Itadakimasu

      Ривер спешил, он бежал через столовую, а в руках у него был коробок со всевозможными бутылочками, склянками и пузырьками с резко пахнущими жидкостями. Ноги противно заскользили, и он чуть не растянулся, поскользнувшись на мокром полу... Уборщица только что вымыла его, но забыла предупредить, в такой ситуации пригодилась бы табличка из жёлтого пластика, которая предупреждает об опасности поскользнуться на мокром полу, но таких в Чёрном Ордене точно не имелось. Ривер не пострадал, но, увы, выронил коробок из рук, когда от неожиданности потерял равновесие, одна склянка, все люди в столовой это явственно почувствовали своими носами, даже разбилась, и какая-то зловонная жидкость разлилась по полу.       Но никто даже представить себе не мог, чем закончилось это происшествие, не мог представить и Канда, он не ожидал, что этот обед стает для него настолько... странным. Он был немного, точнее очень, мать его, в шоке и чувствовал себя несколько непривычно, ведь он не видел себя со стороны, но мог с лёгкостью констатировать тот факт, что ощущал себя не собо́й, он ощущал себя... со́бой.       Он посмотрел по сторонам и заметил небольшую тарелку, в ней находился гороховый суп, которого в начале этого обеда не было. В голове — и откуда у него голова? — пронёсся целый ураган мыслей, но он сумел взять его под контроль и начал искать дальнейшие пути действия. Он ещё раз пристально посмотрел на ту тарелку супа и понял, что это Аллен. Видимо, это клеймо на всю жизнь — быть горохом.       Уолкер в свою очередь тоже сильно охренел от того, что произошло. Для всех окружающих не было секретом то, что он любил еду всем своим сердцем, но юноша никогда не предполагал, даже на секунду не задумывался над тем, что станет ей в действительности. Ошибся... Теперь он наивкуснейший гороховый супец! И насколько абсурдно это прозвучало бы вчера?       — Опачки-опачки, не Канда ли это? — пробулькал Аллен, когда заметил только что сваренную собу рядом с собо́й. — Не скрыться тебе от меня, мой вкусненький макаронный продукт.       — Изыди от меня, гороховое недоразумение! Разве ты не видишь, что я в печали? — макаронины пошевелились и как-то поджались, ибо было немного стрёмно быть со́бой, а не собо́й.       Даже в мыслях был этот дурацкий каламбур, и он ещё раз недовольно зашевелил макаронинами, потому что был всё ещё голодным, злым и уставшим после миссии, а тут произошло это.       — Ни за что не отстану, мой мучной друг, — Уолкер напряг свою супницу, которая была неким подобием тела, и попытался подползти к Канде. Дорога длиной примерно в тридцать сантиметров была тем ещё испытанием. По пути к своему обожаемому он пролил немного своих внутренностей на стол, но эта жертва была оправдана, и он совершенно не жалел об этом, — если страдать, то лучше вместе.       Канда если бы мог, то покраснел бы, но потянулся к нему в ответ, и пару макаронин тоже потерялось где-то по пути, он засмущался от своей неловкости и сказал чуть дрожащим голосом:       — Теперь ты навечно закрепил это прозвище за собо́й, Мояши.       — Мне теперь плевать, плевать на то, что я горох, самое главное, чтобы срока годности хватило, и я побыл вместе с тобой настолько долго, насколько это возможно.       Аллен подполз ещё ближе и стукнулся своей мисочкой о мисочку любви всей своей бобовой жизни. Лави же держал в своей руке якитори, очень популярное блюдо в Японии, и угорал над этими двумя вместе с Линали, которая тихонько фотографировала их. Канда же смутился, ибо это сталкивание мисочек было похоже на поцелуй, звучало забавно, но на самом деле не особо ощущалось.       — А мне хочется вернуться в свою прежнюю форму.       — И как ты предлагаешь это сделать? — Аллен недоумённо булькнул и пролил несколько крупных капель на Канду, и это породило очень странные ассоциации в головах тех, кто наблюдает за этой картиной.       — Снова вопросы по адресу, — недовольно протянул Канда, а потом покраснел от этих капель, попавших на него, — вон зрителей запрячь надо. Пусть... Комуи ищут.       — А они понимают нас? Как мы с ними разговаривать-то будем? — хныкнул Аллен, от чего его внутренности, если другими словами, то бульон, начали ещё сильней разбрызгиваться на Канду, активно «удобряя» его вкуснейшим гороховым супом.       — Т-ты успокойся-то, а, вот эти явно понимают, — покраснел Канда, чувствуя новые капли на макаронах. Он взглянул на Лави и Линали, которые продолжали их рассматривать, ведь вся эта ситуация была чем-то из ряда вон выходящим, поэтому они не могли успокоиться и смеялись над этим бредом.       — А ну, пошли за Комуи!       — Прости, я не хотел! — начал рьяно извиняться Аллен за то, что не смог удержать бульон внутри миски, и попытался хотя бы как-то утешить краснеющего Канду. — Я надеюсь, нет, я знаю точно, что мы скоро станем прежними, и этим мучениям придёт конец.       Он тянулся всё ближе к своему любимому, но отсутствие тела сказывалось и на равновесии. Одно неловкое движение — и Аллен пролился на Канду.       Канда шокировано замер, покраснел ещё сильней и едва сдержал стон, ведь оказалось так неожиданно приятно и тепло.       — Ты извращенец... — тихо протянул Канда, смущаясь ещё больше.       Ответом Канде было молчание... Аллен растворился на нём. Он стал, так сказать, соусом к этой наивкуснейшей собе, но не стоит думать, что всё закончилось печально. Аллен смог оставить свой след в душе Канды и на нём.       За окном было ещё темно, когда Аллена грубо выдернули из сна, в комнату хлынул свет из коридора, и он, резко сев на кровати, принялся тереть глаза и с растерянностью оглядел комнату. Он облегчённо вздохнул, рассматривая спящего Канду, а потом понял, что всё случившее было сном. Это был сон, долгий дурной сон, который он не хотел больше никогда вспоминать. Аллен бесшумно пододвинулся к нему, приподнялся на локте и увидел, как тот, отчаянно зажмурив глаза, тихо, одними губами шепчет:       — Не покидай меня. Я тебя люблю...