Прощай, душа моя!

Мы остаемся одни в крохотной комнатушке. Мелькает неверный свет масляной лампы, и по стенам пляшут причудливые тени. Альтан обнимает меня, его мягкие светло-русые волосы щекочут мне кожу, и я улыбаюсь, но лишь на миг. Вблизи видны крохотные морщинки у глаз, вблизи пудра не скрывает тонкий шрам чуть выше виска и совсем свежую ранку на лбу. Чужие, равнодушные люди, глядя издалека или в полутьме, не заметят всех этих следов времени и тщательно скрываемой боли. Но замечаю я, и чувствую усталость в том, как скользят по моей спине нежные руки, как дрожит прижимающееся ко мне гибкое тело. - Альтан, - шепчу я и не знаю, что сказать, о чем спросить. Не обижал ли его хозяин, не бывали ли жестоки посетители, прозвучит глупо: мне ведь давно известно, какова жизнь теллака (1). Многие приятели-ровесники Альтана давно сгнили где-то в городских канавах или на дне Босфора. Кого-то зарезал ревнивый или пьяный покровитель, кто умер от болезней, кто – от побоев, а некоторые, отчаявшись, обрывали нить сами, не побоявшись кары Аллаха и вечных страданий в мире ином. Каждый раз, уходя в поход, я не знал, увижу ли Альтана живым, когда вернусь. И вот он доверчиво прильнул ко мне, слегка коснулся губами моих губ и тихо сказал: - Как хорошо, что ты пришел, душа моя, Селим. Я дни считал, всё боялся, что не дождусь, не увижу тебя. Меня и самого терзала мысль, что мы можем больше никогда не встретиться. Сколько дней и ночей прошло в мадьярских землях, когда я вместе с товарищами шагал по бесконечным пыльным дорогам, и в зной, и в холод. Наша орта неизменно была там, где опасней всего. Мокнуть под проливным дождем, держаться под градом вражеских стрел или пуль, строить временные мосты или рыть окопы, когда вот-вот могут приблизиться неверные… сколько всего пережито. Не одну ночь я провел в карауле, вглядываясь вдаль, преодолевая усталость, отгоняя сон. И мне становилось легче от мысли, что там, далеко, в Стамбуле, Альтан помнит обо мне. Но теперь я слышу его голос, и сердце сжимается от тревоги. Слишком горько звучат эти слова: «я так боялся, что не дождусь». - Что с тобой? Уж не болен ли ты? – спрашиваю я, настороженно прислушиваясь к биению его сердца и неровному дыханию. - Я ухожу из хамама, - Альтан слабо улыбается. – Саид-бей купил несколько новых парней, совсем молоденьких, и решил отпустить самых старших. Да и я подкопил денег, так что смогу поселиться где-нибудь на окраине. Огород посажу, подрабатывать буду немного. Не пропаду. Жаль, не увижу я тебя больше. Но мне двадцать семь лет, свет моих очей… целых двадцать семь. Редко кто из теллаков доживает до такого возраста, избежав опасностей и болезней, не сгубив себя дурманными настойками. В двадцать семь лет янычар еще молод, да и в тридцать четыре, как я – мужчина ого-го. Но у «мальчиков для развлечений» век недолог. Пока они хороши собой и свежи, словно цветы весной, они прислуживают в банях или танцуют в мейхане (2), теша своей красой храбрых воинов, богатых купцов, солидных чиновников – всех, у кого в карманах звенит золото. А что потом, когда нежное личико покроют морщины – неважно. О том не думал и я все годы, что ходил в один и тот же хамам, отдыхая от тягот службы в тепле, под ласковыми прикосновениями. Я не жалел денег и не думал о будущем – что толку думать, если у рабов султана (3) судьба тоже одна: рано или поздно погибнуть на священной войне. Мне казалось, на мой век радости хватит. А время прошло так быстро. Альтану двадцать семь – для теллака это глубокая старость. Но до сих пор, возвращаясь к нему, я не думал о том, сколько пролетело дней. Ведь он всегда был рад нашим встречам, каждый раз мы любили друг друга до изнеможения, сплетаясь в единое существо снова и снова. Со мной он не стонет притворно, а тихо вздыхает, обвивая меня руками и ногами, как гибкая лоза. Его поцелуи слаще мёда, и сладкими, пьянящими благовониями пахнет его кожа, гладкая, словно шелк. Но сейчас я прижимаю его к себе и не спешу тянуть за собой в постель. Сегодня мы вместе в последний раз. В горле застревает ком, я не в силах сказать ни слова, да и все слова пусты и бесполезны теперь. Даже в первую нашу ночь я не был так робок и осторожен, теперь же – прикасаюсь не спеша, нежно целую, будто руками и губами запоминая нежность кожи… Альтан ласкает меня в ответ и проводит кончиками пальцев по моим грубым рубцам и следам от ожогов. - Ты снова был ранен? – спрашивает с таким сочувствием, что щемящая боль становится еще сильнее. - Пустяки. Быстро зажило. Альтан, мой Альтан, да разве та боль сравнится с нынешней? Я больше тебя не увижу. Я ведь желаю тебе лишь добра – а раз так, то, когда ты оставишь свое ремесло, мне нельзя будет – если мы еще когда-нибудь случайно увидимся - ни словом, ни взглядом выдать, что я знал тебя. Простой люд терпит существование мальчиков-цветов, развлекающих богачей. Но лишь до той поры, пока чужая жизнь надежно отгорожена прочными белыми стенами хамамов и дворцов. Если вдруг баче (4) повезет распрощаться с постыдным прошлым и стать почтенным горожанином, ему придется всю жизнь скрывать, кем он был раньше. Иначе над ним будут насмехаться, издеваться, могут и убить. Альтан когда-то рассказывал, с одним его приятелем именно так и случилось… Нет, вряд ли мы еще увидим друг друга. Он заслуживает той тихой, спокойной жизни, о которой мечтал. А я – кто знает, где я буду летом, когда войско вновь выступит в поход! Остаются только эти минуты, когда мы вместе, и целуемся медленно, не спеша, будто пытаясь наверстать ту нежность, которой не хватало нам обоим. В моих руках он дрожит, как пойманная охотником птица, его сердце бьется быстро-быстро. Опустившись на чистые, прохладные простыни, мы сплетаемся в объятиях. Уже нет границы между «я» и «ты», вместе мы – словно одно существо. Догорает свет, нас поглощает темнота. Пронизывающая всё тело сладкая судорога так сильна – будто на миг я умираю. И пробуждаюсь вновь, от мягких, бережных прикосновений. Альтан трется щекой о мою щеку. - Селим… как же так, я больше тебя не увижу… - Жаль, мой цветок. Только не грусти слишком сильно, обещаешь? Вдруг ты женишься на хорошей девушке, у вас будут дети, всё образуется, - я перебираю пальцами его локоны, пытаясь не думать, что скоро он их острижет, ведь настоящие мужчины не носят длинных волос. - Иншалла. Добро бы, если бы так, - соглашается он, но радости в его голосе не слышно. Эх, если б я мог еще тогда, раньше, выкупить Альтана у хозяина, стать единственным покровителем! Тогда бы нам не пришлось расставаться. Юношей я мечтал – вот, получу ранг, другой, стану пашой, буду жить своим домом, в роскоши, и… Только ничего не вышло. Лето за летом проходило в мадьярских землях, под жарким солнцем, в пыли и порохе. В одном походе меня ранили так, что я несколько месяцев провалялся в лазарете, лекарь потом признавался – потерял всякую надежду меня выходить. В другом, когда нашу орту послали в числе первых на штурм крепости, я попал под поток раскаленной смолы. И, пока я выживал, к чинам и наградам шли другие, кто хитрее и изворотливее, или кому просто больше повезло. А деньги – что вода. Даже самый щедрый бакшиш вечно утекал песком сквозь пальцы. Так и жизнь проходит. Я засыпаю, всё так же обнимая Альтана. Утром мы расстанемся навсегда. ___________________________ Примечания: (1) теллаки – в Османской империи юноши-банщики, которые не только помогали посетителям в бане и делали массаж, но и оказывали сексуальные услуги. Так же как кучёки (юноши-танцовщики), зачастую выглядели подчеркнуто женственно. (2) Мейхане – веселый дом, развлекательное заведение с музыкой и танцами. (3) Рабы султана (капыкулу) – так называли янычар, это считалось почетным – служить правителю, империи. (4) Бача – проститутка мужского пола, юноша на содержании