Призраки прошлого

— Вот ты знаешь, — весьма рассудительно для пьяного пирата начал Йонду, — двадцать лет бок о бок пашем ведь. Двадцать лет грабим, убиваем и воруем вместе… И все двадцать лет ты меня ненавидишь. Как тебе это удаётся? Контраксия со своим заснеженным вальсом в небе была как всегда идеальным местом для задушевных (не очень-то) разговоров, если пьяный угар, невероятные пиратские истории и не самые приличные шутки можно так назвать. Под одной из неоновых вывесок, правда, действительно вёлся не самый обычный для опустошителей диалог. — Потому что перед глазами ты двадцать лет уже маячишь. Больше даже. — Т’Нага, будучи уже слегка подпитым, идет на контакт куда более охотно, чем будучи трезвым. В чистой трезвости он бы, вероятно, просто что-то проскрипел на своём плутонианском, очевидно сматерившись, да и всё. — И тебя это так раздражает? — Твоя синяя рожа напоминает мне о той дыре, откуда меня вытащил Стакар, — морщится плутонианец, отпивая какое-то пойло из бутылки, — а ты ещё удивляешься, что я тебя терпеть не могу. Мартинекс пустым взглядом уставился куда-то вдаль, смотря словно сквозь фонарные столбы, металлические постройки и неоновые вывески, но перед глазами видел лишь мелькающие фотоальбомом моменты из памяти. — Ты не рассказывал, как попал к опустошителям. — Удонта хмурился. О прошлом своего товарища он знал чуть больше, чем абсолютно нихрена.        «Ох, да что ты? А ты знаешь почему?» Пол, стены и потолки такие белые, что слепят глаза, как и яркие лампы над головой. За толстой стенкой из непробиваемого стекла, особенно за такое долгое время, начинаешь привыкать и к такому — уже не щуришь глаза, когда просыпаешься на холодном полу после изнеможения до такой степени, что падаешь в обморок. Подсветка на полу больше не кажется такой яркой, еда не кажется такой пресной, а крики, доносящиеся с нижнего яруса, уже не кажутся такими оглушающе громкими. Мартинекс привык. Привык так же, как сотни (а может и тысячи, кто знает) его братьев и сестёр по несчастью в этой дыре. На Хосено, что считалась вполне обычной лабораторией в межгалактическом пространстве, не оставалось другого выбора. Больше эта лаборатория была похожа на тюрьму, по сравнению с которой Килн покажется тебе раем или курортом. Многие уровни камер, несметное количество заключенных, механические стражи и всего один, один-единственный по-настоящему свободный живой гуманоид в этом кристально белом карцере.        «Потому что та жизнь, которую язык не поворачивается назвать чем-то большим, чем жалким существованием, до сих пор преследует меня по ночам каждый раз, как я закрываю глаза.» Бежать бесполезно. Каждый из тех, кто был безвольным пленником здесь, знал, что бежать некуда. На многие световые года вокруг не было ни единой обитаемой планеты, а до ближайшего космического порта — невероятное расстояние, преодолеть которое нужно в ледяном вакууме. А против него ни у кого не было шансов. Корабли прилетали лишь изредка, привозя всё новых подопытных взамен тех, кто не выдержал этой ноши и отправился на покой. Мартинекс видел попытку побега лишь однажды — того несчастного пробило разрядом тока такой силы, что он даже не корчился в предсмертных конвульсиях. Упал замертво практически сразу, как бросился бежать, хотя бежать было некуда. Напоминали о безвыходной ситуации аппараты, прикрепленные к правой руке на запястье и к правой ноге на щиколотке. Эти браслеты, больше похожие на контроллеры на заключённых, были регуляторами и гарантией послушания. Попытка побега, неповиновение или даже просто слишком дерзкое поведение имели лишь один итог — неминуемую гибель. Быструю, но мучительную.        «Я был игрушкой, Йонду. Подопытным материалом, с которым играли долгие годы.» Т’Нага с каждым днем, проведённым здесь, помнил всё меньше и меньше. Он едва помнил родной язык, не помнил жизни до этой пустой камеры и уже едва помнил собственное имя. Он потерял счёт времени и не знал, как долго продолжаются пытки — год, пять или уже целое десятилетие? Каждый день ты должен был хвататься за свою жизнь, хотя в этом не было никакого объективного смысла, когда ты — лишь биологический материал. Предмет интереса и объект исследований какого-то свихнувшегося ученого, который помешался на знаниях. Родус Иитака — на вид такой неприметный и вызывающий доверие ученый, который заведовал этим местом заключения. Каждая живая душа, находящаяся здесь, была его личной собственностью, с которой он мог обращаться так, как хотел. В погоне за знаниями он свернул определенно куда-то не туда, и теперь… Теперь он был здесь. Теперь он с нездоровым фанатизмом узнавал всё о каждой, абсолютно каждой расе космоса, и продавал эти знания так дорого, что мог безбедно содержать эту огромную тюрьму с белыми стенами.        «Я был зверем в клетке. Не мог сбежать, не мог говорить, не мог сопротивляться, а мог лишь подчиняться приказам, чтобы быть уверенным, что протяну ещё один день.» — Ах, объект С-33-78… Я уже и позабыл, что сегодня ты на очереди. Никаких имен. Лишь порядковые номера. Каждый день был лотереей, где был только один проигравший, и этот проигравший отправлялся в камеру на самом первом уровне — в камеру исследований. Но для заключенных этот прозрачный цилиндр с пультами управления вокруг был почти всегда смертным приговором. С целью изучить пределы организмов Родус не гнушался устраивать самые настоящие пытки. — Ну здравствуй, дорогой! Надеюсь, ты хорошо отдохнул за последние несколько дней… Впереди у нас с тобой еще много работы, — Мартинекс был особым заключённым. Он пережил уже не один десяток проведённых опытов, видел, как сменяются существа в других жилых камерах и видел одну смерть за другой, одна мучительнее предыдущей. Каждый раз, стоило ему отключиться на полу, во сне его преследовали истошные вопли подопытных — мужские, женские… Детские. У этого чудовища в белом халате не было никаких принципов и норм. Для него была раса, а остальное не имело значения. Хотя плутонианец даже не был уверен, что это ему снилось, а не слышалось наяву. — ещё столько предстоит узнать о жителях Плутона. Вас не так-то просто найти.        «Мне приходилось переносить многое, чтобы выжить.» — Запись 59/С. Объект С-33-78 не способен плавать. Откачать воду из отсека. Мартинекс жадно хватает воздух ртом, кашляет, а затем, когда вода убывает, падает на колени. Легкие жгло из-за воды, и жидкость с каждым судорожным выдохом покидала организм.       «Я тонул…» — Запись 60/С. Объект С-33-78 перенес электрический разряд, губительный для расы Крии. Продолжить подъем мощности. Слова за стеклянной стеной лишь отдаются в голове эхом — собственный крик боли заглушал все вокруг. Разносился эхом по этажам, заставляя других подопытных жаться по углам своих камер и молиться, чтобы они были не следующими. Ведь экран с показателями жизнедеятельности, который помогал мониторить состояние того, кто был в камере, показывал нули после испытаний так пугающе часто, что ты знал, что можешь быть следующим.        «…переносил удары током…» — Запись 61/С. Объект С-33-78 поставлен в экспериментальный спарринг. Уже тогда, многие годы назад, на его руках была кровь. Идеальный солдат подчиняется приказам не под страхом смерти, но здесь законы работали иначе. Здесь тебе нужно было лишить кого-то жизни, чтобы не потерять собственную. — Все честно, С-33-78. Одна жизнь в обмен на другую… Цена не так уж и велика. Мартинекс вряд ли сможет когда-то забыть хруст шеи того заключенного, которому не посчастливилось попасться на глаза Иитаке. Он вряд ли когда-то забудет тот ужас в глазах ксандерианца, что смотрели уже сквозь него, и никогда не забудет холодные пальцы, что схватились за кристальные запястья в надежде вразумить до этого для него неизвестного гуманоида.        «…и был вынужден убивать.» — Запись 92/С. Объект С-33-78 испытал клиническую смерть при испытании температурного диапазона расы при температуре -197 Оват. Проводится реанимация. С каждым разрядом тока, с каждым ударом и с каждым оглушающим ультразвуком Мартинекс забывал, кто он есть. Каждый раз, попадая в пустое небытие и переставая чувствовать пол под ногами, он терял что-то важное в себе. Что-то, за что прежде хватался. — Объект восстановился. Наблюдается амнезия, продолжаем наблюдение. Технологии в космосе шагают вперед семимильными шагами — возможность рестарта была у любого. Но Т’Нага еще никогда, ни разу не видел, чтобы хоть кого-то, кроме него, возвращали к жизни. И хотелось верить, что ученый просто не мог этого сделать, а не дорожил своим самым редким и способным подопытным. И с каждым таким рестартом Мартинекс понимал, что однажды забудет всё, что тогда смерть станет избавлением.        «Меня убивали и возвращали к жизни… Снова и снова. Раз за разом выдёргивали с того света.» Дни тянулись один за другим мучительной вереницей, из-за чего было непонятно, прошла ли неделя, месяц или очередной год. Мартинекс не знал, как долго он здесь пробыл и долго ли еще будут продолжаться эти страдания. — Запись 155/С, объект… Монотонную речь прерывает вой сирены. За всю жизнь здесь плутонианец не слышал её ни разу, а это означало, что произошло нечто, выходящее за рамки привычного ритма существования в карцере с прозрачными стенами. — Быть не может… Это ошибка! На эту базу не могли… — В непонятках бормотал Родус, судорожно пододвигая несколько экранов и что-то проверяя. Сначала один экран загорелся алым, затем — еще несколько. Всю лабораторию сотряс взрыв. На них напали. На них могли напасть и напали. Мартинекс настороженно оглядывается, благо, прозрачные стены цилиндрического отсека открывали обзор на все уровни вокруг. Пресс, что было необходимо двигать, чтобы просто не умереть, остановился и перестал медленно двигаться к одной из стен. — Перевести всю возможную защиту к флангу 17-альфа, не дать ступить в коридоры! — Ученый подрывается с места, позабыв о плутонианце в испытательном отсеке, и как можно скорее отправляется в ту часть базы, что никому, кроме него, не доводилось видеть.        «В тот день, когда Стакар с его командой совершил налет на Хосено, я не пытался бежать.» Сирена не перестаёт выть, оглушая существ с особо чувствительным слухом, а свет пропадает. Лишь подсветка на полу, работающая в автономном режиме, не позволяла помещению погрузиться в полную темноту — остальные системы вышли из строя после того, как кто-то их попытался перенастроить. Несмотря на всю организацию, устроенная программа поддавалась взлому проще, чем в обычных тюрьмах — никто не нападал на эту лабораторию прежде, а ее узники слишком боялись мучительной смерти, чтобы ее покидать. И вот теперь… Теперь начался хаос. Камеры оказались открыты, и заключенные, явно понимая, что это был их шанс, бросились наутек. Обычно, если открывалась камера, система регулирования каждого подопытного отключалась до того момента, как он пересекал испытательный отсек. Но выведенная из строя система не контролировала правильность исполнения программы больше. Многие из гуманоидов, едва ступившие за порог своей камеры, тут же падали ниц, некоторые успевали добежать до нижнего уровня прежде, чем их настигал залп энергетической винтовки, а кто-то успешно скрывался в коридорах. — Пленных не берём, отстреливаем только нападающих. Остальных не трогать, — доносилось из главного коридора вместе с тяжелыми шагами, — доверим их судьбу звёздам. Мартинекс сидел на холодном полу и наблюдал за всем, что происходило вокруг. Смотрел, как захватчики в чёрной (а именно такой она казалась в полумраке) форме расходились по сторонам, как бывшие подопытные бежали в ужасе, куда могли, или погибали от выстрелов, что освещали на время помещение. Сидел и не думал двигаться, зная, что система, закрепленная на его руке и ноге, не даст ему сделать и шага. Если браслеты всё так же неприятно светились, то смерть его никуда не отпускала.       «Я надеялся, что меня застрелят. Это было бы гуманнее и быстрее, чем разряд электричества, который бы превратил мои внутренности в поджаренную кашу.» С полным безразличием Т’Нага в упор смотрел на мужчину, что подошел к испытательной камере, и в какой-то момент даже поглядел на пушку в его руках. Всё так же равнодушно, будто давая понять, что это его вряд ли удивит или напугает. А разве перспектива быстрой смерти должна была его пугать? Напротив, она должна радовать того, кто долгие годы испытывал адские пытки под маскировкой жертв во имя науки. — Почему ты не бежишь, парень? — На удивление спокойно спрашивает захватчик. Не целится, чтобы прикончить его, а лишь приседает на корточки перед камерой, откуда Мартинекс не мог выйти. — Ты теперь свободен. Т’Нага смотрит на незнакомца с плохо скрываемым недоверием. Свободен? Как же. На полуразрушенной станции-лаборатории, дрейфующей в космосе, где теперь нет ничего, кроме трупов и атмосферы страха и страданий. — Давай, поднимайся. Тебя никто не тронет, если ты сам никого не тронешь. — Мужчина, вопреки всей абсурдности ситуации, располагал к себе. К нему хотелось проникнуться доверием, и это так… Успокаивало. Словно появился первый лучик надежды за такое долгое время. Но плутонианец только мотает головой, а затем показывает на устройства на своем теле. Он хотел жить вне этого ужаса. Хотел жить, а не существовать. А эти штуки не дадут ему этого сделать — да даже не дадут сделать шага дальше пульта управления. — Не могу. Незнакомец приближается, с наклоном головы рассматривая технику. Теперь в этом помещении был еще один источник света — две тепло светящиеся полоски на одежде незнакомца. Мартинекс никогда не видел такого теплого свечения, поэтому смотрит на них даже слегка завороженный, на самом деле желая прикоснуться к ним. Но понимает, что не должен. — Вот в чём дело… Придется потерпеть.        «И ты — живое напоминание о том, что я пережил. Потому что Стакар точно так же вытащил меня со дна рабства и заключения, как и тебя.» Яркая вспышка слепит глаза, привыкшие к полумраку, а слух режет звук упавшей на металлический пол железяки. Вторая вспышка слепит меньше, а Мартинекс чувствует, что на его ноге теперь не было увесистого устройства, как и на руке. Он был по-настоящему свободен. — Вот так-то лучше. — Даже по голосу было слышно, как мужчина улыбается, а затем, вновь поднимаясь в полный рост, удаляется в противоположном от Мартинекса направлении. Тот продолжает сидеть на месте некоторое время, но не потому, что не мог уйти дальше, а потому что ему было необходимо это переосмыслить. Он свободен. И правда свободен впервые за столько лет. И теперь он обязан этому незнакомцу, захватчику, разбойнику своей свободой.        «Я бы остался дрейфовать на той посудине в космосе, если бы не Стакар. Остался бы дрейфовать и так бы там и сдох.» Время снова течёт сквозь пальцы — то ли Т’Нага сидел на этом месте пару минут, то ли пару часов. Но, судя по тому, как беготня стихает, а слышатся лишь такие же тяжелые шаги толпы захватчиков, можно было сделать вывод, что прошло как раз несколько часов. И Мартинекс осознает, что если он останется здесь — он здесь же и умрет. Разве это была свобода?       «Он освободил меня… И я отдал свою свободу в его руки.» Парень срывается с места. Вскакивает, оглядывает нижний уровень и бросается бегом вслед за уходящими пиратами, перепрыгивая разбросанную аппаратуру и трупы. Об один едва не спотыкается — труп в халате, что был уже не белым, а алым от крови. Ухмыляется недолго, явно радуясь, что этот отморозок теперь никого не будет мучить, и продолжает нестись следом. Т’Нага расталкивает толпу, чтобы добраться до такого знакомого теплого свечения. Слышатся возмущенные возгласы, щелчки заряжаемого оружия, а несколько пушек даже оказываются вплотную к телу бывшего заключенного. Но даже так Мартинекс добирается до того мужчины и что есть сил хватается за его плечо. Он должен был выбраться отсюда. Если его пристрелят вот здесь — что ж, он хотя бы попытается, но умереть жалкой и медленной смертью, когда он был так близок к свободе, парень просто не мог. Не позволил бы себе.        «И знаешь что?» — Капитан, давайте прострелим его блестящую башку, да и дело с концом! — Отставить. Опустить оружие. Пушки, пусть не сразу, оказываются опущены, а идущая группа разбойников останавливается. Затем расступается, чтобы дать немного пространства узнику лаборатории и, как можно было понять, капитану, и замолкает. — Собираешься пойти с нами? — Задает прямой вопрос мужчина. Мартинекс кивает. — Мы опустошители, сынок. Всё еще собираешься идти дальше? — Парень вновь уверенно кивает и с немой мольбой во взгляде смотрит на своего спасителя. Он знать не знал, кто такие опустошители. Но он точно знал, что где угодно будет лучше, чем здесь — на холодных обесточенных руинах научной базы, которая была пропитана кровью тех, кто погиб ради «науки». Или ради корыстных целей одного чокнутого ученого. — Ты сам сделал свой выбор. Сделаем из тебя толкового пирата в клане Огорда.       «Я не жалею. Я не жалел тогда, не жалею сейчас и вряд ли пожалею в будущем.» Руины базы остаются позади и отдаляются с каждой секундой, пока Мартинекс смотрит на них сквозь такое же стекло, какое было в его камере, но уже на космическом корабле. И впереди — совершенно новая жизнь.        «Он — моя свобода.»