Мы так любим «Последнее испытание»

      Фанфик по рассказу Хулио Кортасара «Мы так любим Гленду» 1980 года

Предисловие автора

      Этот рассказ — о фанатах, о том, как фанаты превращаются в фанатиков, а шире — о том, какие границы может перейти человек, если он считает, что имеет на это право, и если обладает соответствующими возможностями. Этот рассказ о любви, точнее об одном из её видов — когда любящий считает, что получает какие-то особые права на предмет совей любви только потому, что любит. Здесь лучше всего послужит буддийский подход к данным вещам: если мы любим, то жаждем обладать, то есть властвовать, а если мы желаем обладать чем-то или кем-то, то и другой может возжелать того же по отношению к объекту нашей любви. В этом смысле любовь, как жажда обладания, порочна и может привести к весьма пагубным последствиям.       Читателям, особенно искушённым в истории мюзикла «Последнее испытание», может показаться, что этот рассказ документальный, и тогда сразу же возникнут возражения, чего хотелось бы избежать. Поэтому хочу сказать, что, хотя в рассказе действуют люди, ныне здравствующие, да ещё и под своими именами, эта история ни в коем случае не претендует на документальность. В нескольких местах фактическая точность принесена в жертву художественному замыслу, и сделано это намеренно.       Рассказ написан от лица фаната, превращающегося в фанатика. Его порой грубые, резкие и обидные слова ни в коей мере не являются мнением автора, с большим уважением относящегося к создателям и актёрам мюзикла «Последнее испытание». И последнее, но самое главное. Last not least. Ещё в детстве меня потряс рассказ Хулио Кортасара «Мы так любим Гленду». Сегодня мне захотелось перенести его действие в наше время и применить к столь любимому многими мюзиклу. Похожие вещи легко делали авторы в XIX веке, например Моцарт или Пушкин. Не думаю, что это нарушение авторского права, тем более что я и не скрываю источник моего вдохновения. Самый большой кусок текста Кортасара, программная часть его произведения, взята практически без изменений (настолько она хороша!) и выделена курсивом.       Тогда, в то время, узнать это было трудно. Идёшь на обычную любительскую ролёвку куда-нибудь в лес в окрестностях Барвихи, лежишь там на уже тёплой майской травке, ибо ты убит в последнем сражении и все хиты твои — увы! — кончились, потому что ты юн и зелен и хитов у тебя в этой ролёвке мало, лежишь с какой-нибудь столь же неискушённой эльфийской девой в «самшитовом» белом платье, которое уже испачкано зелёным от нежной майской травы и грязью, таящейся в лесных овражках, и она, небрежно покусывая сочный стебелёк мелкими жемчужинками своих зубов, кивает куда-то в сторону красного, опять же «самшитового», шатра эльфийского полководца и говорит, улыбаясь и смешно двигая бровями: «Видишь, тот высокий, худой, с дурацкими усами — это Антон, он написал музыку». — «А рядом с ним кто, забыл, как её звать? Тоже симпатичная, и маленькая такая, изящная». — «Ну ты даёшь, чувак, это же Елена Ханпира, она слова сочинила». Потом, во внезапно наступившей тишине, вы замираете и целуетесь быстрыми спонтанными прикосновениями, а сосны поскрипывают своими старыми рыжими телами прямо над вами.       А вечером, когда ты лежишь один в своей комнате, на софе, из которой вырос, ты берёшь плеер, надеваешь наушники, включаешь мюзикл и знаешь, что она тоже не спит в этот час и тоже слушает «Последнее испытание». Сначала ты думаешь о ней, о её жемчужинках и платье, которое к концу ролёвки помялось и утратило белизну, и как она шла из леса к станции «Раздоры», подняв подол, перескакивая через канавки с ленивыми головастиками. Затем происходящее в мюзикле увлекает тебя, и ты полностью растворяешься в нём, уже не думая о своей новой подруге и о тех, кто ночью или завтра будет слушать это вместе с тобой. Мрак, музыка, слова, земля ничейная и всем принадлежащая, там, где все — никто; мальчики и девочки, мужчины и женщины, разных возрастов, но в основном молодые, ролёвщики, но уже не только они, все, кто живёт двойной жизнью, вернее все — чья настоящая жизнь начинается там, в эльфийских полях, или на страницах «Сильмариллиона», или когда ты надеваешь наушники и забываешь о недописанной курсовой и драных кроссовках, и кот уже пристроился под боком, и так приятно погружать пальцы в его мех, задерживаясь на тёплом кошачьем пузе… Поистине, в те далёкие одинокие вечера трудно было установить, пренебрегая растущей популярностью аудиоверсии, количеством людей, скачивавших её со страницы Антона в ВК, появившимися критическими отзывами в интернете, что нас, любящих «Последнее испытание», так много.       Но прошло года три-четыре, и уже нельзя было с уверенностью утверждать, что кружок сформировался с лёгкой руки Феанора либо Заи Цхаевой, они сами не знали, когда это совершилось, возможно, за чашкой чая в компании друзей после полуофициального концерта, на котором Антон и Елена исполнили несколько песен из мюзикла, и там, на этом чаепитии, Феанор и Зая говорили или умолчали о чём-то, что позволило вдруг создать союз, который позднее все назвали «ядром», а самые молодые окрестили «клубом». «Клуба», конечно, никакого не было, просто мы любили «Последнее испытание», и этого достаточно было, чтобы отмежеваться от тех, которые только находили его неплохим для любительского аудиоспектакля, а также от зануд, прочитавших все семнадцать книг цикла «Dragonlance», и не упускавших случая заявить, что творение Круглова и Ханпиры — всего лишь маленький кусочек саги, в которой есть и другие герои, и другие сюжетные линии.       Мы же любили «Последнее испытание», при этом нас не меньше других восхищал «Сильмариллион», и все части фильма «Властелин колец» (обязательно режиссёрская версия!), нравилось нам также наивное, но милое «Подземелье драконов», и «Эрагон», и, конечно же, всё, что написал Джордж Мартин, и даже весьма любительская зонг-опера «Мелькор». Когда вышли на экраны первые сезоны «Игры престолов», мы всем сердцем прилепились к Джону Сноу, и Робу Старку, и Джораху Мормонту, и к Арье, да и против Дейнерис Бурерождённой, и Тириона, а некоторые — даже и против Джейми Ланистера ничего против не имели, но превыше всего мы любили «Последнее испытание», и кружок сложился из этого, и от этого было что-то известное только нам, и доверяли мы только тем, кто в неторопливой застольной беседе признавался наконец в любви к первому и единственному фэнтези-мюзиклу.       С почина Заи или Феанора кружок медленно расширялся, в год выхода аудиоверсии нас было всего шесть-семь, но после концерта с тремя группами исполнителей кружок увеличился, он разросся до невыносимых размеров, и мы оказались под угрозой вторжения снобов от фэнтези либо сезонной чувствительности девочек-подростков, забрасывающих «Книгу фанфиков» своими сатисфакционными опусами. Первыми заявили протест Феанор и Зая Цхаева, потом ещё двое-трое, и мы решили сомкнуть ряды, не допускать никого без экзамена, но не того экзамена, что маскируют бравурной эрудицией и умением проходить сложные квесты 18+ (этими ночными испытаниями Москва ничуть не уступает Лондону или Нью-Йорку).       В день премьеры мюзикла на большой сцене, когда Антон Круглов отдал режиссёрский штурвал Руслану и с тех пор официально значился только как композитор, мы с невесёлым торжеством оказались вынужденными признать, что нас, любящих «Последнее испытание», стало много. Об этом говорило странное стечение самой разнообразной публики, что было особенно заметно во время антракта в очереди в женский туалет, которая, подобно очереди к мавзолею, змеилась по вестибюлю и поднималась на лестницу. Нам, любящим «Последнее испытание», было жутко и любопытно наблюдать за всеми этими дамами разных возрастов и комплекции — провинциалками в полуспортивных костюмах, провинциалками в вечерних нарядах советских времён, девочками, загримированными под Деламара с его инфернальной полуухмылкой, изящными светскими дамами с дорогущими букетами роз, бабулями, девушками из Люберец, толстыми, тонкими, бесформенными… Косые взгляды после выступления, растерянные женские лица и мрачное молчание парней были красноречивей, нежели штандарт или пароль и отзыв. Нехитрые пружины свели нас в Coffee Beanе на Пятницкой, квадратные столики стали сближаться, возникла милая привычка заказывать горячий шоколад с маршмаллоу, чтобы отбросить ненужную подозрительность и прямо посмотреть в глаза друг другу, в глаза, где ещё дышал последний образ «Властелина ничего» в последней сцене последнего спектакля.       Двадцать или тридцать, мы так и не узнали в точности, ибо тогда появилась гастрольная версия «Последнего испытания» и люди стали приезжать из других городов, а потом точно грянул гром среди ясного неба: Руслан пригласил Евгения Егорова, молодого солиста «Эпидемии», сыграть роль Рейстлина Маджере и успех новой версии спектакля прорвал плотины и породил случайных энтузиастов, чей пыл мы не разделяли. Уже тогда мы были знакомы не только по ролёвкам, многие из нас ходили в гости друг к другу, дабы поговорить о «Последнем испытании». С самого начала, кажется, Феанор молча возглавил нас, хотя никогда не посягал на это, а Земфира Цхаева медленно вела шахматную партию приёма и отторжения, обеспечивая нам полнейшую аутентичность и охраняя от вторжения разных придурков. То, что зародилось как свободный союз почитателей, приобрело теперь структуру касты, клана, робкие расплывчатые вопросы первой поры сменились жёсткими, требующими прямого ответа: что сделал актёр, исполнявший роль Карамона, когда вышел в зал, чтобы спеть про юный клён, точная последовательность текстов в альтернативном финале, когда впервые на сцене Руслан (в роли Рейстлина) поцеловал Елену Ханпиру (в роли Крисании).       Мы так любили «Последнее испытание», что не могли терпеть назойливых втируш, надоедливых малолеток, эрудитов от фэнтези. И даже (мы так и не узнаем как именно) было решено ходить в Coffee Bean по субботам и воскресеньям после представления, пока истеричные фанаты часами ждут появления Руслана или Егорова, чтобы взять автограф и, если повезёт, сделать селфи, чтобы тут же выложить его в Instagram. Мы выжидали пару-тройку недель, пока давали очередную серию спектаклей, чтобы все успели посмотреть; всё шло строго заведённым порядком, регламент не подлежал обсуждению, отступить от него значило вызвать презрительную улыбку Феанора или взгляд мягкий, но грозный, каким Зая Цхаева казнила отступников.       В те времена наши собрания целиком были посвящены «Последнему испытанию», его прекрасные образы и мелодии жили в сердце каждого из нас, мы разговаривали цитатами из либретто и встречи в Coffee Beanе начинали неизменным «Сегодня конклав собирается в полном составе», и мы ничего не желали знать про неудачи и первые тревожные предупреждения. Лишь понемногу, сначала с виноватым видом, кое-кто осмелился критиковать отдельные срывы, выказать растерянность либо недоумение по поводу менее удачного эпизода, шаблонных, избитых приёмов. Мы знали, что создатели мюзикла, Антон Круглов и Елена Ханпира, не несут ответственности за просчёты, которые губили порой прозрачную безжалостную ясность первоначальной трактовки сюжета.       Феанор, старый ролёвщик, утверждал, что Антон говорил ему лично во время одного из летних манёвров, что никогда не хотел, чтобы на сцене давали альтернативный финал, что «Судьбу» он написал лично для себя и немножко для Елены, в честь, так сказать, шестнадцатилетия аудиоверсии. Так что, когда Руслан на гастролях в Томске решил показать именно альтенативный финал, мы восприняли это как знак грядущих потрясений. Мы знали всё о других работах Антона и Руслана и режиссёрском ремесле вообще, об интригах и сценариях, и были к ним беспощадны, ибо начинали понимать, что наше чувство к «Последнему испытанию» как к явлению, оторвавшемуся от своих родителей и зажившему собственной жизнью, не вмещается в рамки чисто артистические и что лишь один этот мюзикл спасён от несовершенства, которым отмечены все остальные. Земфира первая заговорила о миссии, с той уклончивостью, с какой всегда говорила о вещах, для неё важных, притворяясь, будто они ей безразличны; она радовалась горячему шоколаду с мелким маршмаллоу, который можно было всасывать через трубочку, и плотоядно усмехалась, когда мы окончательно признали — да, точно, нельзя остановиться только на спектаклях в Москве, гастролях, Coffee Beanе и безмерной любви к «Последнему испытанию».       Но и тогда мы не говорили прямо, мы не нуждались в этом. В счёт шло лишь ощущение счастья от того, что «Последнее испытание» в душе каждого из нас, счастье это могло быть рождено только совершенством. Ошибки, промахи вдруг стали нам невыносимы: мы не соглашались с альтернативным финалом в том виде, в каком он был распространён в интернете, а в спектакле с Бириным в роли Рейстлина нас коробило то, как он пел «в тёмные сети улавливает души Такхизис» вместо традиционного, написанного Еленой Ханпирой двадцать лет назад, «уловляет», которое звучало так благородно, необычно, по-старинному (в трактовке Бирина же получалось, будто Такхизис — не богиня тьмы, а какое-то устройство вроде транзистора, улавливающее волны; возможно, ни Руслан, ни Антон, ни даже сама Елена Ханпира не замечали ошибки, но для нас эта нелепость марала спектакль, как блевотина).       Разъяснить ожидающую нас миссию выпало на долю (почти как всегда) Феанору, и в тот вечер мы разошлись по домам словно раздавленные свалившейся на нас ответственностью и в то же время предвкушая наслаждение незапятнанным будущим «Последнего испытания» — без измен, ошибок, неуклюжих поз и странных костюмов.       Инстинктивно кружок сомкнул ряды, дело не допускало сомнительной многочисленности. Водворившись во дворце-новоделе в коттеджном посёлке в Павшине, Феанор заговорил о лаборатории и трастовом фонде. Мы распределили работу между теми, кто разбирался в авторском праве, законодательстве об интернете, капиталовложениях, спонсировании и продюсировании и монтаже. О деньгах никто не думал, Феанор был компаньоном и единственным наследником своего отца — крупнейшего предпринимателя на острове Кипр. Феанор имел двойное гражданство и пользовался всеми полагающимися ему преимуществами. Сам он никогда о своём бизнесе не распространялся, но как-то между делом обмолвился об оловянных рудниках, рынке цветных металлов и выгодных вложениях в китайскую экономику.       В высшей степени простой механизм давал нам в руки необходимую власть, связи, прибыль; специальных служб у нас не было, зато лэптоп Дилана запрограммировал задания и этапы работы. Спустя два месяца после предложения Заи Цхаевой кружок решил проблему первой аудиоверсии «Последнего испытания». Нам благоприятствовало то, что с самого начала развитие фэнтези-мюзикла шло по доверительному пути, а его, так сказать, отцы-основатели — Антон Круглов, Елена Ханпира и Руслан Герасименко — ничего не смыслили ни в коммерции, ни в авторском праве, пребывая на протяжении двадцати лет в романтическом благодушии. Егоров был моложе и сметливее, но и к нему мы нашли подход. Прежде всего мы завладели правами на распространение через мировую сеть альтернативного финала и отдельно «Судьбы». Теперь любители могли услышать или увидеть только единственную безупречную версию, заканчивающуюся «Властелином ничего» и песней о чёрной луне, поглотившей утро.       Одновременно наш трастовый фонд фактически спонсировал новую работу Антона Круглова — мюзикл «Икар». Антон был так вдохновлён работой, что и вовсе не заметил исчезновения злополучного альтернативного финала и «Судьбы». К тому же, как утверждал Феанор, опять же из доверительной беседы на манёврах, Антон устал от «Последнего испытания» и больше не желал ни играть в нём, ни даже говорить на эту тему. Дело шло успешно; как только мы убедились в надёжности лаборатории и трастового фонда, мы взялись за Руслана как единственного действующего режиссёра «Последнего испытания» и за обе версии — московскую и гастрольную. Мы работали точно в ритме, предусмотренном персоналом Дилана и лаборатории. Благодаря нашим изощрённым уловкам в сфере авторского права, права на показы, гастроли и публикации, а также в финансовой сфере, мы добились того, что с юридической точки зрения право что-то менять в текущей версии спектакля оставалось только у Руслана. Сделав выгодное предложение Бирину, предложение, от которого мог отказаться только кретин и которое сулило успех в огнях рампы не где иначе, как в Париже, мы навсегда, как виделось, распрощались и с ним, и с его вероятным желанием снова спеть в малооплачиваемом московском спектакле в каком-то ДК в отдалённом районе.       Руслан к тому времени уже не пел за Рейстлина Маджере, а только режиссировал. Оставался вариант мюзикла с Евгением Егоровым в главной роли. К счастью, и Егоров, как он сам неоднократно заявлял, не был ярым фанатом «Последнего испытание». Своё будущее и творческую карьеру он скорее связывал с группой «Эпидемия», тяжёлым металлом и наследием «Арии». Он был молод, честолюбив, талантлив, мы легко справились с этой проблемой — достаточно было вложить солидную сумму в акционерное общество «Эпидемия», организовать рекламную кампанию, а дальше — гастроли, запись альбома в России, запись альбомов на студии в Лондоне, мировой тур, и Женя Егоров легко забыл свою полулюбительскую роль в «Последнем испытании». Это всё, благодаря нашим продюсерским стараниям (согласно плану, разработанному лабораторией Дилана!), не сильно огорчило Руслана, который вместе со своим другом Сергеем Смолиным (бывшим и самым лучшим Деламаром) занялся другими проектами и явно вышел на совершенно новый профессиональный уровень. Живой спектакль «Последнее испытание» сошёл со сцены, и в наших руках оказались две видеоверсии — гастрольная с Русланом и полная с Евгением Егоровым.       Лаборатория Дилана поставила себе целью усовершенствовать обе версии и исключить появление клонов. К полной версии мы добавили, например, те строчки из исповеди Рейстлина, которые почему-то выпустил Егоров («я мечтал лишь ведать искусство, жил бы кабинетным учёным, мастерство, как камень, шлифуя»). А в гастрольной версии в сцене, когда Рейстлин спускается в бездну, лаборатория ловко убрала того грузного танцора, который то и дело закрывает Руслана от глаз публики своей широкой спиной. Труднее всего оказалось с копиями видеоверсий, которые, как мы узнали, жители нефтяных эмиратов хранят для личного пользования, а также для своих жён в их «гаремах». Это нас удивило, конечно, но не слишком: обе версии к тому времени существовали на двух языках — русском и английском, а несколько лет назад автор цикла «Dragonlance» Маргарет Уайс презентовала Руслану все семнадцать книг своей серии, плакат и всяческий респект как тому, кто лучше всех воплотил её замысел в жизнь. А мы практически довели этот замысел до совершенства, оставалось только проникнуть в нефтяные эмираты, для чего пришлось проявить исключительную ловкость и изворотливость, дабы украсть копии (ни к чему бояться этого слова), а потом водворить на место так, чтобы владельцы ничего не заметили.       Лаборатория работала на уровне, который вначале казался нам недостижимым, хотя признаться в этом Феанору мы не смели. Любопытно: самым большим скептиком была Зая, но когда Феанор вместе с довольным, как кот, Диланом показал нам последний, безупречный вариант двух единственных видеоверсий — с Русланом и с Егоровым — (больше никто не вспоминал об альтернативном финале, «Властелин ничего» врезался скальпелем прямо в голое сердце и оставлял сладкую боль, отдававшуюся где-то в кончиках пальцев ног) и он потряс нас своим блистательным, да блистательным и неизбежным БЕЗАЛЬТЕРНАТИВНЫМ концом, мы поняли, что совершенство возможно в нашем мире и что теперь «Последнее испытание» совершенно навеки, навеки совершенно для нас.       Самым трудным, конечно, было согласовать между собой новые кадры и купюры, изменения в монтаже и ритме; мы по-разному воспринимали «Последнее испытание», и отсюда проистекали ожесточённые стычки, которые разрешались только скрупулёзным анализом, а порой и давлением большинства. Но хотя иные, потерпев поражение, смотрели две оставшиеся видеоверсии (мы стали называть их «Руслан» и «Егоров») с некоторой горечью — ведь они не вполне отвечали их мечтам, — никого, полагаю, не разочаровала проделанная работа: мы так любили «Последнее испытание», что конечный результат оправдывали чаще, чем можно было ожидать. Нас даже не встревожило замечание в группе фанатов на Фейсбуке, которые, как известно, весьма придирчивы и легко раздувают из мухи слона, то есть дискуссию на пару недель: фанат удивлялся, куда подевался странный бомжеватый мужик из сцены в таверне (нас всегда коробил его вульгарный вид и особенно — спущенные до кончиков пальцев неопрятные мешковатые рукава) и почему жрецы в Истаре перестали делать характерный жест (дурацкий масонский жест, который всех раздражал — на этот счёт стычек не было, и все считали особым достижением Дилана и его лаборатории замену этого жеста на благородное мановение рук).       Не встревожило нас и желчное замечание Толстяка-Шутника в ЖЖ о том, что не следовало бы Руслану, женатому человеку, целовать Елену Ханпиру (Крисания, сцена соблазнения). Что за мещанское ханжество, проникшее во всемирную паутину! Ведь именно этим кусочком, вставленным из любительской фотки (теперь, благодаря нашим стараниям, никому уже не удастся её скачать), Дилан особенно гордился!.. …Во всех подобных случаях принимались быстрые меры, дабы избежать нежелательных последствий (наши люди есть и в Фейсбуке, и в ВК, и в ЖЖ); это было нетрудно, ведь люди легкомысленны, и забывают, и примиряются либо радуются новизне, охотятся за новинками; да, мир мюзиклов преходящ, как историческая реальность, но не для тех, разумеется, кто так любит «Последнее испытание».       Опаснее были споры в кружке, угроза раскола либо рассеивания. Хотя мы чувствовали себя как нельзя более сплочёнными единой миссией, однажды вечером раздались голоса аналитиков, заражённых политической философией; в разгар работы возникали моральные проблемы, ставились вопросы, не вступаем ли мы в галерею кривых зеркал, не впадаем ли в барочное безумие подобно резчикам по слоновой кости или на зёрнышке риса. Нелегко было повернуться спиной к подобным маловерам, ведь кружок мог выполнять своё дело, лишь как выполняет своё сердце или самолёт, подчиняясь совершенному ритму. Нелегко было выслушивать нападки, обвинения в эскапизме и бессмысленной трате сил в наше время, когда сама действительность настойчиво требует их приложения, а, с другой стороны, никто не может тотально контролировать интернет, и даже если мыслит себя способным на это, он попросту безумен. И тем не менее не было нужды решительно пресекать едва наметившуюся ересь, даже эти маловеры требовали лишь скромных уступок, частичных мелких исправлений — они так же, как и мы, любили «Последнее испытание»; возобладало чувство, оно, несмотря на расхождения, этические либо исторические, всегда объединяло нас, как и твёрдая уверенность, что совершенствование «Последнего испытания» усовершенствует нас самих, усовершенствует весь мир. Мы верили даже, что будем щедро вознаграждены, когда некий философ, преодолев этот период эфемерных угрызений совести, восстановит равновесие, из его уст мы слышали, что всякое отдельно взятое деяние есть также история: великое открытие книгопечатания родилось из самого индивидуального и сугубо частного из желаний — желания повторить и увековечить имя женщины.       Итак, мы добрались до дня, когда у нас уже были доказательства, что образы «Последнего испытания» появляются теперь на экранах компьютеров и видеоплееров без малейшего искажения; копии двух версий во всём мире показывали мюзикл так, как — мы были убеждены — этого хотели бы Антон Круглов и Елена Ханпира, когда ещё совсем юными, чистыми, готовыми принять влияние настоящего мира искусства создали свой шедевр, как того хотел бы Руслан, когда бережно, как бесценные сильмариллы, принял от них этот дар. Может быть, в силу этого, нас не слишком удивило сообщение в интернете о том, что Руслан Герасименко, поколебавший к тому времени пьедестал Сергея Женовача и Петра Фоменко, уходит со сцены и из театра. Такие времена настали: многие покидают свет на пике карьеры, чтобы насладиться семейной жизнью или приватными приключениями. Невольный вклад Руслана в наше дело не мог быть ни простым совпадением, ни чудом, просто что-то в нём невольно откликнулось на безвестную нашу любовь, и из недр его существа исторгся единственно возможный ответ, проявление страсти, заключившей нас в последние объятия, и только для профанов это было бы отсутствием. Мы пережили блаженство седьмого дня, последнего дня творения, да, отдых после сотворения мира; теперь мы могли слушать аудиоверсию и смотреть любую из двух видеоверсий на выбор, не опасаясь коварной угрозы, что как-нибудь ночью кто-то из фанатов, вспомнивший о Руслане и «Последнем испытании» благодаря мелькнувшей в хронике информации, в ностальгическом изнеможении выложит старую или новую фотку или несколько фраз, произнесённых Русланом перед зрителями, что мы вновь столкнёмся с ошибками и промахами людей, так или иначе имеющих отношение к спектаклю, могущих бросить на него тень, скомпрометировать. О Руслане не знали ничего ни интернетхроникёры, ни фанаты, ни ролевики, он исчез. Теперь мы собирались — невесомые, словно ангелы или птицы, — в абсолютном настоящем, которое даже было в чём-то сходно с вечностью.       Всё это так, но некий поэт сказал, что вечность влюблена во временное и преходящее, узнать новость выпало Зае, и случилось это всего лишь через год. Так уж водится, и это в природе человека: Руслан, вновь появившийся вживую и в соцсетях, сообщал о своём возвращении, приведя всегдашние избитые доводы о невозможности жить без игры в театре, о многочисленных просьбах фанатов, о долге пред зрителями, о том, что молодость не вечна и надо успеть, о роли, которая была создана будто нарочно для него и для Елены Ханпиры, и вот они снова на сцене. Никто не забудет тот вечер в кафе сразу же после того, как «Руслан» снова появился в ютубе и в один день набрал почти шестьсот тысяч просмотров. Едва ли была нужда в словах Феанора — у всех во рту был привкус несправедливости и бунта. Мы так любили «Последнее испытание» и Руслана, что наша обида на него не распространялась, не виноват же он в самом деле, что он актёр и режиссёр и что он Руслан Герасименко; чудовищной была поломка отлаженного механизма, реальность цифр и престижа, всех этих тысяч просмотров и сотен комментов, от которых наш с таким трудом обретённый рай дал трещину. Когда Зая положила руку на плечо Феанора и сказала: «Да, это единственное, что нам остаётся», она говорила от имени всех, совещаться нам не было нужды. Никогда ещё наш кружок не обладал такой ужасающей силой, никогда ещё не требовалось так мало слов, чтобы пустить эту силу в ход. Мы расстались, с тяжёлым сердцем переживая то, что свершится позднее, а когда именно — будет известно заранее тем, кого призовут Зая и Феанор. Мы были уверены, что не соберёмся больше в Coffee Beanе, каждый затаит в своём одиночестве совершенство нашего царства. Феанор, знали мы, совершит необходимую подготовку — что может быть проще для такого, как он. Мы даже не простились, как это вошло у нас в привычку, когда подразумевалось, что мы соберёмся после лета, в первую неделю сентября, или в праздник середины зимы. Лучше было бы отвернуться, сослаться на поздний час, на то, что уже пора уходить; мы вышли поодиночке, желая забвения до тех пор, пока всё не свершится, но мы знали, что его не будет, что однажды в один из дней мы включим радио, или будем смотреть новости через интернет и до нас дойдёт известие, глупые слова, заученные профессиональные соболезнования. Нам не назовут имён, но мы будем знать их — Феанора и Дилана и тех, кого призовёт Феанор, кого с тех пор уже не будет с нами. Такое уже случалось — глупое дежавю, слово «Норд-Ост» и изображение авиетки было напечатано на всех билетиках метро, а потом спектакль больше не возобновляли. Никогда. И все, кто в нём участвовал, вошли в вечность, навсегда юными и прекрасными. Мы никогда ни с кем об этом не заговорим, мы будем вежливо избегать друг друга в помещении и на улицах и молчать о совершённом, ибо для кружка это станет единственной возможностью сохранить себе верность. Мы так любили «Последнее испытание», что предложили ему последнее нерушимое совершенство. На недосягаемой высоте, куда мы его вознесли, мы убережём его от падения, верные ему могут не бояться позора: с креста не снимают живых.