blue.

      Кевин исцарапал себе горло двумя тарелками хлопьев.       А ещё фразой Сону, прекрати, когда сонный недовольный Сону пытался вытащить планшет у него из рук. Он говорит, что Кевину надо поесть нормально, а Мун почти уверен, что это слабая попытка отомстить за занятую им общую комнату.       В метре от него, на противоположной стороне стола, сидит Чанхи, заваленный маленькими прозрачными коробками — внутри сделанные им серёжки, которые он разбирает-собирает с неудивительным постоянством. У него на носу очки в тонкой оправе и с крошечной наклейкой какого-то покемона прямо на стекле.       Ханён, сидящий на соседнем стуле, проглатывает кусочек омлета, приготовленного Джейкобом, и просит Чанхи позволить ему спокойно позавтракать. — Но я делаю серёжки. — Ты можешь примерять их на Кевина. Правда, хён? Правда же?       Кевин смотрит то на Чанхи, то на Ханёна, открывает рот, готовый сказать какую-то утреннюю, полусонную глупость, но: — Но Кевин же завтракает.       Ханён выдыхает очень, очень громко, потому что устал и потому что отказать Чанхи он явно не в состоянии.

***

      Кевин осматривает мемберов, тела которых занимают большую часть свободного пространства пола зала для практик. Сейчас уже одиннадцать вечера, а фотосессия закончилась лишь чуть больше часа назад.       Кевин до края мира устал.       Рядом с ним лежат наполовину пустые бутылки минеральной воды и прозрачные контейнеры с нарезанными фруктами. Пластиковая вилка в руках Муна протыкает тонкую кожуру яблока, которое тут же руками перехватывает у него Хёнджун, урча спасибо, хён. Старший не возмущается, лишь закатывает глаза и, возможно, хочет сказать, чтобы тот хотя бы использовал вилку.       Его попытку пробормотать слова вслух прерывает громкий смех Ёнхуна и голос Чанхи, приглушённый маской на лице.       У них в руках белые целлофановые пакеты из ближайшего круглосуточного. Внутри продукты, которые менеджеры и диетологи отмечали красным в своих инструкциях. Ёнхун радостно сообщает, что выиграл у Чанхи упаковку сахарного мармелада в «камень-ножницы-бумага».       Мемберы в восторге.       Эрик, до этого лежащий совсем-совсем тихо и выглядящий так, будто уснул уже несколько минут назад, подскакивает с пола и перехватывает оба пакета из рук Нью. Забирает их только для того, чтобы через пару секунд опрокинуть на пол упаковки со спрятанными в них калориями и холестерином. Ёнхун ставит свои пакеты рядом с дверью, будто в безопасную зону, куда не смогут добраться мемберы, и падает рядом с Кевином и Хёнджуном. — Почему так долго?       Вопрос Кевина простой, без злости и возмущения, будто пытающий заполнить тишину, которой в общем-то и нет. Ёнхун пожимает плечами и тут же вытягивает руки над головой, разминая мышцы. — Нью выбирал краску. — Краску? — Ага, для волос. — Ёнхун кивает и снова пожимает плечами, словно для большей убедительности. — Сказал, хочет поменять тон на более тёмный перед камбэком.       [Словно ему позволят]       Кевин молчит, ничего не отвечая на слова парня. Рассматривает Чанхи, его прищуренные глаза, по которым точно можно понять, что он широко улыбается, даже если лицо всё ещё скрыто за плотной чёрной тканью.       У Кевина в груди разливается сладкая газировка. — Переночуешь сегодня в комнате? — неожиданно спрашивает Хёнджун и, видя сомнение Кевина, добавляет доверительно, трогательно так: — По вечерам без тебя скучно.       Такая глупость, но Кевин усмехается краем губ, словно это действительно важно. Путает пальцами волосы младшего и спрашивает: — Чанмин-и не развлекает тебя? — И голову наклоняет так снисходительно. Хёнджун опирается на предплечья, смотря на Муна с ненасмешливым выражением, будто знает слишком многое. Переводит взгляд в другую сторону, и Кевин интуитивно поворачивается в том же направлении.       Кевин говорит себе, что ему нужно немного чая и совсем чуть-чуть вдохновения, но рядом с ним только короткие ночи, расколотые мечты и остывший кофе, в котором вместо сахара фраза «я в порядке, я правда в порядке».       Хёнджун машет Чанхи ладошкой, неожиданно и не к месту, но Нью щурится от смеха, его веки, накрашенные после фотосессии, бликуют фальшивым золотом, а пальцы собирают светлую чёлку в крохотный хвост. Он тонет в рубашке, лента под отутюженными уголками воротника завязана так же безукоризненно, как и утром.       Мун слабо улыбается, едва заметно — холодный воздух из кондиционера и ледяная минеральная вода оседают в лёгких.       Хёнджун ощутимо бьёт его концом обуви по лодыжке.

***

      Свет, включенный в коридоре общежития, ударяет по сетчатке глаза.       Кевин моргает несколько раз, чтобы убрать яркие круги перед глазами и вернуть хотя бы минимальную чёткость предметам. Усталость впиталась в кости и сейчас пытается сшить веки вместе. Он бросает взгляд на электронный циферблат часов, убеждаясь, что сейчас уже час ночи. Ярко-голубые пунктиры цифр оказывают на глаза такой же эффект, как и любой источник света.       Парни рядом с Муном пытаются держать равновесие, снимая обувь и укладывая её в хаотичный ряд. Раздаётся голос Сону, громко сообщающий, что он первый в очереди в душ. Эта фраза поднимает необоснованный резонанс в узком коридоре, и голоса мемберов начинают строить воображаемый нумерованный список из имён, разделившись на две группы.       К счастью, ванных комнат в общежитии две. У Кевина в голове мысли, что он боится разучиться скучать по этому: по громким спорам, бестолковым шуткам и беспорядку. — Ты не собираешься в душ, хён?       Вопрос раздаётся как-то неожиданно, словно Кевина резко вернули в эту Вселенную, в которой необходимо предпринимать какие-то действия. Он снимает с себя пальто и смотрит на Эрика, расстегивающего пуговицы светло-голубой рубашки. — Я схожу позже. — Его улыбка простая, вынужденная из-за морального и физического истощения. Эрик кивает, но выглядит немного озадаченным.       Стягивая тёмно-синий свитер, Кевин проходит на кухню, соединённую с общей комнатой для отдыха и по совместительству [бывшей] спальней Сону. Здесь полнейший беспорядок, и Эрику запрещено что-то менять.       Под свитером Муна обычная белая футболка. Парень откидывает бесполезную вязаную ткань на диван и опирается обеими руками на стеклянную поверхность массивного стола. Кевин зажмуривает глаза до появления ноющей боли в висках и веках и собирается наполнить лёгкие воздухом, когда кислород спотыкается в горле от приглушённого голоса. — Думаю, стоит что-нибудь приготовить. — Чанхи ступает по полу бесшумно, тонкая ткань серых носков уничтожает любые звуки. Его голос — дробленный молочный шоколад и новорожденные подснежники под заморозками. — Парни с утра ничего не ели. — И ты тоже. — Как и ты. Что думаешь насчёт овсянки?       Чанхи проходит мимо, игнорирует предыдущую фразу, словно её и не было вовсе, и заглядывает в навесные шкафы. Внутри в аккуратные ряды сложены упаковки с пищевыми добавками, специями, крупами и ещё каким-то продуктами, которые Кевин не пытается распознать. — Подойдёт всё что угодно.       Чанхи кивает, на его губах слабая улыбка — незаметная почти, похожая на весенний иней в пять утра. Даже с его ростом ему приходится привстать на носочки, чтобы дотянуться до пары упаковок с нужной крупой. На нём все та же дымчато-розовая рубашка, лишь на ногах уже домашние мягкие штаны, края которых касаются пола. Кевин наблюдает за тем, как Чанхи торопливо, немного дёргано наливает воду в две кастрюли и ставит их на плиту.       В общей гостиной появляется Джуён, кричит, что нашел полотенце Санёна, и также быстро исчезает. Эти парни способны поднять хаос всего несколькими фразами. В комнате плотная, неприятная атмосфера усталости, недосказанности и каких-то ещё эмоций, которые Мун не хочет расшифровывать. Они будто другой язык — суахили или санскрит, — и в них больше вопросов, чем ответов. Кевин хочет разгадать Чанхи, хочет узнать, что прячется за его улыбкой и немного прищуренными глазами. Однако сейчас спина Нью напряжена, плечи опущены вниз и его обычно ровная осанка синонимична знакам вопроса, витающим в воздухе. — Эй. — Эй, — отзывается Чанхи, его слова — увядающие пионы. — Ты в порядке?       От взгляда Муна не ускользает, как вздрагивает парень от его голоса. Чанхи пытается незаметно расправить плечи, снова натянуть опущенные края губ и пробормотать что-то, напоминающее правду. Кевин обходит обеденный стол, приближаясь к Нью, и встаёт совсем рядом, почти перед ним.       Истощение бьёт по ним всем. — Всё замечательно. — Я спрашиваю о тебе, а не о чём-то абстрактном. — Кевин отчитывает с вялой улыбкой, тянется рукой вперёд и легко дёргает за край ленты на воротнике парня, до конца развязывая бант. Чанхи в глаза не смотрит, опускает их вниз к хлопьям овсянки и закипающей воде. — Да. Да-да, я в порядке. Просто, знаешь, скоро премия, камбэк, продолжение азиатского тура и все-такое. А у нас еще хореография не доработана, и концепт-фото, и- — Эй, тише. — Кевин играет пальцами с лентой у воротника и слушает, как хрустят пластиковая упаковка крупы и его нервы. — Тебе надо выспаться. — Это я должен тебе говорить, — выдыхает Чанхи, опрокидывая овсянку в воду. — У тебя и Джейкоба скоро снова съёмки для шоу.       Кевин сглатывает. Погода на улице портится, становится холоднее с каждым днём, что на сто процентов противоречит времени года. — Мы же друзья, Нью. — Кевин старается, но у него просто плохо выходит. — Друзья должны заботиться друг о друге.       Чанхи глупо кивает. У него растрёпанная чёлка и белые пальцы, сжимающие ложку. Вода для овсянки закипает вместе с атмосферой и двадцатью сантиметрами между ними.       Кевин готов поклясться, что всё вдруг ломается от одного недоразговора.

***

      Общая комната, в которой Кевин ночует уже третий день, ловит невнятные шумы и голоса мемберов, прячущихся по спальням. Он, если честно, не понимает, зачем на ночное время изолировал сам себя — так легче, думает он.       Кресло в сорока сантиметрах от него занято Джейкобом, который читает фанатские письма и повторяет вслух некоторые строчки — очень сладкие и очень поддерживающие. Он весь светится, как их дешёвая ёлка, купленная на рождество, но Кевин совершенно не против.       Просит лишь не сидеть до глубокой ночи. Уже глубокая ночь.       Кевин складывает брюки в ровный прямоугольник, укладывает украденную из шкафа Джуёна толстовку [или две] и развешивает свитер с футболкой по спинкам обеденных стульев, отказываясь признавать, что всеми действиями хочет привести мысли в относительно статичное состояние. — Разве это не ты пару дней назад отчитывал Эрика, когда он сказал, что уснул с косметикой на лице?       Джейкоб и Кевин дёргаются одновременно. Письма с шелестом падают.       Кевин выпрямляется, поворачиваясь в сторону коридора. Чанхи держит руки в карманах своих серых штанов, его карамельные волосы влажные и лежат абсолютно хаотично, а на лице нет следов теней и тонального крема, поэтому Мун легко замечает, как его скулы мерцают розовым после душа. — Ты знаешь, что врываться в комнату является сумасшедше невежливым?       Это даже не его комната. — Прости, забыл постучать.       У него даже нет двери.       Чанхи наклоняет голову, без слов напоминая, что задал вопрос, а Кевин не пытается как-то защититься. — Не думаю, что у меня есть энергия на это, — честно признаётся он, его попытка смеяться выглядит неправдоподобной. Он ловит взгляд Джейкоба, который почти осуждает и просит сделать то, о чём сказал Чанхи.       Однако сам Чанхи кидает короткое никуда не уходи, будто Кевину есть куда идти, и возвращается менее, чем через минуту, бормоча тихое иди сюда. В семи буквах нежность и свойственная, но необычная Нью забота, ударяющая Кевина в грудную клетку.       Он, кажется, слишком устал и ему нужен сон на ближайшие четырнадцать лет.       Чанхи делает шаги вглубь комнаты, удерживая в руках нужные ему предметы, и подходит к дивану, взглядом прося Кевина сесть. У него в руках светло-голубая повязка, подаренная кем-то из фанаток во время фансайна, которую он надевает на Кевина. Нью заправляет выбившиеся тёмно-красные пряди под ткань, полностью открывая лицо парня. Между ними расстояние смешное, вовсе несуществующее. Кевин смотрит слишком внимательно на прозрачную упаковку мицеллярной воды в руках Чанхи и делает вид, что не замечает, как он без необходимости проводит пальцами по его вискам. — Я выгляжу смешно. — Так и есть.       Чанхи и Джейкоб отвечают одновременно, без каких-либо сотых секунд, потраченных на обдумывание ответа. Это похоже на предательство. Кевин понимает, что чувствовал Юлий Цезарь. — Джейкоб, пожалуйста.       Нью бьёт Кевина ладонью по плечу и просит сидеть спокойно. Чанхи сейчас домашний, в мягких пижамных штанах и заправленной в них растянутой футболке. Светлые пряди, мокрые и не уложенные, выглядят странно пушистыми и немного спутанными, однако Кевин знает, что они жёсткие после очередного недавнего обесцвечивания.       Воздух пахнет порошком и остатками пиццы с ананасами, заказанной Ханёном.       Чанхи подгибает под себя одну ногу и укладывает на колено угол мятого одеяла Кевина. Опрокидывает мицеллярную воду, пропитывая ею ватный диск, и, не смотря в глаза Муна, начинает аккуратно смывать бежевые тени и тональный крем, оставшиеся после фотосессии.       Кевин бы хотел стереть все свои мысли так же быстро. Но Чанхи совсем рядом, а вероятность дотронуться до него захлебнулась во Млечном пути. — Если тебе некомформтно, ты можешь сделать это сам.       Предложение Чанхи мягкое, слова в нём произнесены со странным придыханием, а его пальцы на две секунды перестают касаться ватой подбородка. Взгляд Нью такой же тёплый, напоминающий набивку в одеяле Кевина. Мун сглатывает, его горло заметно дёргается. Он поправляет левой рукой повязку, но выглядит так, словно он теряется в собственных мыслях, не зная, как выбраться из них. — Всё в порядке, Чанхи.       Чанхи прикусывает губу. Мемберы не часто называют его настоящим именем, но Кевин почему-то перестал говорить «Нью» — будто по щелчку пальцев. Он даёт Кевину время слепить мысль в нечто однородное, но тот молчит и, кажется, совсем не дышит. — Хорошо, — бормочет Чанхи. — Хорошо, как скажешь.       Кевин знает, что ничего не хорошо. У него ладони потеют, и есть непреодолимое желает спрятать их под одеяло и себя вместе с ними.       Кончики ногтей Нью случайно, почти невесомо царапают кожу Кевина чуть выше брови. У него это не вызывает никакой реакции, он словно даже не ощутил ничего, никакого дискомфорта. Кевин лишь всеми силами старается не встречаться с Чанхи взглядом.       Но у него красивые глаза, а Кевина немного ведёт.       Он, возможно, озвучивает в голове эту мысль уже двухтысячный раз, но этот факт не прекращает топить его своей силой. У них у обоих радужки одного оттенка, но, Кевин уверен, по тону глаза Чанхи темнее и насыщеннее. Парень цепляется за родинку над его губой и останавливает себя, чтобы не дотронуться до неё. Чувствует, как жжёт кожу на пальцах.       Кевин решает перевести тему. — Вы поели что-нибудь? Там остались оладьи с завтрака и несколько упаковок овсянки, которую, ну, знаете, надо заваривать. — Мы утащили немного пиццы Ханёна.       Чанхи сипло, по-странному неправдоподобно смеётся на слова Джейкоба.       Кевин замечает татуировку креста на мизинце и пушистые носки, подаренные Джэхёном на Рождество, и не может поверить, что этот парень — не выдуманный герой из очередного рассказа Паоло Коэльо, не набросок Пикассо, не глянцевая обложка декабрьского «Харперс Базар», а настоящий, живой человек.       Невероятно.       Влажный кружок ваты последний раз протирает его веки, и Кевин хочет, очень хочет что-то сказать, но в комнату вбегает Чанмин, включает новый альбом Твайс и объявляет, что им срочно нужно выучить хореографию к титульной песне.

***

      Утром Чанхи стягивает сонного Кевина с дивана и ведёт его в свою комнату.       Мун в прострации, у него немного кружится голова и мерзнут ступни, но через секунду Чанхи надевает на Кевина новые серьги и говорит, что он похож на смесь английской королевы и молодого Пола Маккартни. У Нью в ладошках ещё много-много подвесок, серебряных проволок и застёжек, и Кевин по-настоящему удивлен, что ни один из модных домов ещё не заинтересовался им.       Он теперь переливается перламутровым блеском искусственного жемчуга, а Чанхи сверкает гордостью, словно только что одел саму Блейк Лайвли на премьеру ее нового фильма. — Ты станешь моей моделью. — Вчера твоей моделью был Ханён. — Мода изменчива, Кевин Мун.       У Кевина тяжесть на веках и в сердце, но ему нравится то, как Чанхи произносит его имя. Как название рождественского блюда и новой баллады о любви.       Эрик, сидящий на нижнем ярусе кровати, подбадривающе улыбается и поднимает пальцы вверх, запутывая голые пятки в тёплое одеяло. Губами произносит удачи и просто закрывает себя занавеской из простыни, украденной с кровати Чанхи. Раз, и он в другом мире.       Кевину правда нужно немного чая и вдохновения.       А ещё завтрак. Было бы так замечательно.       Чанхи читает мысли, не иначе, потому что тянет Муна за край футболки и тащит в сторону кухни, подскальзываясь в махровых носках на ламинате и почти сталкиваясь носом с Джэхёном, выходящим из душа. Кевин мысленно спрашивает себя, откуда у Нью есть энергия на всё это, и почему он, ради всего святого, выглядит так хорошо утром.

***

— Выглядишь плохо.       Кевин лишь поднимает край губ, не смеется, не улыбается, выглядит так, будто готов рассыпаться на части. Слова Сону правдивые до боли и такие же прямолинейные. Они оба в студии звукозаписи, дорабатывают аранжировку к совместному выступлению — у Муна пальцы в следах от ручки и поля тетради исписаны никому не нужными строчками.       Несколько дней проходят прошли в репетициях хореографии, оттачивании движений и попытках не пропускать обед. Фанкон через семьдесят девять часов, и предвкушения, которое должно было присутствовать — нет.       Однако пару дней назад Чанхи утащил из шкафа Хёнджуна его огромную шляпу.       Нью говорит, что ему определённо идёт, а мемберы игнорируют широкие чёрные поля и розовые волосы, выбивающиеся из-под них во все стороны. — Ты выглядишь отлично, Нью. — Бормотание Хёнджуна неразборчивое, далёкое от корейского, потому что вся его концентрация уходит на попытки накрасить ногти в матовый чёрный — «Чёрный, как моя душа, хён». Санён на это по-отечески кивает и решает, что не хочет участвовать в этом. Чем бы это ни было.       Поэтому когда Джуён, Чанхи и Чанмин во время репетиции вызываются сходить на первый этаж в органическое кафе за напитками, и Нью уходит в растянутой футболке и таких же спадающих с его бёдер штанах, но в федоре, никто даже не моргает.       Возвращаются они тяжело дышащие, с розовыми щеками, словно бежали сюда по лестнице. Чанмин ложится на пол, как морская звезда, и просит мемберов самостоятельно разобрать напитки. Джуён передает стаканчики в руки Чанхи, а Ёнхун забирает у него свой гранатовый сок и отдаёт такой же ярко-бордовый напиток Санёну. Они выглядят как странный, малопродуктивный конвейер Форда.       Следующие два стаканчика Чанхи несёт в сторону Кевина.       Он сидит на полу, опираясь спиной на стену, и все его мысли о том, что растянутая футболка Чанхи сползла с его плеча, что, вау, у него красивые ключицы и что, возможно, Кевин хотел бы поцеловать их. — Американо со льдом. Без сахара. — Ты лучший Чанхи, ты же знаешь об этом, да?       Чанхи наклоняет голову как щенок и смотрит на Кевина, как дети на радугу и вишнёвый пирог. — Конечно, знаю. — Он падает рядом с Кевином, кладёт голову ему на плечо и делает большой глоток из своего стаканчика. — Ещё я знаю, что тебе не стоит пить так много кофе.       Кевин смеётся, искренне, болезненно и недовольно одновременно. Чанхи абсурдный от полей съехавшей федоры до кончиков его крошечных кед с потёртыми носками, а его карамельные волосы щекочут кожу рядом с ухом Кевина. — Сказал тот, кто пьёт обезжиренный латте с двумя шотами эспрессо.       Чанхи похож на плохую версию Сары Джессики Паркер в первой части «Секса в большом городе». Он поднимает пластиковый стаканчик чуть выше, тёмно-коричневая жидкость в нём выглядит, как повышенное давление и его несмешные шутки. Пальцы едва скользят по конденсату, кубики льда ударяются друг о друга как айсберги в миниатюре. — Однажды кофеин убьёт всех нас.       Чанхи замирает всего на секунду, а затем смеётся тихим-тихим, грудным и самым странным смехом из всех существующих в границах этой страны [и любой другой тоже]. У него подрагивают плечи, ладонь закрывает губы, проходится по лицу, и Кевин знает, что Нью неловко пытается отвлечь его взгляд этим глупым жестом. — Ты королева драмы, Кевин.       Этот парень, может быть, лучший.

***

— Можно мне посидеть с тобой?       Кевин смотрит внимательно всего секунду, а потом: — Конечно.       Уже час ночи, горит ровно одна лампа, но вот он, Чанхи, заползает с ногами на диван в общей комнате — комнате Кевина, — и вынимает у него из рук планшет с недорисованными почеркушками Муна. — Что-то случилось? — Я не могу уснуть, — произносит Чанхи на выдохе и моргает часто-часто за стёклами домашних очков. — А ещё я поссорился с Чанмином. Только что. В КакаоТок. Больше нет никаких НьюКью.       Кевин издаёт неопределённый звук, напоминающий стон кита, смотрит на профиль Чанхи, вспоминая, что сейчас час ночи, и эти двое как-то смогли поссориться через сообщения, находясь в соседних комнатах. Королева драмы здесь явно не он, но они друг друга стоят. — Хочешь поговорить об этом? — Чанхи отрицательно качает головой, продолжая смотреть на точку перед собой. — Вы ссоритесь с ним примерно каждую неделю, Чанхи. Вы помиритесь, я уверен. Окей?       Взъерошив чёлку Нью и выпутавшись из одеяла, Кевин идёт на кухню, нажимает кнопку чайника и достаёт две кружки — свою и Чанхи, которые инициируется лишь по местоположению на полке, — бросает в обе по прямоугольнику чайного пакетика с лавандой и сахара в два раза больше.       Чанхи не говорит Кевину о том, что он уже пару месяцев использует заменитель сахара. — Дайте друг другу время до утра.       Громкий шёпот Муна вибрирует в воздухе. Он добавляет в чай молоко, найденное в дверце холодильника, потому что чай с лавандой, без преувеличения, отвратительный.       Чанхи лишь фыркает на слова Кевина, утыкаясь в колени, подтянутые к груди. Кевин приносит чай и упаковку малинового йогурта из органического магазина, в котором Сону покупает свои соки. Он почти безвкусный, с нулевым содержанием жира и изображением розового фламинго на крышке.       Чанхи молчит ровно девять секунд, пока обмакивает палец в горячий чай, а потом: — Кевин, — хрипло говорит он, вычерчивая неровный круг на почеркушках, — эй, Кевин, почему ты не сказал мне? Что ты- ну, что ты снова пытаешься сбросить вес?       Кевин фрустрирует. — Разве здесь есть что-то, о чём стоило бы рассказывать? — Его улыбка как тающая пена на американо, но Чанхи смотрит на него из-под чёлки с этим Кевин, ты придурок во взгляде и двумя сотнями пожалуйста, прекрати.       Он хочет сделать глоток чая, когда приземляется обратно на диван, но Чанхи вынимает кружку из рук и ставит её — и свою тоже — на холодный пол, затрачивая ровно секунду на то, чтобы лечь на колени Кевина, и-       Ох.       Ох, Кевин хотел бы сделать большой глоток своего чая. — Извини, ты прав. Ты не обязан рассказывать мне. — Чанхи тянется к лицу Кевина, заправляя волосы, которые стали длиннее за последнее время, ему за ухо. — Но я рядом, и мемберы тоже. Коммуникация — это важно, помнишь?       Кевин смотрит вниз на Чанхи, на его такие же розовые брови, обеспокоенно сведённые вместе, и едва давит указательным пальцем на образовавшуюся складку — не волнуйся, всё хорошо. — Я купил тебе мюсли на завтрак, — объявляет Чанхи, смотря на Муна снизу-вверх, — и шоколадное соевое молоко. И раз мы оба не хотим спать, нам надо заняться чем-то продуктивным.       Кевин чувствует, как у него теплеют щёки. Он словно только что снова перешёл в старшую школу и снял один из тех до боли неловких влогов, о которых мечтает забыть. — Я могу приготовить самый потрясающий итальянский ужин.       Настолько потрясающий, что сам Гордон Рамзи написал бы о нём в своём твиттере.       Чанхи часто-часто кивает, однако следующие полтора часа они проводят за поеданием малинового йогурта, обсуждением меню для итальянского ужина и заполнением их собственных страниц на Википедии.

***

      В комнате отдыха включен кондиционер.       Кевин ощущает, как кожа покрывается мурашками, а Санён, сидящий рядом, ведёт плечами и забирается под тонкое одеяло, принесённое стаффом. Часть парней, закончивших с индивидуальными номерами, отдыхает после репетиций, просматривая бессмысленные видео на ютубе, засыпая друг у друга на плечах и пережевывая злаковые батончики.       В комнату заходит-вваливается Эрик, споткнувшийся о собственные шнурки, и Джуён, следующий за ним, мгновенно бормочет недовольное я же говорил тебе. Кевин двигается немного в сторону, освобождая место для младшего мембера, и чувствует, как тот устало кладёт голову ему на плечо, выдыхая: — А где Нью?       Просто, без формальностей, потому что Нью — близкий, и смешной, и абсолютно не страшный. — Всё ещё на репетиции сольного выступления, — произносит Кевин, немного дёргая плечом и не позволяя Эрику полностью уснуть. — Сходим за ним? Ты же знаешь его, он снова проигнорирует сообщения.       Кевин улыбается, точно зная, что это правда. — Все в порядке, отдыхай. — Кевин слабо щёлкает Эрика по носу, смотрит, как тот морщится и отворачивается в сторону, бормоча что-то про абьюз. — Оставьте для нас немного еды.       Кевин поднимается на ноги, накидывая сверху кофту на замке, и берёт лежащую на диване толстовку, которая определённо точно не его, но с этим он разберётся позже.       Гораздо позже.       Коридор, ведущий до одного из залов для практик, слишком короткий и плохо освещённый. Кевина передёргивает от холодного воздуха из кондиционеров и того, что он застывает перед белой пластмассовой дверью. Перекладывает толстовку из одной руки в другую и нажимает на ручку двери, ощущая характерный щелчок замка. Ожидает услышать звуки альбомных песен группы или той, которую Чанхи выбрал для выступления, но внутри вакуум и будто всепоглощающая пустота.       Лишь полностью распахнув дверь, Кевин замечает парня, сидящего на полу. Рядом с ним лежит телефон и совсем тихо, будто так чтобы слышал только Нью, играет что-то из альбомов Бэк Ерин. Чанхи поднимает голову, поворачиваясь в сторону двери, и смотрит устало, почти отзеркаливая взгляд Кевина. Он словно сам не знает, как следует реагировать, потому что с одной стороны удивлён, а с другой у него нет сил и какой-либо энергии на эмоции. — Привет.       Голос Чанхи хрипит немного, сливаясь со строчками песни.       Кевин усмехается невесело. Их диалоги — одни вопросы с полным отсутствием ответов и даже намёков, которые бы могли как-то помочь, и Муну это надоело до дрожи, как и тот факт, что Чанхи продолжает сидеть на полу, растягивая мышцы на ногах.       Как он и думал, на нем только футболка и его узкие спортивные штаны. Широкий вырез растянутой футболки полностью открывает шею и впадинки над ключицами парня.       В другой реальности, наверное, в этот момент падает Пизанская башня.       Кевин сглатывает, ещё раз — какой по счёту за это время? — перекидывает толстовку из одной руки в другую. — Пойдём наверх, Чанхи.       Нью словно полностью выпал из мира, упал с края планеты и затерялся в космической пыли. — Ты отлично подготовлен. — Кевин делает несколько шагов в сторону парня, ему страшно без причины. — Поэтому сейчас мы идём наверх. Скоро обед принесут.       Чанхи кивает, но опущенный на два сантиметра подбородок сложно назвать согласием. Его взгляд всё ещё сконцентрирован на каком-то видимом только для него предмете, а ладони чуть медленнее растирают тонкие лодыжки.       Кевин делает вдох, проталкивает воздух до лёгких. Он находится на границе коридора и зала для практики всего несколько минут, а объёмы кислорода расходуются в геометрической прогрессии. Делает несколько шагов вперёд, подбирая полотенце Чанхи, его пустую бутылку воды и хочет собрать в кучу самого Чанхи, но тот поднимается на ноги сам. Неустойчиво покачивается на стопах первые пару секунд, пытаясь это спрятать за неловким движением рук, убирающих волосы в сторону. Отросшая чёлка липнет ко лбу и вискам.       Пустая бутылка воды с громким шорохом оказывается в мусорном ведре.       Кевин качает головой, его улыбка выглядит надломленной, он не должен не хочет чувствовать её у себя на лице. Подходит ближе, но лишь для того, чтобы сказать: — Подними руки.       Брови Нью забавно приподнимаются, он молчаливо моргает, растерянно так, однако руки действительно поднимает вверх, делая это крайне медленно, словно со страхом и недоверием. Кевин самостоятельно натягивает толстовку на более худое тело парня, снимает с него капюшон, поправляя взъерошенные волосы.       Чанхи сейчас такой прекрасный, до разрыва сердца невероятно красивый и полностью подчиняющийся Кевину, и это кружит голову сильнее, чем алкоголь.       Но Кевин даже не пьёт.       Нью позволяет ему затянуть шнурки капюшона в крохотный бант, потому что знает, что Кевин привык использовать это, как способ быть ближе к Чанхи. Он залезает к нему в личное пространство и важно отвоёвывает своё время, пока плетёт узел. Так нелогично.       Кевин говорит себе, что это плохая идея, но вот его руки на щеках Чанхи, большие пальцы гладят тёплые скулы. Он заглядывает ему в глаза, и смотрит внимательно-внимательно, как перед объявлением о том, что они дебютируют. — Всё пройдёт хорошо, поверь мне. Слышишь, Чанхи? — Кевин осторожно убирает его розовую чёлку со лба. — Всё будет отлично. Ты справишься.       Кевин, на самом деле, хочет схватиться за ближайшую стену, потому что Чанхи — это усталые взгляды, ненастоящий смех и мягкие улыбки, и всё это собрано в пяти буквах. Нью кивает едва заметно, будто подтверждая для самого себя значение произнесенного слова. Он выдыхает совсем тихо, а Кевин, кажется, задыхается, потому что: — Спасибо, Хёнсо.       Кевин Хёнсо Мун чувствует собственные горячие скулы, много забавно-приятной неловкости — как сахарная вата на губах — и лихорадочно думает, будет ли хорошей идеей сделать референс к какому-нибудь дурацкому мему. — Не за что, Чанхи. — Мемы и вайны могут подождать до утра. — Пошли? Надо ещё за Чанмином зайти.       Он слабо тянет Нью за ткань толстовки, делая вид, что не замечает, как тот по-детски спрятал ладошки в длинных рукавах. Кевину впервые жаль, что толстовка принадлежит Джуёну.       В его собственных вещах Чанхи выглядел бы правильнее.

***

      Фанатов становится всё больше, а пространства в аэропорту — меньше. Мемберам надо пройти всего сорок семь с половиной метров до двух машин, которые доставят их к отелю, а ещё через двадцать шесть часов в место проведения фанкона и интервью.       Количества охраны не хватает, чтобы полностью отгородить мемберов.       Они передвигаются неровной колонной, утыкаясь в капюшоны и шапки друг друга. Вокруг шум, крики и учащенное сердцебиение, которое Кевин старается успокоить.       Внезапно он замечает, что край его толстовки сжимают тонкие пальцы. Мун быстро поворачивает голову, смотрит на Чанхи, на его вязанную шапку бини, но тот лишь опускает взгляд под ноги, на пыльную каменную плитку.       Чанхи как только что заваренный чай и влажные носы животных.       Кевин не думает, тянет парня за длинный рукав и с трудом ставит его перед собой, почти утыкаясь носом в жёсткие розовые волосы на затылке. — Не отходи далеко, — говорит он, а Нью на самом деле благодарен, хотя отойти куда-то — возможности нет. Кевин явно тонет, но взгляд Чанхи такой — чистые облака и кремовый песок на ладонях — доверительный, что разум отключается и несколько лет жизни в топку.

***

      Это, кажется, самый долгий вечер в его жизни.       Наполненный искусственным дымом, громкой музыкой и фанчирами, покрытый глиттерами и лаком для волос. Кевин наслаждается этим как ребёнок, который впервые увидел снег, дышит, запрокидывая голову и улыбаясь так широко, что его ямочки почти такие же, как у Чанмина, а ведь это невозможно.       Первый день фанкона прошёл по-настоящему хорошо.       Внутри у Кевина всё пропитано усталостью и удовлетворением. Хёнджун, Чанмин, Эрик проживают лучшие моменты жизни, и Твайс определённо гордятся ими и уже хотят совместное выступление на премии в конце года. Во время финальной речи Кевин треплет Сону за мягкие щёки, говорит, что часы, проведённые в студии, дали свои результаты. А Ёнхун — эти 182 сантиметра эмоций — благодарит, утирая слёзы, и Чанхи обнимает его со спины, как пуховое одеяло.       Кевин чувствует себя таким бесконечно счастливым, гордым и живым, что в венах будто дорогое шампанское и чистый смех.

***

      Как так получилось, что в этот же день, но в час ночи мемберы покинули свои номера и все оказались в апартаментах Кевина, Джейкоба и Санёна — он понятия не имеет, но вот они здесь, стащившие одеяла с кроватей и укутавшиеся [конечно, не все] в них на полу. Кевин перебирает остатки приветственной корзины с прямоугольными упаковками снэков и бросает что-то острое и крайне соленое [в Джэхёна] Джэхёну.       Макнэ спорят с Ёнхуном о какой-то очередной глупости, спорят о Чанмине или на Чанмина — Кевин разбирать не хочет.       Он сам падает на узкий диван, собираясь проверить твиттер, но с пола тут же поднимается Чанхи, с трудом выпутывающий лодыжки из одеяла.       У него под ногами металлизированные звёздочки, липнущие к ступням, из упаковки дешёвого конфетти, разбросанного Ханёном по всему номеру. Кевин хочет приклеить звёзды на ключицы Нью и сказать, что он создан из морской пены, как Афродита. Чанхи переползает на диван, подтягивая одно колено к груди, и выдыхает один раз, прежде чем забрать телефон из рук Муна. — Чанхи? У тебя всё хорошо? — Да, да. Отлично. — У тебя руки дрожат.       Чанхи поправляет свою вязанную бини и натягивает её ниже, прикрывая кончики ушей. Водит секунду пальцем по экрану телефона, глухо ударяет несколько раз, печатая какой-нибудь запрос в строке поиска. — Ты можешь помочь мне?       Кевин смотрит чуть пристальнее, едва недоверчиво, будто не понимает, почему Чанхи вообще задаёт этот вопрос. Потому что да, он может помочь, конечно может, он может сделать всё что угодно. — Я хочу покрасить волосы.       Кевин кивает. — Да, Ёнхун говорил, чт- — В голубой цвет.       Кевин перебирает буквы-слова-предложения, и так глупо моргает в ответ, смотря на выжженные сахарные пряди и отрастающую линию корней. — Отличный цвет, правда, мне нравится. Как ты сказал — голубой? Нет вообще ни одного шанса, что менеджеры позволят тебе сделать это. — Почему нет? — Чанхи спрашивает так невинно, моргает своими сверкающими глазами и не понимает, почему Кевин выглядит таким недовольным. — Нас спрашивали о том, какой цвет мы бы хотели к камбэку. — К камбэку, Чанхи. — Мун повторяет, объясняя по слогам, а веки Чанхи бликуют от искусственного освещения. Розовые, замечает Кевин. Нахальные и блестящие. — Голубой цвет вряд ли входил в этот список.       Чанхи пожимает плечами, словно всё, что сказал Кевин, является абсолютной мелочью и не возымело никакого эффекта. Он пытается уместить тощие ноги на узкий диван и абсолютно не случайно кладёт голову на плечо Кевина. Нью похож на свернувшегося оленёнка, а Мун просто устал от всего того, что между ними происходит. — Ты мягкий, Хёнсо.       Нью утыкается ему в плечо, улыбается и дышит тёплым воздухом. Кевин уверен, что даже звёзды завидуют ему, потому что он прекрасно знает, что подобные вещи случаются только в чёрно-белом французском кино.       Чанхи снова берёт телефон Кевина и ставит пять будильников в течение дня, чтобы тот не забывал о приёмах пищи. Пишет какой-то бессмысленный текст в качестве названия, выбирая fool's gold на звонок. Кевин на английском по-умному сообщает, что Гарри Стайлс поёт о том, какая судьба — ироничная сука, но Джейкоб почему-то говорит, что в тексте нет этой строчки и смысл вообще не в этом.       Кевин очень не согласен.

***

      Позже он сидит на кафельном полу ванной комнаты, скрестив вытянутые ноги в лодыжках, и обречённо смотрит снизу-вверх на профиль Чанхи, сидящего на стуле. Чанмин, стоящий в нескольких сантиметрах от него, выглядит, кажется, более взбудораженно, чем сам Нью. В ладонях Чанмина контейнер с разведённой в нём краской для волос, а рядом с ногами Муна валяется упаковка антоцианина. В воздухе специфичный запах химии, кондиционера для волос и неминуемой ошибки.       Фа-та-ль-но-сть. — Я хочу ещё раз тебя предупредить, что краска ляжет неровно, а вероятность того, что это будет тот цвет, который заявлен на упаковке, примерно один к шестидесяти, — лепечет Кью, продолжая помешивать мутную субстанцию. — А ещё у тебя корни уже отросли. Напоминаю, если вдруг ты забыл. — Я помню, помню. — Чанхи смеётся так небрежно, бестолково, будто не существует такого понятия, как менеджмент и социальные сети.       Кевин знает, что у Чанхи смех исключительный, потому что, если бы детёныши кита умели смеяться, то звук был бы идентичный. У него голос непередаваемый, то высокий, то низкий и глухой до невозможности, и Мун готов потратить всю жизнь на то, чтобы слушать, как прошёл день этого парня, который должен быть серьёзным главным вокалистом, а на самом деле лишь мальчик, сходящий с ума по латте [и Кевину].       У Чанхи от смеха подрагивают плечи, на которых лежит полотенце, и Чанмин тут же просит его не дёргаться и сидеть спокойно.       Через полминуты Кью строго выгоняет Кевина из ванной комнаты, как только обмакивает расчёску в краску, при этом надоедливо шурша одноразовыми перчатками. Говорит, что не хочет слушать комментарии Муна о собственных навыках. Кевин глотает язвительное замечание о том, что их нет. Но это не правда, и все об этом знают, потому что Чанмин, без сомнений, идеальный.       Когда Кевин снова заходит в ванную комнату, Чанхи сушит волосы полотенцем, а Кью собирает в одну кучу перчатки, выжатые тюбики и упаковку из-под краски. Нью прекращает тереть голову махровой тканью, которая полностью в разводах и полностью влажная. Оставляет её на макушке, будто собираясь оставить в таком положении навечно, и смотрит на Кевина. — Насколько всё плохо?       Кевин тянет за край полотенца, стягивая его вниз. Чанхи не шевелится. — Думаю, вышло лучше, чем ожидалось, — отзывается Чанмин.       Чанхи переводит взгляд на Муна, словно ожидая подтверждения. Кевин неторопливо дотрагивается пальцами до волос, убирая ещё немного влажную чёлку в сторону. У Чанхи щёки розовые, и Кевин уверен, что если бы он не свёл веснушки, они бы сейчас россыпью мерцали на коже у носа. — Твои фансайты сойдут завтра с ума.       Сезанн говорил, что цвет лепит предметы, но вот перед Кевином стоит Чанхи и именно этот искрящийся голубой был, кажется, придуман именно для него, а Сезанн, кажется, чертовски ошибался. — Мой оттенок был лучше, хён.       Чанмин кидает в появившегося в дверном проёме Эрика мокрое полотенце. Говорит, что им вставать через два часа и уводит макнэ спать в их номер. Чанхи смотрит на Кевина своими большими глазами, напоминая Бэмби, и так же наклоняет голову в сторону. — Спасибо, Хёнсо, правда, спасибо. — Меня даже Чанмин выгнал, я ничего не сделал, буквально, ничего.       За окном гаснут звёзды и рушатся города, задыхаясь в верёвках магистралей, а Кевин даже не замечает, потому что Чанхи говорит искренне, с вниманием, которого он не заслуживает. — Нет, ты сделал.       У Кевина Муна тёплые руки и громкий смех, а ещё он неловкий и непонимающий самые простые вещи. Например, что не стоит добавлять шоколадное соевое молоко в американо, или что страницы на Википедии всё равно редактируются, или что       Чанхи влюблён в него так сильно и так долго,       что дышать становится тяжело.