возгласом поскорее заканчивать. Похоже, что я лежала более часа под струями теплой воды, но смерть всё не приходила. Порезанные запястья саднило. Крови не было. Вода чистой уходила в сточное отверстие. Кончики пальцев уже приобрели неприятный синеватый оттенок, хоть вода и была теплой. Мне хотелось зарыдать от беспомощности, поднять лезвие и снова перерезать вены, но силы хватило только на слабый всхлип, вялое перекатывание в воде. Я даже умереть нормально не могла. За дверью видимо услышали шлепки по воде и постучали сильнее и настойчивее. Моё тело не хотело меня слушаться. И чем сильнее я упиралась, тем меньше во мне оставалось сил. Всё-таки потеря крови была критической. К тому моменту, когда дверь уже начали выламывать, свет начал угасать. Мир качался и тонул в серой тишине, пока на смену ему не пришла тьма.***
Как мне потом сказали, я находилась в состоянии клинической смерти одиннадцать минут. Этого хватает, чтобы главный нервный узел человеческого тела начал умирать. Но вот даже при новейших технологиях и при наличии денег, чтобы при их помощи пройти обследования, не всегда возможно определить какая часть мозга умерла или начала плохо функционировать. Весь второй курс я провела в кабинете психиатра и на сильнодействующих препаратах. Вначале мне приписывали антидепрессанты, но эффект как говориться получился с точностью обратный. Я была весёлая, жизнерадостная. Слишком жизнерадостная. Хохотала до истерических припадков от любой плоской шутки. Из-за этого мне начали выписывать препараты, что напрочь убирали эмоции. Будь-то радость или грусть. Как результат, я была безжизненной, восковой куклой, которую будто водили за нитки. И даже после окончания приёма этих препаратов (но до самого окончания учёбы, я так и осталась на учёте в психиатра) я осталась такой. Я забыла всё, спрятавшись, как улитка, в свой панцирь. Когда тебе на всё наплевать, то никто не сможет сделать больно. Это пугало всех кого я знала и со временем они отвернулись от меня вместо того чтобы поддержать. Павел больше не преподавал. Он уволился и перешёл куда-то, где мог бы не вспоминать этого. А я… А я начала быть собой вновь только сейчас. Нам кажется, что нынешний наш характер и поведение были такими всегда, но это не верно. Мы формируемся в течение всей жизни и в старости, едва ли будем такими, как и в младенчестве. Разве что, будем также гадить в штаны.***
Я покупаю точно такой же нож, какой был у Ганнибала Лектера в фильме «Ганнибал». Это тот же продавец, что продал мне топор. Он немного странно косится, на туристический рюкзак за моей спиной, но профессиональная улыбка не сходит с его лица. Я покупаю нож, думая о том какой этот мужчина в постели. Впервые за эти года, я думаю, что смогу получить удовольствие от секса. Но сначала мне нужно разобраться с моей работой. Как ни как возможно, что меня арестуют.***
Я прячу свой рюкзак в кладовке уборщицы на первом этаже и заступаю на дежурство. Мне уже трижды сообщили, чтобы я явилась к главврачу. Интересно, что он хотел?! Игнорируя это, я сижу в комнате для отдыха. Пью кофе и курю. Если ему нужно, он сам придёт ко мне. Сидеть не совсем удобно, купленный нож, заправленный за пояс джинсов, врезается в тело, но так его не видно. В комнате ещё несколько медсестер и естественно Женя-или-как-его-там. Они все бросают любопытные и испуганные взгляды в мою сторону. Я жду, когда придёт главврач. И вот он, момент истины. В комнату входит мужчина пятидесяти лет. Он седой и в белом халате. Наш главврач. Олег Владимирович. За его спиной стоят двое полицейских в форме. Грубым и резким тоном он наказывает выйти всем, кроме меня. Ах да, я чуть не забыла – чаще всего те единицы, что несут ответственность за врачебные ошибки – это обыкновенные медсестры и медбратья. Он быстрым шагом пересекает комнату, направляясь ко мне. Я улыбаюсь и резко встаю, выхватывая нож. Мне нужны зрители и я кричу так, будто меня хотят убить. Двое в форме автоматически выхватывают оружие и целятся в меня. Главврач оторопело застывает. Его челюсть даже немного отвисает, как у героев диснеевских мультиков. Также на крик в комнату вбегает вдвое больше людей, чем вышло. Мне что-то говорит один из полицейских, но я с безумной улыбкой подношу палец к губа и говорю: «Цсссссс…» Найдя взглядом испуганного Женю-или-как-его-там, я кричу, что это он во всём виноват и тычу пальцем в его сторону. Мой спектакль почти окончен. Остались последние две сцены. Задрав голову к потолку, я со всего маху бью острым, широким лезвием по горлу. Он тонет в плоти, легко её рассекая. Мне кажется, я чувствую, как сталь впирается в шейные позвонки и останавливается. Вижу фонтан брызжущей крови. В мозгу проноситься мысль, а выживу ли я, если мне отрубить голову? Если да, то откуда начнётся регенерация? Вырастет новая голова или новое тело? Или у меня появится идентичная сестра близняшка? Как у морских звезд. У них ведь регенерируют все части. Даже небольшой отсеченный кусочек, превращается в новую звезду. С этими мыслями мои ноги подкашиваются, и я падаю на пол. Я размахиваю ножом, не подпуская к себе полную комнату докторов и санитаров. Задираю голову, не давая ране зажить раньше, чем я умру. Я вдыхаю потоки крови вместо воздуха и за несколько секунд, мир вращаясь, превращается в далёкую белую точку на фоне черной вечности. Словно единственная звезда в ночном небе.***
Я открываю глаза и делаю резкий вдох, от которого сразу же кашляю. Загустевшая, желеобразная кровь в легких. Я откашливаю её густой красной слизью. Кто-то пищит и слышится звук падающего тела. Перевожу взгляд и вижу, как наш патологоанатом держит медсестру-студентку, безвольно повисшую у него на руках. Его лаза широко открыты от страха и словно хотят выпрыгнуть из орбит. На мне все ещё есть одежда, значит, они только хотели приступать к вскрытию. Хоть причина смерти как говорится на лицо, но в моем желудке можно обнаружить наркотики, которые к этому привели. В свою очередь это значит, что прошло максимум два часа с момента моей смерти. Улыбаясь с кровавой слюной на подбородке и зубах, я хрипло произношу: «Не надо так орать, а то и мертвого разбудите». Сухая шутка, но ничего лучше и остроумнее мне не пришло в голову. Халат и гольф безнадёжно испорченны брызгами крови. Кривясь я встаю и, шатаясь, иду к выходу из морга. По большей части, я играю походку зомби, нежели действительно чувствую слабость в ногах. Патологоанатом, застыв, провожает меня взглядом, не в силах ни сказать, что либо, ни даже пошевелится. Я думаю о том, что благодарна ему. Он ведь не поместил меня в камеру для трупов, а положил сразу на стол для вскрытия. Не знаю, засвидетельствовали мою смерь в документах или нет, но это уже не важно. Сам главврач наверняка признал моё тело безжизненным. Я бреду по коридору к подсобке уборщицы за своим рюкзаком. Моя новая жизнь будет теперь на колёсах. Глядя фильмы про путешествия, все мечтают также сорваться, и отправится в путь. Так словно их ничего не держит. Выйдя с рюкзаком за спиной на улицу, я думаю о том, буду ли стареть? Ведь старость это износ клеток, а все мои клетки регенерируют и самовосстанавливаются. Я думаю о том, смогу ли умереть? И смогу ли убить себя? Я думаю о том, что всему персоналу эта ночь запомнится надолго. И на моих губах играет коварная улыбка.