В тысячи раз лучше

Всё прошлое - Лишь глупые, Наивно-детские попытки выбраться В те линии, Где мы вечные, Сидим на радуге, играем спичками. O.H.

Он толкает меня к стене туалетной кабинки так, что она прогибается. Он впивается в мои губы, вжимая в стену. Кажется, он не заметил, что мы оставили дверь открытой. На мгновение я отстраняюсь, чувствуя, как он скользит языком по моим губам, и тянусь к ручке. Он перехватывает мою руку, поворачивает механизм до щелчка и снова впечатывает меня в стену. Я больно ударяюсь головой, у меня слегка темнеет в глазах, и он, пользуясь секундой замешательства, снова целует меня. Я пытаюсь обнять его, но он кладет руки мне на плечи и сжимает их так сильно, что, наверное, останутся синяки. Мои ладони нежно ложатся на его талию, я прижимаю его к себе и обнимаю. Он такой горячий, что мне становится невероятно жарко. Я чувствую его прикосновения на своей шее, его пальцы в моих волосах. И мне кажется, что он никогда раньше не был так близко. Я слышу чьи-то шаги и открываю глаза. Он слегка наклоняет голову назад, чтобы откинуть волосы. Я всматриваюсь в его зеленые глаза, нежно убираю темные пряди с лица. Он улыбается, и я не могу не улыбнуться ему в ответ. Шаги становятся громче: кто-то зашел в туалет. Мне становится одновременно страшно и весело. Он целует меня в шею, и я чувствую щекой однодневную щетину. Я думаю о том, что представит этот случайный человек, если увидит две пары ног в одной кабинке – дверцы, то ли из пластика, то ли из легкого металла, не достают до пола. Я крепко обнимаю его и приподнимаю, прячу лицо в его острых ключицах. Он целует меня в лоб. Я не вижу его лица, но знаю, что он беззвучно смеется. Как только человек уходит, я отпускаю его. Он смотрит на меня, и я целую его собственнически, страстно. В такие моменты он всегда жмурится и становится похожим на довольного котенка. Я провожу языком по его верхней губе. Он глубоко дышит, его веки слегка подрагивают, ресницы дрожат, волосы взлохмачены. Мы выходим из кабинки. Когда мы идем по нагретому солнцем асфальту автозаправки, я молча достаю из кармана ключи от машины и протягиваю ему. Он хватает мою руку и слегка прижимается к плечу, а затем, как будто испугавшись, что нас могут увидеть, отходит. Он не отпускает меня, и ключи лежат между двух горячих ладоней. А теперь самое время подумать о том, что нужно заплатить за бензин. Когда я оборачиваюсь, чтобы посмотреть, как Дейл садится за руль, полный восторга, я чувствую, что меня переполняют точно такие же чувства. Я не знаю, когда это началось, когда я понял, что его настроение тут же становится моим, его мысли тут же овладевают мной…Когда я передаю девушке у кассы сложенную вчетверо мятую купюру, она дотрагивается до меня, и я понимаю, что смог бы узнать нежное прикосновение Дейла из тысячи таких же, ничего для меня не значащих. Когда он крепко берет меня за руку, или когда он обнимает меня до красных следов на коже, я чувствую, что он держится за меня, будто стараясь не упасть. Вся его жизнь, этот ураган, движимый безысходностью, прекратился в тот день, когда он уснул у меня на диване. По крайней мере, мне хочется так думать… После того, как он уснул, я уехал в круглосуточно работающий магазин за сигаретами. Когда я вернулся, Дейл все так же спал, а я подошел к нему на цыпочках и долго стоял, слушая, как он дышит. Почему я не вызывал врача? Это, наверное, самый логичный из всех вопросов, которые я могу задать самому себе. Я не звал никого потому, что не знал, как Дейл поведет себя. Он мог сидеть и молчать, как это обычно и происходило, когда я находился рядом. Но иногда в его глазах было столько мутной, молчаливой злости, что мне не могла не прийти в голову мысль о том, что он может сказать доктору, что это я избил его. И не только избил… Дейл пролежал тогда около недели, понемногу ел то, что я покупал ему в супермаркете, спал и смотрел телевизор. Тогда он ни разу не попытался уйти. Сначала я думал, что Дейл просто боится, что я держу его для того, чтобы бить и насиловать, и буду искать, если он уйдет. Но я бы не стал. Я всегда оставлял Дейлу ключи и мобильный, и каждый раз боялся, что приду в пустую квартиру. Да, именно тогда я начал бояться, что однажды смогу его потерять. Чаще всего я видел его днем, потому что находился в баре до утра, во вторую смену, как раньше работал Том. Наверное, после того случая в баре Том избегает меня. Зря, потому что я ни в чем не виноват. Самое странное во всем это то, что Дейл ничего не знает. И я ничего не говорил ему, потому что боюсь, что это слишком сильно его обрадует. Когда я выхожу и иду к машине, я вижу, что взгляд Дейла прикован ко мне. Он открыл окна и включил радио. Я засовываю сдачу в задний карман джинсов неслушающимися пальцами. Я подхожу к водительской двери и наклоняюсь. Дейл начинает хохотать непроизвольно и безудержно. Я целую его в горячую щеку и думаю о том, как смешно и нелепо мы выглядим со стороны. Когда я обхожу машину, я стараюсь не засмеяться. Но как только я хлопаю дверью, мы оба взрываемся. Мои глаза слезятся от солнца и от смеха. Он первый немного успокаивается и снова смотрит на меня. Его глаза, такие зеленые, такие спокойные и внимательные, кажутся мне настолько родными, что я не могу оторваться от них. Когда он стеснительно опускает взгляд или моргает, как сейчас, слегка приподнимая брови и робко улыбаясь, я задерживаю дыхание. В эти секунды он кажется мне невероятно хрупким и беззащитным. Дейл заводит машину, и его глаза горят от восторга. Когда он впервые сел за руль моего джипа, мы чуть не въехали в фонарный столб. Сейчас он ездит гораздо лучше. Правда, я не отпускаю его одного. И дело здесь не совсем в его безопасности. Под колесами машины хрустят мелкие камешки. Он плавно, как я учил его, выворачивает руль, и мы выезжаем на пустую трассу. Я достаю сигарету и затягиваюсь, наблюдая, как Дейл выжимает сцепление так, как я учил его, и держит спину прямо, не сутулясь, потому что меня это раздражает. Я чувствую на нем свои отпечатки, свои следы, и мне хочется оставить на нем как можно больше следов, чтобы знать, что он принадлежит только мне и никому больше. Я вспоминаю наш первый раз, эту холодную ночь в моей квартирке, когда он поцеловал меня, впервые смотря без страха. Как я боялся прикоснуться к нему, а он сам требовал этого, хотел, чтобы я взял его. А на следующий вечер, когда я пришел на работу, я узнал о Билле. Мне кажется, что Дейл мог почувствовать это – на расстоянии, интуитивно, как звери, непонятно откуда узнающие, что ураган скоро закончится. Я выбрасываю окурок в окно. Дейл так сосредоточенно смотрит на дорогу, что мне становится смешно. Я кладу руку на его бедро. Он дергается, и машина слегка замедляется. Уголки его губ подрагивают, он старается не улыбнуться, но у него очень плохо получается строить из себя серьезного парня. Я поглаживаю его по бедру и в области паха. Мне безумно нравится смотреть, как он медленно краснеет, пытаясь не повернуть голову, как он закусывает губу, когда я ласкаю его кончиками пальцев. На дороге совершенно никого нет, кроме нас, и это ощущение интимности, близости его ко мне, это яркое солнце заставляют меня действовать слишком настойчиво, чтобы он не реагировал на это. Когда я начинаю отчетливей чувствовать его член через джинсы, он тихо стонет от удовольствия и прикрывает глаза. Я хочу попробовать. Все, что владеет мною в этот момент – два чувства, смешивающихся между собой, как два разный по крепости напитка в коктейле: я хочу попробовать и хочу доставить ему удовольствие. Я хочу сделать то, что задумал – и мне все равно, справится ли он с управлением в самый ответственный момент или нет. Если я хочу умереть – то рядом с ним, чувствуя, как ему хорошо, зная, что он наслаждается тем, что я делаю. Я хочу, чтобы он купался в тех лучах блаженного счастья, в которых я нахожусь рядом с ним. Я не знаю, испытывает ли он что-то подобное, я могу только догадываться. Знаете, если нам суждено умереть – я хочу сделать это с его членом во рту. Когда я расстегиваю молнию на его джинсах, он почти догадывается о том, что я хочу сделать. Удивительно, что он, всегда такой осторожный, сейчас не убирает ногу с педали газа. Когда я немного спускаю резинку его трусов, он краснеет. Он до сих пор иногда краснеет, когда я целую его. Я и сам иногда заливаюсь краской, когда он особенно нежно смотрит мне в глаза или гладит меня по щеке. Тогда мне кажется, что его одного – такого худого, маленького – слишком много для меня. Я боюсь его заботы о себе. Мне становится стыдно перед ним за то, что он любит меня. И поэтому я хочу, чтобы ему было еще приятнее, чем мне. В тысячи раз приятнее. Наверное, он любит меня. Иначе я не могу объяснить себе, почему он до сих пор со мной. Его член, уже такой твердый от моих ласк, обжигает мои руки. Я не знаю, на что смотреть – на его губы или на его член, эти два органа в нем одинаково притягательны. Когда мои пальцы скользят к головке, он хрипловато втягивает воздух и сжимает зубы. Его дыхание сбивается, он облизывает губы. Я ныряю под его руки, твердо лежащие на кожаном руле, беру его в рот, провожу языком по головке и отстраняюсь, оставляя капельку слюны. Он кричит. Это крик удовольствия, это мольба о продолжении, и я продолжаю, повторяя все заново. Я чувствую, как он дрожит, как дрожат его руки, как эта дрожь передается к рулю и к колесам. Наверное, мы выписываем на дороге восхитительные зигзаги. Я не вижу трассу, но не слышу других машин. И я сжимаю его головку между языком и небом, не забывая рисовать узоры языком. Его стоны заглушаются радио, и он стонет все более страстно, открыто, не стесняясь. Я не знаю, управляет ли он машиной или мы давно уже катимся по наклонной вниз, но когда я беру его почти целиком, когда я чувствую, как горячая головка касается моего горла, когда мои челюсти сводит оттого, что я стараюсь не коснуться его зубами – мне кажется, что мы летим только вверх и никуда больше. Судя по звуку, он вжимает в пол педаль газа, и я могу только догадываться, перепутал ли он газ с тормозом или делает это намеренно. Свист колес заставляет инстинкт самосохранения резко заработать, и мне безумно хочется посмотреть на дорогу или хотя бы на спидометр. А через несколько секунд я ничего не слышу – мои уши закладывает, я ощущаю только горящую плоть своим языком и смыкаю губы чуть ниже головки, резко подавшись вверх. Я не слышу, как он кричит, но, наверное, он кричит очень громко, а я, закрыв глаза, ощущаю только вкус горячей спермы. Я облизываю его член, не давая сперме стекать на джинсы, и чувствую, насколько он расслаблен. Этот контраст между напряжением и расслаблением я чувствовал кончиками пальцев, лежащих на его коленях. Я медленно расслабляюсь сам, приподнимаюсь и целую его в щеку. Я не смотрю на него. Я смотрю только на абсолютно пустую дорогу. Тут мне в голову приходит странная, но логичная мысль: я жив. Могло случиться что угодно, но я жив. Кажется, он тоже почувствовал это, потому что он отпускает руку, которой так твердо держал руль, и берет мою. Его пальцы лежат в моей ладони также цепко, крепко и стабильно, как только что лежали на руле. И я чувствую себя чем-то невероятно стабильным и непоколебимым. Когда он отпускает мою руку, чтобы повернуть руль, я решаюсь посмотреть на него. Он весь в поту, но даже не пытается вытереть со лба капли, потому что я запрещал ему убирать руки с руля. Я краснею. Я не достоин такого послушания с его стороны. Теперь мне кажется, что все, что бы он не делал, будет для меня правильным. Я знаю, что он не повернет голову, если я не попрошу его об этом. Мне становится настолько стыдно за себя, что несколько минут я просто смотрю на его дрожащие руки, прежде чем окончательно решаю, что нужно сказать это здесь и сейчас. - Дейл, посмотри на меня. Он бросает на дорогу полный внимания взгляд и быстро поворачивается ко мне. Его тонкие черты лица сводят меня с ума. Он приподнимает голову, и я понимаю, что он слушает меня очень внимательно. - Дейл, я не говорил тебе… Я буквально вижу в его глазах нерешительность – по моему нейтральному тону невозможно понять, хорошую или плохую новость я хочу сказать, и он теряется, не зная, улыбнуться ему или оставаться серьезным. Более того, я и сам не знаю, хорошо или плохо то, что я собираюсь ему сказать. - Билл умер. На мгновение в его глазах загораются искры. Я никогда не спрашивал, что он думает об этом человеке. Мы ни разу не говорили о нем. Я даже не уверен, понимает ли он, о ком я говорю, но если рассуждать так, как требует здравый смысл, он должен его по крайней мере ненавидеть. Но откуда Дейл знал его имя? Я не знаю. И не хочу знать. Он молчит и поворачивает голову. Я вижу, как поджимаются его губы. Я ненавижу себя за то, что, возможно, этим напоминанием заставляю его заново переживать то, что произошло той ночью. Но он должен знать об этом. - Билл застрелился в нашем баре. В том…в том самом туалете. Когда я говорю ему про туалет, он неестественно замирает. Мне хочется, чтобы он немедленно прекратил вспоминать то, что сейчас находится в его мыслях. Но я понимаю, что рано или поздно должен был рассказать ему это, и успокаиваю себя тем, что это пройдет. Это переболит в нем, и чем раньше, тем лучше. Он притормаживает у обочины. Нам требуется небольшая передышка. Дорога пуста настолько, что даже пыль не поднимается в жаркий воздух. Я думаю, что мы бы могли остановиться прямо посередине дороги – нам бы никто не помешал. Я тянусь за сигаретой, а он берет зажигалку и поджигает. Я затягиваюсь так глубоко, что не выпускаю дым секунд пятнадцать. Он внимательно смотрит на меня, а потом отводит взгляд куда-то мимо моих глаз. - Я знал, - тихо говорит он. И я ни на секунду не сомневаюсь, что он искренен. Я вспоминаю, как он обнимал меня, лежа снизу, как он боялся кричать и поэтому утыкался губами мне в плечо. Как я покусывал его шею, а он коротко и остро стонал от восторга. Мне безумно хочется поцеловать его. Я хочу придвинуться к нему чуть-чуть ближе, но он улыбается и отворачивается. Мы отъезжаем. Он не смотрит на меня, а я не могу оторвать глаз от его губ, изогнутых в мягкой улыбке. Я вдруг понимаю, что он наслаждается тем, что делает. Ему понравилось управлять мной. Понравилось доминировать. Быть сверху. И когда я смотрю на его приоткрытые в довольной улыбке губы и сильные пальцы, уверенно сжимающие руль, когда он, не глядя, делает радио чуть громче и начинает подпевать, когда он наконец начинает просыпаться и чувствовать вкус к жизни, я понимаю, что это в тысячи раз лучше, чем все, чего я когда-либо желал.