Отец, учитель, Стрейтс

Оглядывая свою жизнь с вершин прожитых лет, Лиза Лиза понимала, насколько та на самом деле была коротка. Фрагменты воспоминаний врезались в разум моментами розовой статики, проходили током по всему телу и непременно были связаны лишь с одним человеком из её жизни. Отцом. И пускай мужчина по имени Стрэйтс был давно мертв и развеян по ветру безжизненным пеплом, горькая память о нем жила в сердце последнего в этом мире человека. Тогда, в моменты беззаботного детства, первой в её жизнь постучала весна. На желтом платьице распускались бутоны красных маков, золотились тонкие стебельки и листочки, будто бы радуясь молодому солнышку. Было так тепло! Маленькая Элизабет все хотела снять курточку, но отец строго-настрого запретил это делать, сам по самый подбородок закутанный плотным длинным шарфом. – Сегодня ты опять задирала Джорджа? – тихо спросил отец. – Он не обращает на меня внимания, – надула она губки. Отец улыбнулся и ничего не ответил. Пусть девочка дулась на него, но все равно не отпускала большую горячую руку, крепко обхватившую её ладошку. Птички пели гимны весне, ветерок вторил им, и Элизабет было так хорошо! Казалось, что их жизнь всегда будет такой – теплой и беззаботной, с золотящимися красными маками. Отец улыбался ей, длинные темные волосы, казалось, сверкали под мягкими лучами, и это было то, каким его запомнила Лиза Лиза. Весна, как будто насильным оборотом часов, сменилась лютой для их краев зимой, погубившей в тот год множество человек. Розовая статика сверкала хамоном, заполнял разум неразборчивым туманом и вращала временем как ей того хотелось. Элизабет прекрасно знала, что её кровные родители погибли при кораблекрушении, когда та была еще совсем крохой, знала, что была обязана жизнью мисс Эрине, однако понятия не имела, почему именно Стрэйтс, всю свою жизнь озабоченный лишь искусством владения хамона, решил удочерить её. Возможно, чтобы передать свои знания и навыки потомкам, а, возможно, из-за одиночества. Теперь она никогда уже не узнает правды. Глубоко вдохни и выдохни, расслабь мышцы и продолжай дышать, пока не почувствуешь, как энергия хамона образуется в животе. Высвободи ее. Нужно, чтобы… Элизабет не помнила, что было нужно, и не смогла вспомнить, даже если бы захотела – отец выставил ее на улицу средь ночи в одной пижаме. "Чтобы такая неумеха как ты могла понять то, что я тебе который раз разжевываю, будешь применять знания на практике", – лишь сказал он, хлопнув входной дверью перед еще сонным лицом. Снег, за ночь налетевший на крыльцо, кусал морозом нежные босые ноги, царапал расколовшимся от веса настом. Тонкая хлопковая пижама никак не защищала от пронизывающего насквозь ветра, и девочка обняла себя в попытках хоть немного согреться. Губы уже посинели. Элизабет не понаслышке знала, как строг бывает отец, и ни за что бы не добилась его расположения стуком в дверь и бесполезными криками. Нельзя стоять и жалеть себя. Нужно было действовать. И согреть себя силой своего же хамона. Через несколько часов, когда белое рассветное солнце заставило снег слепить чистотой бриллиантов, что Элизабет видела на шее тётушки Эрины, дверь дома легонько заскрипела. – Элизабет, – раздался спокойный мужской голос, – ты… Дочь не дала ему договорить. Пачкая снег кровью обледенелых за ночь ступней, она поднялась по ступенькам крыльца, окутанная золотыми нитями хамона. – Я все поняла, отец, и я в порядке, – ответила тогда еще совсем юная Лиза Лиза, – готова к следующему уроку. Шли года, и время вылечило разодранные ноги, оставило рубцы на тогда еще совсем юной девичьей душе. В тот год осень выдалась холодной, дождливой и полной туманов, но какая была разница семье, в которой под вечер 27 сентября зажглось собственное маленькое солнце? Элизабет было уже все равно, она перестала обращать внимание на удушающую розовую статику, было плевать на хамон, на Камень Эйша и на любые невзгоды их мира, пока её руках тихо сопел крохотный комочек. Джордж заплакал, впервые взяв сына на руки, и это было самое красивое, что она видела. Тогда, вернувшись из родильного дома, вся семья находилась в квартире Джостаров – Мисс Эрина, дядя Спидвагон, Джордж – они радовались, смеялись и приветствовали нового члена своей семьи. И даже отец, почти что не тронутый течением лет, одарил теплой улыбкой своего внука, взяв того на руки. Тогда Джозеф хорошенько потрепал его волосы, и Стрейтс решил, что пора бы их немного укоротить. За эти годы произошло слишком много всего. Мимо пролетали обрывки воспоминаний, часы и годы, окутывали её розовой алкогольной дымкой: гибель Джорджа, её побег из страны, редкие новости о сыне, украдкой переданные через доверенных людей Фонда Спидвагона. Джозеф рос непослушным ребенком, драчливым и очень искренним – совсем непохожим на неё или своего отца. Он взрослел, думая, что мама погибла на войне вместе с отцом. И как бы сердце не разрывалось от мучительной разлуки, сколько бы блоков сигарет не было выкурено и бутылок мартини не выпито, ему нельзя было знать о той, что когда-то звали Элизабет. Ныне Лиза Лиза, через неё недоброжелатели могли попасть на след сына. И ей бы не хотелось знать, что будет тогда. Она не могла дать своему сыну того, чего не смог дать её собственный отец. А потом погиб Стрейтс. Боясь смерти, он стал тем, с чем боролся всю свою жизнь. Понял, что путем света не постичь секрета вечной жизни. И тогда Джозеф убил его. Развел по ветру пепел того, кого когда-то называл дедушкой. И даже когда тот нашел Лизу Лизу через почти что 20 лет в Венеции как учителя хамона, она не смогла сказать правды. Не могла сказать, как скучала по нему, по погибшему давно Джорджу и отцу, попросить прощения за то, что не видела, как сын взрослеет. И вот сейчас, окутанная теплотой лета, она отдыхала в той квартире Джостаров, где когда-то они жили большой семьей. Поколение сменяет поколение и вот она, одаренная первой седой прядью, наблюдает за тем, как играет с маленькой Холи, потакая всем её желаниям – заплести косички, попить чай с куклами, поговорить с плюшевым медведем. Ветер легонько развевал кружевные занавески, и Лиза Лиза – нет – Элизабет подошла, чтобы закрыть окно. Она подняла взгляд в голубое небо, и розовая пелена вдруг развеялась окончательно. Это было их лето.