Цвета ночи

      Цветные огоньки многочисленных светильников и свечей подрагивали, расплываясь по стенам яркими пятнами и вплетаясь тонкими нитями в мудрёные узоры ковров, одеял и подушек. Ночь разнилась оттенками: серебрящееся россыпью звёзд небо ещё не потемнело до конца, не слилось с иссиня-черными водами залива, Луна же играла на волнах своим ярко-жёлтым отражением. Восточные ночи горячи и длинны, но каждая из них, закрывая подолом тьмы купол ясного неба, несёт в себе новые тайны и опасности. Опасности эти поджидают на каждом шагу, но когда рядом есть кто-то любимый, они совсем не страшны. Аладдин отворачивает голову от ночного неба, когда чувствует прикосновение к щеке. — Посмотри на меня. Джинни тих, тон его голоса совсем не требователен, а движения мягки и ласковы. Аладдин бы не поверил во всё это, если бы не видел своими глазами. И… Да, он видит всё ясно, воспринимает каждое движение, своё и чужое, тонко. Это удивляет, ведь слышал он о любви совсем иное. Куда ни посмотри, везде говорят, что любовь, а близость особенно, подобна пряному дурману. Да, она дарит наслаждение, но лишает разума, уводит в сторону от правды, словно мираж в пустыне. Аладдин больше никогда в это не поверит. Испытывая сейчас то, чего не испытывал раньше, юноша ощущает себя самым здравомыслящим, самым чутким на свете. Его разум ясен, как не был ясен никогда прежде. Его сердце бьётся быстро, как при погоне, как при прыжке с высоты, как при… Аладдин тихо стонет, откидываясь на подушки. Его кадык дёргается, стоит чужому поцелую появиться на шее. Не такому нежному, как прикосновения, но долгому и страстному. — Джинни!       Аладдин, наверное, сведёт его с ума своим невероятно гибким телом. Можно ли свести с ума его, прожившего в мире не одно тысячелетие? Мальчишка будто чувствует, что надо делать и как отвечать. И, хотя в каждом его движении и вздохе сквозит неловкость, Джинн всё равно впечатлён. Аладдин открыт ему, а предать доверие такой души… Непозволительно. Поэтому Джинн аккуратен, поэтому заботлив.       Нет, сходят с ума определённо не так. Аладдин бы подумал, что это искры из глаз, если бы не знал, как выглядит магия Джинна. Можно ли ощутить её физически? Дотронуться до её цветных блестящих переливов? Если можно почувствовать, как она пульсирует и разливается по всему телу, значит… Аладдин топит в поцелуе очередной стон, шумно вдыхает душный ночной воздух через нос и сводит брови домиком, плотно закрывает глаза. Вместо мрака юноша видит всё те же разноцветные нити магии, не хочет отстраняться и хочет продолжить поцелуй. Он упрямится. Вместо того, чтобы послушать Джинна и лечь обратно, Ал приподнимается на локтях. Оказываясь в ещё большей близости, такой желанной ему близости, Аладдин понимает, что собственное тело подводит его. Он инстинктивно, по-животному выгибается в пояснице, хватается за простыни и сжимает их. Мышцы вдоль всего тела сокращаются, а из лёгких вырывается выдох и вместе с ним самый последний сладкий стон.       Шум и звон в голове вдруг обращаются в полнейшую тишину, но чувство оглушения проходит, когда на ухо раздаётся успокаивающий шёпот. Джинн поправляет растрепавшиеся волосы Аладдина и проводит большим пальцем вдоль его скулы. — Наверное, утром я подумаю, что это был лишь сон. Ал говорит сбивчиво, немного невнятно, но смотрит чистым и влюблённым взглядом. Джинн спокойно улыбается в ответ, решает отпустить шутку о теле, которое вряд ли согласится с предположением парнишки. Конечно же он вызывает этим искренний, но усталый смех. Джинни привычно развлекает его болтовнёй ни о чём, пока карие глаза не смыкаются и Аладдин не засыпает. — Спи крепко, малыш.