broken

I just wanna give you all the voices till I die I just wanna give you all the shoulders when you cry BTS — Persona.

Юнги уже не обращает внимания на шёпот за своей спиной. Лишь сжимает крепче лямку рюкзака, выставляя всем напоказ сбитые костяшки, и топает усерднее к нужной аудитории. Он опять опаздывает и знает, что получит недовольный взгляд своего преподавателя и куратора в одном лице, вот только на этот раз действительно сделать ничего не мог. Пришлось по дороге к нужному кабинету забежать в ближайший туалет, чтобы не показываться своей группе с кровью на лице и в подранной футболке. Кашель прячет в кулак, как и разбитые от чужих кулаков губы, а затем взгляд поднимает, сталкиваясь с холодными карими глазами преподавателя. Вдыхает полной грудью для уверенности и всё равно хрипло, скомкано просит прощения, тряхнув плечом с рюкзаком, чтобы хотя бы во что-то перенаправить свою энергию и нервозность. Юнги в данную секунду ненавидит всю свою группу, которая смотрит на него, как на цирковую зверушку. Хочется ощетиниться и зарычать, клацнув зубами. Вот только публика, скорее всего, лишь обрадуется подобной реакции. Ей же только зрелищ подавай. Мерзкие люди. Профессор Ким оглядывает Юнги с ног до головы. От серых кончиков волос до пыльных кед, не упуская из внимания и порванные на коленях джинсы. Можно бы было подумать, что это лишь дизайнерское решение, если не смотреть на разодранные в кровь хрупкие колени. — Что стало причиной Вашего опоздания и столь, — профессор замолкает на мгновение, чтобы подобрать нужное слово. — Потрёпанного внешнего вида? — Упал с велосипеда, — врёт Юнги, который кроме как на скейте больше и кататься ни на чём не умеет. — Возможно, Вам лучше обратиться в медпункт? — склоняет устало голову альфа, и Юнги буквально слышит даже через столь большое расстояние этот вздох. Вздох человека, который практически каждый месяц застаёт своего студента с разбитой бровью или в разорванной рубашке. — Всё в порядке, профессор. Просто позвольте мне пройти, и мы не будем задерживать всю аудиторию. Профессор Ким всё ещё не хочет сдаваться этому мальчишке, пыхтит и губы пухлые сжимает в недовольной полоске, но всё же глаза на мгновение веками прикрывает и кивает в сторону студентов, разрешая этим пройти внутрь. Юнги аккуратно закрывает за собой дверь и быстро поднимается по ступеням на самый дальний ряд, чтобы не ощущать себя белой вороной ещё больше. Здесь его точно никто не увидит, да и Чонгук, давний друг ещё со школы, терпеливо ждёт с упаковкой влажных салфеток в руках. — Кто тебя так? — шепчет омега, осматривая Мина с открытым беспокойством в больших глазах. Юнги качает молча головой, давая понять, что не хочет сейчас это обсуждать, на что Чон лишь выдыхает шумно и кивает, принимаясь за свою работу. Профессор Ким, стоит отдать ему должное, на друзей внимания не обращает, понимая, что тем нужно какое-то время. Да и Чонгуку, откровенно говоря, благодарен за то, что тот приводит уже через пару минут Юнги в более-менее опрятный вид. Сам же Чон всегда ходит лишь в идеально выглаженной рубашке, под стать своему альфе, аспиранту Пак Чимину, из-за чего второкурсника-омегу часто приписывают к более старшим группам или же вовсе магистрантам. Юнги же всю пару сопит, рычит на все вопросы омеги, а под конец и вовсе заглушает посторонний шум музыкой, льющейся из наушников. Кладёт разболевшуюся после драки голову на скрещенные на парте руки, вскоре ощущая мягкое поглаживание большой ладони меж лопаток. И пускай Юнги будет рычать на омегу ещё целый день, но всё равно ведёт после учёбы в маленькую кафешку, покупая Чону его любимое клубничное мороженое. Дом Мин игнорирует. Слоняется бездумно по городу, наматывая круги в осеннем парке. Взрослые омеги косятся на явно буйного подростка недовольно и своих детей отгоняют, не позволяя подходить ближе, задавать вопросы, даже смотреть на потрёпанного юношу. А Юнги лишь смотрит хмуро на малышей, резвящихся в песочнице, тонкую кожицу с губ сдирает зубами, совершенно не контролируя себя, из-за чего ощущает в очередной раз за день вкус крови на языке, и разворачивается резко, чтобы уйти. Подальше отсюда. Тошно. Юнги пинает маленький камень перед собой и фыркает, когда поднимает голову, устремляясь взглядом в потемневшее буквально за пару минут небо. Боже, как же банально. Мин ускоряет шаг, ощущая первые капли дождя на своём лице, и кутается усиленно в куртку цвета хаки, которая совершенно не спасает от поднявшегося резко ветра. Будь ты проклята, чёртова мода без какой-либо практичности. Кеды неприятно намокают, становясь совершенно непонятного цвета, и Юнги уверен, что завтра их выбросит к чёртовой матери. Будто не собирается сделать это уже который месяц. Он забегает в подъезд, трясёт головой, похожий сейчас на намокшую дворовую собаку, и дрожит слегка, когда нажимает ледяным пальцем на кнопку для вызова лифта. Цифры на маленьком экранчике раздражающе медленно сменяют друг друга, заставляя топать носком обуви от нетерпения. Ноги мерзко хлюпают в кедах, и Юнги уверен практически на сто процентов, что завтра проснётся с таким же хлюпающим уже носом. Спасает ситуацию от отборного мата лишь лифт, встречающий мягким светом и столь долгожданным теплом. В зеркало Юнги старается не смотреть. Наверняка, всё его лицо некрасиво распухло, а намокшие волосы, Юн и сам это чувствует, уродливо прилипли ко лбу. Единственное живое существо, которое его встречает в молчаливости тёмной квартиры, — золотой лабрадор, самая милая и преданная девочка, которая гавкает громко и огромными передними лапами приземляется прямо на покалеченные рёбра. Юнги выдыхает болезненно, но всё же улыбается этому лохматому чуду. — Привет, красавица, — хрипит и присаживается на корточки, чтобы потрепать свою любимицу за ухом. Смеётся легко, ощущая хотя бы малую порцию душевного тепла, когда собака лижет здоровую, подставленную щёку и машет хвостом, как заведённая, потому что соскучилась по своему второму хозяину и вообще сходила с ума в одиночестве. Юнги это прекрасно может заметить по разорванной на мелкие части тетрадке в гостиной. — Ну, всё, Тори. Дай мне уже пройти. Он аккуратно снимает с себя кеды, потому что наводить срач в чужой квартире не собирается. Ставит на коврик, рядом с увесистыми ботинками настоящего владельца квартиры и проходит на кухню, чтобы оценить масштаб трагедии, которую устроил скучающий без своих хозяев питомец. На удивление Юнги лишь наблюдает перевёрнутую металлическую чашу с фруктами, быстро исправляет данную ситуацию, а затем подходит к раковине для того, чтобы вымыть руки. Кормит собаку, поцеловав на кратковременное прощание в холку, и сбрасывает с себя, наконец, промокшую одежду. Всё мгновенно оказывается в стирке, а джинсы — и вовсе в мусорном баке, потому что те себя определённо изжили. Руки проскальзывают в мешковатую толстовку, ноги — в просторные спортивные штаны и пушистые носки с мордочкой котёнка. Юнги хозяйствует на кухне, двигаясь уверенно. В конце концов, слишком часто здесь бывает, скрываясь от недовольных и огорчённых взглядов своих родителей уже который месяц. Юнги готовит обед, бросая часто взгляд на настенные часы. Время неумолимо движется, напоминая о, скорее всего, не очень приятной встрече, так что Юнги максимально занимает мысли перемешиванием овощей на сковороде и выбором подходящих приправ для мяса. Надеется, что приятный запах еды задобрит хотя бы немного хозяина квартиры. Вскоре острый слух цепляется за лязганье ключей и скрежет поворачивающейся дверной ручки. Тори, крутившаяся всё это время у ног Юнги, бросается в коридор со счастливым тявканьем, а Мин в это время сжимает в руках кружку чая ещё крепче, боясь даже пошевелиться. Он освобождает руки, вздыхает шумно и всё же поворачивается, чтобы столкнуться взглядами со своим альфой. Слегка сонная из-за таблеток в Юнги омега скулит протяжно, поджимая хвост. — Перед тем, как ты начнёшь меня отчитывать, — начинает было Мин, но его жёстко перебивают. — Кто это сделал? Юнги смотрит какое-то время подавлено на любимое лицо истинного, а потом вздыхает и закрывается в защитном жесте, скрещивая руки на груди. Опускает взгляд, ощущая, как сердце истинного бьётся от тоски и переживания, и нужно бы успокоить. Заверить, что всё будет хорошо. Стать мягким и чутким, как и подобает хорошему омеге. Только Юнги не такой. Он сломанная игрушка среди красивых кукол, чёртова белая ворона. Омега, срывающий кожу с костяшек об лица обидчиков и сплёвывающая кровь на газон. — Намджун, прошу. — Кто. Это. Сделал, — буквально рычит альфа, надвигаясь на Юнги разгневанной скалой. Мин теряется, вжимается поясницей в стол и взгляд прячет. Истинность делает его слишком чувствительным, слишком сломленным, иначе он никогда не позволил так разговаривать с собой и с утробным рычанием полез в драку. Намджун же сейчас излучает силу и уверенность, готовый вцепиться зубами в любого, кто сделал его паре больно. — Они заслужили. Правда, — Юн не сопротивляется, когда его лицо поднимают пальцами за подбородок, и выдыхает рвано, ощущая лёгкое прикосновение кончиков пальцев к припухшей от удара скуле. Расцепляет руки, хватаясь длинными пальцами за запястье своего истинного и по такой нелепой задумке судьбы профессора, мягко оглаживая подушечками пульсирующую быстро вену. — Я в порядке. Выгляжу ужасно, знаю, но я в порядке. И прости, что тебе пришлось сегодня так встретить меня. — Я все оставшиеся пары с ума сходил, — признаётся Намджун и, наконец, заключает в объятия своего непутёвого омегу. — Почему ты так быстро ушёл? Почему ничего не объяснил? — Мне было стыдно, — бормочет Юнги и утыкается кончиком носа в ключицу альфы. Вдыхает глубоко родной запах кедра и успокаивается мгновенно, обмякает, позволяя защитному колючему панцирю пропасть хотя бы на несколько часов. Здесь, именно в этом доме, Юнги чувствует себя легко. Он ненавидит быть в родных стенах, потому что мать вновь начнёт причитать и просить обратиться к очередному врачу. Будто мало слышала в больницах «бесплоден», будто мало пошатнулось состояние Юнги от постоянных уколов и таблеток. Отец же, вновь напившись после трудовой недели, начнёт рычать, что всегда мечтал о сыне-альфе. Тогда бы не пришлось тратиться на дорогие медикаменты и таскаться по заграничным клиникам в бесцельных попытках расшевелить спящую омегу внутри Юнги. Возможно, именно поэтому Юнги и стал таким. Закрытым, озлобленным на весь мир, потерянным и отчаянно защищающим слабых омег от таких тиранов, как его отец. Юнги и сегодня не смог пройти мимо, увидев то, как двое альф зажимали милую девицу, не обращая внимания на её просьбы дать пройти. Юнги просто не мог наблюдать за этим, ощущая, как внутри разгорается пламя ненависти. Алая пелена, бросок и стон ничего не подозревающих парней. Юнги, как бы ни уверял он в обратном Намджуна, действительно хорошо досталось. Вот только тревожить и без того сверхзаботливого истинного не позволяла совесть. — Лучше скажи мне: голоден? — переводит ловко тему Юнги, улыбаясь кончиками губ и стараясь не морщиться от короткой вспышки боли. Он прекрасно замечает, что тревога в глазах альфы никуда не пропадает, но только Намджун всё же принимает игру. Кивает, целует целомудренно в лоб, перед тем как выпустить из объятий, и скрывается в коридоре, позволяя передохнуть и восстановить силы после примирения. Они ужинают в уютной тишине, прерываемой лишь звоном приборов о тарелки и цоканьем когтей Тори об паркет. Намджун благодарит Юнги за проявленную заботу, на что щёки того слегка краснеют, а взгляд опускается на бокал с красным вином. Профессор философии отчаянно пытается вырастить в своём сорванце культуру этикета, на что тот поддаётся, пускай и не с особым рвением. Они также убирают всё бок о бок, пускай оба устали за этот день, эмоционально и физически исчерпав себя. И Юнги уже грезит о том, чтобы забраться скорее в душ и смыть с себя остатки этого безумного дня, как резко напрягается, испугавшись, когда ощущает горячие губы на своём оголившемся плече. Юнги часто любит таскать одежду Намджуна, потому что обожает утопать в мешковатых вещах своего истинного, пускай и приходится постоянно закатывать рукава и поправлять ворот толстовок. Он не имеет собственного аромата, а потому глушит печаль в чужом, зарываясь иногда носом в кофту, впитавшую в себя запах своего хозяина. А Намджун и не возражает. Пользуется моментами уединения, когда оголяется бледная кожа, которую так и хочется сделать ярче собственными губами или зубами. Они не говорили о метке, потому что Юнги слишком не уверен в себе, считающий себя недостойным пары, а потому Ким и не торопит. Но хочет до скрежета зубов впиться клыками в эту молочную шею, нарекая навеки своей парой. — Пойдём в спальню, — шепчет между шеей и плечом, рассылая по всему телу приятные мурашки, и скользит ладонями под собственную кофту на хрупком, миниатюрном теле, ощупывая тонкую талию. Юнги чувствует, что начинает медленно плавиться под умелыми ласками, и, конечно, не может отказать. У них разница в восемь лет и полное взаимопонимание. У них запрет на отношения, потому что студент и профессор, но имена столь красиво сияют под рёбрами, стоит лишь прикоснуться, дотронуться, ощущая приятную дрожь по телу. Юнги стонет тихо в поцелуй, позволяет вести себя по тёмному коридору. Запинается об игрушку собаки, разделяя из-за этого не только дыхание на двоих, но и тихий смех в поцелуе, а потом выдыхает жарко, запрокинув голову, стоит лишь ощутить язык, вылизывающий пульсирующую вену на шее. У них нет «хёна» или «профессора», если это только не ролевая игра. Есть обнажённые души и тела, столь отчаянно льнущие друг к другу. Юнги буквально вытекает из рук Намджуна прямо на постель и стягивает с себя кофту, призывая к себе. Видит, как взгляд Намджуна соскальзывает с метки выше, на синяки, и не позволяет думать. — Иди ко мне, — шепчет горячо, утягивая в очередной поцелуй. Отвлекает. Намджун учтиво поддаётся. Они обязательно поговорят об этом позже. Одежда медленно, но точно соскальзывает с края кровати прямо на пол, что остаётся незамеченным даже Намджуном, слегка помешанном на порядке, потому что сейчас центром его вселенной является лишь Мин Юнги, выдыхающий томно, требовательно и до мурашек вдоль позвонков в ухо, прося сделать уже что-нибудь. Намджун осыпает тело омеги поцелуями, и тот стонет громче, выгибается красивой дугой, позволяя оглаживать нетронутые обидчиками бока, а затем и вовсе хнычет жалобно, ощущая долгожданное проникновение пальцев. Юнги не балует своего истинного сладостной смазкой. Даже его «течки» проходят практически сухо и в диких судорогах боли. А потому пара постоянно держит в различных шкафчиках смазку, не брезгуя заменять ей естественную. Сегодня Юнги пахнет корицей, что, в прочем, не так уж и плохо. — Джун, прошу, — шепчет сорвано, облизывая разбитые губы, и смотрит расширившимися зрачками на то, как длинные пальцы истинного медленно скрываются в нём, растягивая и давя столь правильно на давно выученные точки. Он ощущает себя настолько разбитым и маленьким, что закрывает стыдливо руками лицо, не имея возможности сдерживать внутри эмоции. Хнычет, вздрагивает, подмахивает бёдрами и, кажется, просит большего в этом опьяняющем бреду, практически задыхаясь от запаха дерева, заполняющего постепенно комнату и лёгкие обоих. Запястья окольцовывают большие ладони, тянут вниз, и омега сдаётся. Смотрит слезящимися глазами в искрящиеся любовью напротив и тянется резко вперёд, чтобы в поцелуй выплеснуть всю признательность. Всю любовь, которую словами преподнести слишком боится. Эмоций внутри слишком много. Слишком много усталости и боли, смешивающихся с безграничной благодарностью, и эта дикая смесь рвётся наружу, бьётся о рёбра, пытаясь найти лазейку, и в итоге отражается в кристальных слезах, которые Намджун стирает с покрасневших щёк своими губами. Юнги выдыхает облегчённо, когда ощущает в себе свою пару. Льнёт ближе, целует без остановки и ногтями скребёт плечи, не контролируя себя совершенно. Он впитаться хочет в альфу, втереться маслом и стать единым, позволив защищать и взять на себя ответственность. Чтобы разделить эмоции, чувства, жизнь и дышать одним воздухом, стать единым целым. Шепчет что-то в приступе нежности, открывая ранимую душу. Не боится только сейчас, потому что слишком уверен в Намджуне. Потому что чувствует, как его обнимают сильные, но столь ласковые руки. И позволяет себе стать в этот интимный, ранимый момент тем самым омегой, плавящимся от слабости, в которой и скрывается настоящая сила. Намджун двигается медленно, аккуратно, боясь сделать больно после сегодняшнего происшествия. Целует во влажные от слёз ресницы, обводит большими пальцами щёки и шепчет на ухо признания, из-за чего омега скулит и качает головой, не в силах выдержать этот шквал любви. Юнги задыхается и оставляет кровоточащие борозды на сильной спине от собственных ногтей, глаза боится открыть, потому что просто ослепнет. А метка истинности пульсирует, сияет сиреневым цветом, вспышками мигая под закрытыми веками. Юнги скрещивает ноги на пояснице альфы и подмахивает активно, намекая на то, что выдержит. Собственноручно спускает псов выдержки с цепей и громко стонет уже в следующий миг, когда ощущает крупный член Кима внутри себя полностью. Дышать становится практически невозможно, и комната заполняется тяжёлым запахом альфы до конца, возбуждая омегу этим ещё больше. — Прошу, Джун, — вновь хнычет Юнги, ощущая, что уже балансирует на грани, а затем практически срывает голос криком, стоит Намджуну толкнуться под новым углом, задевая головкой простату. — Да, милый, именно так. Прошу. Пожалуйста, только не останавливайся, — шепчет смазано в пухлые губы и целует, целует, целует, смешивая выступившую из ранки кровь со слюной любимого. Они кончают практически одновременно. Стоит лишь почувствовать разливающееся тепло и расширяющийся узел внутри себя, Юнги мгновенно падает в бездну, вздрагивая всем телом и протяжно выдыхая. Он обнажает в столь откровенном, безоружном жесте шею, просит что-то жалобно и впивается пальцами в поисках поддержки в плечи, что Намджун не выдерживает. Ведёт носом под острой челюстью, языком мажет по дрожащему кадыку и зубами слегка прикусывает влажную от пота шею, ощущая дикий пульс под ней. — Юнги, ты позволишь? — хрипит альфа, не прерывая цепочку поцелуев, и сам прекрасно понимает, что уже не сможет себя остановить. Юнги всё ещё хнычет, насаживаясь на узел внутри себя, и шею подставляет. Доверяет. Возможно боится, но омега внутри просит метку, просит отдаться в руки, чтобы больше никогда не отпускали. И внутренний зверь Намджуна слышит эту мольбу, а потому в следующий же момент впивается клыками в тонкую шею, вознося обоих любовников на новый уровень наслаждения. — Нам… — продолжение имени скрывается за протяжным стоном боли и наслаждения, и Юнги начинает потряхивать от переполняющихся чувств. Он вытягивается весь, стеклянным взглядом впиваясь в потолок, и дышит часто, цепляясь мёртвой хваткой за своего истинного. Внутри него настоящее стихийное бедствие. Апокалипсис. Все рецепторы вопят, посылая в мозг миллиарды сигналов, и Юнги теряется в пространстве, времени, ощущая лишь язык, зализывающий укус и горячий воздух на коже от шёпота извинений. Дрожащими руками омега прикасается к щекам Намджуна, чтобы посмотреть в искрящиеся любовью и волнением глаза, и понимает, что окончательно пропал. — Спасибо, — шепчет и растворяется в своей бесконечно сладкой любви. И повторяет свою благодарность вновь. Через четыре года и более сорванным из-за слёз голосом. Когда дрожащими пальцами сжимает тест с заветными двумя полосками и падает в крепкие объятия, позволяя вдохнуть свой природный запах апельсинов, меняющийся постепенно на более сладкий. Ванильный. Запах их маленькой, лишь месяц как живущей внутри Юнги цветочной принцессы.