Доброй ночи, Рицу

       «Если тебя что-то беспокоит, ты всегда можешь рассказать мне», — последние слова, сказанные ровно в ту минуту, когда солнце только-только зашло за горизонт, уже были произнесены. Небольшой дом, находящийся в тихом районе, довольно узкие улочки и каждый их закуток — все уже погрузилось в ласковую тьму. Ночь давно опустилась на засыпающий город, сияющие огни которого, казалось, медленно затухали вместе с кипящей в нем жизнью.        Осталась только тишина — чуткая и такая мирная, словно окунающая каждого в какое-то неясное спокойствие и, наконец, сон. Однако Рицу ночная тишина дарила совсем не безмятежное настроение. С ее наступлением в его, казалось бы, и без того переполненной тревогами голове начинало ютиться еще больше не дающих совершенно никакого покоя мыслей. Странная неопределенность и непонимание чего-то важного стесняли его грудь, не позволяя сомкнуть глаз и нормально отдохнуть. Словно бесконечные вопросы брата, его волнения с каждым днем только сильнее давили будто на самые плечи парня, или ему так просто казалось, он просто хотел, чтобы так оно и было; хотел, чтобы взор и слова Шигео были обращены к нему одному, и сам Шигео должен принадлежать только Рицу и никому более.        «…и никому более», — вторил он про себя, сбиваясь с мысли на мысль, не в силах уловить себя же на чем-то определенном и ясном.        Мысли, много мыслей, их обрывки, наполовину стертые и так и не пойманные, казалось, они заполняли не только все сознание лежащего на кровати парня, — они постепенно выбирались наружу; и чем плотнее становился мрак, тем больше их умещалось в одной небольшой комнате, стены и потолок которой все сильнее давили на него, как будто угрожая вот-вот и вовсе обрушиться на его голову, которой словно овладел один единственный человек.        Старший правильный брат, который в любую минуту готов прийти на помощь и на помощь к которому готов прийти сам Рицу; опора друг для друга, крепкое плечо, на которое всегда можно положиться. Раньше и младший Кагеяма думал, что к вечно доброму и готовому принять его каким угодно брату можно прийти с абсолютно любой проблемой, всегда способной разрешиться с его помощью. Раньше, но не сейчас.        «Заботливый и доброжелательный, — рисуя в воображении себя, стоящего рядом с Шигео, думал Рицу, — такой я в его глазах? Как ему не надоест видеть во мне это?»        С застывшей на губах усмешкой парень чуть приоткрыл тяжелые веки, шумно выдыхая и поднимаясь на локтях с постели. Взгляду не на чем было остановиться: в комнате можно было разглядеть только изредка пляшущую на стене тень от редко проезжающих на улице автомобилей и совсем тусклый фонарный свет, тонкой желтой полосой ложащийся на стену и пол. Немного сведя брови, Рицу поднялся на ноги, которые тут же подкосились из-за того, что уже порядком затекли за все то время, пока он не вставал с кровати.        «Сколько уже времени? — невольно подумал он, стараясь как можно тише шагать по комнате по направлению к двери. — Наверное, уже давно за полночь».        Казалось, сама комната, ее вид, каждый предмет в ней, этот уже надоевший неяркий свет ближайшего фонаря — все до боли надоело и засело комом в горле парня, ночами заставляя его задыхаться в этих стенах.        Дверь бесшумно открылась, в доме до сих пор царила звенящая тишина, а сам воздух будто был наполнен какой-то тяжестью. Хотелось закурить. Желательно у Моба в комнате. Только такими ночами Рицу мог признаться самому себе в этом, но с первыми лучами утреннего солнца, свет которого только-только медленно начинал золотым покровом ложиться на городские улицы, совсем тускло отражаясь в многочисленных окнах, его желания, затаенные в самых укромных уголках сердца, постепенно затихали, словно их затмевали солнечные лучи; и чем ярче они становились, тем легче было их усмирить, хотя бы на время, до наступления следующей ночи.        Тихо шагая по прохладному полу, парень, уже хорошо ориентируясь в темноте, дошел до небольшого коридора и, приоткрыв шкаф, достал из какой-то старой куртки, которую он не носил уже около года (наверное, она висела там только для вида наполненности самого шкафа или из-за того, что такие вещи хоть нужно, но жалко выбрасывать), и достал из кармана с давно сломанной собачкой зажигалку и смятую пачку сигарет, купленную и хранимую им самим на случай, если будет уж совсем необходимо. Голова уже шла кругом, а пальцы начинали практически незаметно подрагивать от нетерпения. Один вид любимых сигарет уже позволял Рицу спокойно вдохнуть; и воздух этот казался намного легче и будто бы чище того, что был в его пропитанной духотой комнате.        Пройдя к гостиной, в которой почему-то всегда было немного холоднее, чем во всем доме, он подошел к широкому окну и чуть приоткрыл его, стараясь не создавать лишнего шума. За ним виднелась лишь пара фонарей, освещающих кроны и немного свисающие над дорогой ветки близстоящих деревьев, листья которых окрашивались в теплые, почти золотистые оттенки, как будто безнадежно и нелепо заменяющие солнечный свет по ночам. Хотя для кого-то этот свет был намного приятнее солнечных лучей. Но Рицу одновременно и любил, и ненавидел его; любил и ненавидел свои мысли в то время, когда на улицах включают фонари: сперва они тешили его, заставляли почувствовать приятное волнение, словно щекочущее все изнутри, но в то же время порождали в нем невыносимую неприязнь к самому себе, к этим теплым, но недопустимым чувствам.        Внезапно мрак рассеялся небольшим огоньком, — он со второго раза зажегся с характерным звуком, — который через долю минуты вновь потух. Сквозь приоткрытое окно в помещение проникал ночной холод, заполняя собой всю комнату, в которой и без того нельзя было согреться. Но Рицу почему-то будто и не ощущал той прохлады, заставляющей все тело — особенно уши и руки — постепенно замерзать; по затылку пробежала крупная дрожь. Медленно, как бы стараясь продлить наслаждение, он втягивал сигаретный дым, и единственное, что он был способен почувствовать в этот момент, — легкое приятное жжение, пробирающее легкие и горло, и даже сладкая наполненность. Словно с каждым следующим вдохом из его груди все быстрее вытеснялись мешающие беспокойства, которые минутой ранее заполняли ее целиком и полностью; и сам разум стремительно очищался, наконец погружаясь в какую-то сонливость.        «Скоро рассвет?.. — как бы лениво протянул про себя Рицу, вглядываясь в пустое и чистое небо, на мрачном полотне которого почти незаметно проглядывали звезды. — Скоро вставать, а я еще не засыпал», — думал он, уже представляя грядущее утро; снова одно и то же, как и всегда: вялость, ноющая боль в голове, затихающая время от времени, привычный завтрак с семьей, после которого Шигео будет буквально обязан спросить: «Рицу, ты себя нормально чувствуешь? В последнее время у тебя появились синяки под глазами… Тебя что-то беспокоит?» И только бы он знал или хотя бы догадывался (возможно, Рицу бы и хотел, чтобы это перестало быть тайной: он больше не мог этого выносить), что он и является той причиной, почему младшему Кагеяме не спится по ночам.        Мысли о брате, блуждающие по кругу и возвращающиеся снова и снова, заставили парня неровно выдохнуть, практически поперхнуться; но потом он и вовсе закашлялся, словно в руке он держал одну из своих первых сигарет.        — Рицу?.. — внезапно совсем тихо, чуть ли не сливаясь с недавней тишиной, послышалось откуда-то сзади. Сердце младшего Кагеямы тут же пропустило удар. Не успев поймать себя ни на одной мысли, он резко обернулся и замер: за его спиной неустойчиво стоял Моб, вяло потирая глаза и как бы стараясь сфокусировать взгляд на чем-то одном.        — Брат? — единственное, что сорвалось с его губ в ответ, и в комнате вновь повисло тяжелое молчание; и с каждым следующим его мгновением горло Рицу все сильнее сдавливал какой-то ком, не дающий ему произнести больше ни одного внятного слова.        — Что ты здесь делаешь? Уже так поздно, — смято продолжал Шигео, сонно глядя прямо в глаза своего брата, в которых нельзя было различить ни одной определенной эмоции: все смешалось внутри него, переворачиваясь с ног на голову, — или рано… — практически прошептал он, медленно переводя взор к окну, за которым виднелось едва-едва светлеющее небо; звезды уже начинали меркнуть, и без того неяркий их свет еще больше потускнел.        Но лишь на мгновение Рицу показалось, что и во взгляде Моба так внезапно промелькнул оттенок какой-то печали: он был тяжелым и совсем неподвижным. Однако, только эта мысль вспыхнула в голове парня, Шигео, шаркая ногами по полу, сделал несколько шагов к нему навстречу, становясь рядом и до сих пор не отводя взора от неба. Рицу же вмиг сбился с размышлений. Казалось, все его сознание опустело; осталось лишь одно чувство — какое-то странное волнение, заставляющее все тело тут же замереть, будто его точно что-то сковало.        И снова повисла тишина — абсолютная и ничем непоколебимая. Старший Кагеяма оцепенел; ни одна часть его тела не шелохнулась за все то время, пока он стоял рядом со своим братом, опираясь о подоконник руками и вглядываясь словно в никуда. А свет звезд виднелся все слабее.        Не понимая, почему Моб не обращает внимания на сигарету в его руке и на самого него в целом, Рицу тихо, будто в страхе разбить что-то хрупкое, вопросительно произнес:        — Не спится? — единственное, что слетело с его языка. Рицу даже мысленно посмеялся над собой, над своими отчасти нелепыми словами, но выражение его лица оставалось таким же угрюмым и даже каким-то разбитым. Впрочем, лежащие на его душе чувства уже не было смысла скрывать — так думал он сам.        — Как и тебе, — тут же подхватил Шигео; его выражение лица оставалось привычно неизменным. Рицу даже показалось, что брату и вовсе все равно, — каждую ночь, — вдруг добавил он, наконец отрывая взор от окна.        Внутри Рицу внезапно все сжалось, а сердце будто рухнуло в пятки: Моб смотрел на него, казалось, совершенно обыкновенными глазами, но их взгляд… он словно прожигал его изнутри; он говорил: «Я вижу тебя насквозь», и с каждой следующей секундой становился все более открытым.        — Рицу, — вновь, не позволяя молчанию снова взять верх, на выдохе проговорил он имя брата так, что тот невольно вздрогнул. Сердце его билось настолько тяжело, что в груди уже начала разливаться смятая боль. — Зачем тебе это? — мимолетным взглядом указывая на сигарету, Шигео чуть приподнялся на носочки, сокращая расстояние между собой и Рицу, и приблизился к его лицу так, что между ними оставалось не больше пары сантиметров. Теплое дыхание сразу же опалило щеку затаившего дыхание парня; и даже грудь перестала колыхаться, охваченная трепетом и странным ожиданием чего-то неизвестного. Внезапно губы Моба прильнули к коже его лица, которая мгновенно залилась румянцем, а сам Рицу вздрогнул всем телом. Мягкое касание снова защекотало его щеку, и через долю минуты влажные губы Шигео накрыли губы младшего брата, глаза которого несознательно закрылись, а все ощущения сконцентрировались в одной точке. Неторопливо и совсем неуверенно, словно боясь собственных действий, Рицу стал отвечать на поцелуй. Все его тело обдало жаром.        — Нельзя… — вдруг неразборчиво выдал он прямо в губы Шигео, и, будто эти слова принадлежали совсем не ему, вновь припал к Мобу, целуя его все более жадно и ненасытно; а внутрь рта старшего брата, как бы случайно, проскользнул его язык, на что Шигео недовольно промычал что-то в поцелуй. Но Рицу же казалось, что все происходящее — всего лишь его больная фантазия, которыми он не мог не тешить себя подобными ночами, и потому его движения становились все настойчивее и нетерпеливее. Слишком уж часто его посещали мысли о том, насколько мягкими могут оказаться губы его брата и каков их вкус, тем не менее оставаясь лишь мыслями и скрытыми желаниями; желаниями нереальными и слишком уж далекими от жизни.        — Нельзя, — чуть отстраняясь, вымолвил, словно вторя словам брата, Моб, как-то хмуро глядя прямо на Рицу; но в этот момент рука Шигео уже спустилась к его ладони, приятно и даже щекотно лаская ее. Сигарета исчезла из его пальцев, — а это… — легкий поцелуй застыл на губах Рицу, — можно.        Казалось, он и сам не понял, когда все, что бушевало внутри него, все, что не давало заснуть и успокоиться, вмиг куда-то пропало, будто растворяясь в уличной прохладе и ненавязчивом запахе сигарет. Его не оставляло странное оцепенение: где-то в глубине души он хотел верить, что все мысли о Шигео, мучащие его на протяжении уже долгого времени, не являются чем-то неправильным или грязным; вся та тяга, которую он испытывал по отношению к милому брату, представилась ему чем-то, что может только согревать его по таким холодным ночам, в которые он все яснее ощущал свое съедающее изнутри одиночество. В ту минуту ему впервые подумалось, что только Моб сможет избавить его от этого прожигающего, намного хуже сигарет, чувства, и то влечение мгновенно потеряло свое былое безобразие в его глазах. Осталось лишь пришедшее с первыми лучами солнца умиротворение и… счастье?        И вновь воздух показался чище, будто его стало в разы легче вдыхать, но уже не из-за приятного жжения сигаретного дыма в груди. Предрассветный зной все так же ощутимо проникал сквозь открытое окно. Фонарный свет уже не так слабо освещал пустующую дорогу, вид которой, несмотря на отсутствие людей, будто бы оживился, и его желтое отражение на едва колыхающихся ветках, покрытых зеленью, словно стало чуточку ярче и светлее. Само небо вдруг обрело совсем другие оттенки, как и глаза Моба, пристально вглядывающиеся в самую душу своего младшего брата.        — Доброй ночи, Рицу, — скромная, едва заметная улыбка заиграла на его лице.        «Теперь, — думал про себя сам Рицу, провожая брата каким-то затуманенным взглядом, — мне уж точно не избавиться от этих чувств к рассвету».        Ведь ему и незачем: они будут сиять ярче любых солнечных лучей. Более ничто не сможет их затмить.