Неопределенность

— Молко! — слышу я противный визг надо мной. — Ты почему не пишешь?! Обыденный урок истории. У нас странный преподаватель по этому предмету — чуть что не так — из ее уст хлещет визг, которому позавидовали бы даже свиньи. Хоть это и происходит регулярно два раза в неделю, но привыкнуть к данной процедуре крайне затруднительно. Я демонстративно закатываю глаза и выжидающе смотрю на нее исподлобья. Всем своим видом она вызывает отвращение: огромный слой пудры, который можно увидеть за километр, густо накрашенные ресницы, больше похожие на лапки насекомых, темная вечерняя помада, вышедшая за контур губ, обвисшая кожа, волосы, напоминающие солому и отсутствие даже намека на шею. Она смерила меня самым ее строгим взглядом и продолжила ходить между рядами, точно надзиратель в тюрьме. Оглушающий звон донесся до моих барабанных перепонок, сигнализируя о конце урока и учебного дня, в целом. Быстро смахнув все свои вещи в рюкзак и положив полупустой листок с самостоятельной работой педагогу, если ее так можно было назвать, на стол, я удалился вон из кабинета. Люди толпой шли вниз, к гардеробу, где были их теплые куртки и пальто, зима как-никак. Но на данный момент, мой пункт назначения находился в другом месте. Мне стоило больших усилий пройти на четвёртый этаж против движения толпы, но как результат — я добрался, очутившись среди пустого коридора. Аккуратно щупаю небольшой картонный параллелепипед в кармане моих джинс и довольно улыбаюсь. Пройдя по давно известной мне дороге, спустя две минуты я стою в проеме нужного мне кабинета. Это стало нашей с Ним традицией, обычаем, привычкой. Каждый день, ровно в это время, после седьмого урока, мы встречаемся здесь и курим. Часто, и не по одной сигарете. В школе довольно строгие порядки насчет этого, но мы будто призраки — полупрозрачные и незаметные. А потом вместе идем домой, ровно до того момента, пока нам по пути. И так изо дня в день. Он не из тех, с кем хочется говорить бесконечно. Он из тех, с кем можно молчать. Так уютно и по-домашнему, боясь издать лишний вздох, дабы не нарушить его. Он сидит на подоконнике с незажжённой сигаретой между пальцев. Я тихо ступаю через порог класса, но играя не первый год на музыкальных инструментах, развив этим бесподобный слух, он замечая меня, поворачивается и его губ касается улыбка. Стэфан поднимается мне навстречу и обнимает меня в знак приветствия.  — У тебя есть зажигалка? — спрашиваю я, доставая тонкую сигарету из пачки. Он кивает и, выудив ее из кармана брюк, подносит к никотиновой палочке, зажатой между моих губ. Эти же манипуляции он проводит и с собой. Мы одновременно затягиваемся и смотрим друг другу в глаза — я в этом нахожу какой-то свой шарм. Но в этот раз он быстро отводит взгляд, нервно ища что-то в небе.  — Что-то случилось? — выдерживая еще пару секунд, осторожно спрашиваю я. Стэф выпускает облако дыма, немного молчит, но в итоге подает голос:  — Слишком много людей коснулись моей линии жизни и бесследно из нее ушли. Я лишь боюсь, что мы очередные незнакомцы, сведенные общей вредной привычкой. Я уставился в одну точку, задумавшись над его словами. Сигарета неспешно тлела между пальцами. За окном, внизу, люди сновали туда-сюда медленным потоком. Над всем этим действом небо сгустило тучи, готовясь выпустить первую каплю дождя, будто пытаясь то ли потушить сигареты, то ли разогнать нас по домам.  — Время покажет, Стэф. Чем больше мы об этом будем думать — тем все станет сложнее. Не забивай голову глупостями. Парень пару секунд смотрел на меня, нахмурившись и приоткрывая рот для тирады, но быстро отложил идею в дальний ящик, отводя взгляд в небо. В тот день оно было особо притягательным.

***

Нам едва больше двадцати. Мы работаем над Placebo, отдавая все свои силы группе. Концерты, клубы, новые знакомства, беспорядочные, в том числе и половые, связи. И сигареты. Много сигарет. Я бы стал миллионером и забросил эту чертову группу, если бы мне каждый раз давали по доллару за комментарии очередных малознакомых мне людей о моей вредной привычке. Эти фразы стали будто белым шумом, сопровождающим меня повсеместно, и единственное, что выбивалось из общего галдежа — это тихие упреки Стэфана, в ответ которым я лишь улыбался.  — Незнакомцы с общей вредной привычкой… — тихо то ли утверждает, то ли спрашивает Стэф, заправляя прядь моих волос за ухо. Я нервно улыбаюсь, отчетливо слыша скрытый вопрос в этих простых словах. Действия говорят громче слов, но иногда лишь действий недостаточно, а словарного запаса не хватает. Я лишь подсаживаюсь к нему ближе и аккуратно целую. Он не переспросит, а сам я не скажу.

***

Шум толпы. Яркие вспышки прожекторов. Жесткие гитарные струны, чередующиеся настолько быстро, будто они хотят меня запутать. И видимо они не в курсе, что алкоголь в крови давно сделал это вместо них. Преодолев, как мне показалось громаднейшее расстояние от кулис до гримерки, я без сил рухнул на рядом стоящий диван, грезя лишь о сне. Тело ныло, а в голове беспорядочно роились мысли, пытаясь выпрыгнуть из черепной коробки. И в попытке убежать от этого, я уж был готов провалиться в царство Морфея, если бы не тихий скрип двери, легкие шаги и вес чужого тела, под которым прогнулся диван. Его я не перепутаю ни с кем. Рука посетителя легла мне на бедро и нежно провела по нему. Я довольно промычал и подмахнул ему на встречу. Это действие всегда напоминало мне виляние хвоста довольного щенка, чей хозяин соизволил проявить немного ласки. Ласка моего «хозяина» давно перестала быть чем-то необычным, но каждое новое прикосновение отзывалось в моем теле будто впервые.  — Я люблю тебя, Брайан, — будто и не мне прошептал он. Ответа не последовало. В отношениях ведь не должно быть вранья, да? В который раз я просто приподнимаюсь и целую его со всей нежностью, которую я могу дать, но эта нежность причиняла Стэфану особую боль. Я ненавижу себя.

***

Все идет к чертям. Группа на грани разрыва. Я на грани жизни и смерти. Все на грани. Мешать алкоголь с наркотиками — не лучшая моя идея. Кажется, что голова на моих плечах стала раза в два больше. И мыслей в ней стало больше. Они увеличивались в геометрической прогрессии и не желали останавливаться. От банального желания хорошо проблеваться и уснуть, я перешел к мыслям о том, к чему пришел, о будущем, которого может и не быть, о моих отношениях с. со Стэфаном. Который резко захватил каждую до единой клетку моего мозга. Ебаная мать Тереза. Всегда рядом, когда я в пьяном угаре лежу на полу, искренне веря, что нахожусь в теплой постели. Стэфан и донесет, и останется на ночь, и даст утром спасательную таблетку. Вот только в этот раз не будет никакого «останется» и никакой «спасательной таблетки». Лишь грубый толчок на кровать и громкий хлопок дверью. Насколько же верна фраза «Мы слишком поздно понимаем, что любим тех, кого теряем». Она крутится в моей голове, становясь навязчивой мыслью, и на отрез отказывается покидать мой, уже мало функционирующий мозг. Опять незнакомцы?.. Новый поток слез заструился из моих глаз. *** Стэфан, наверное, имел волшебную палочку, которая ускоряла время, когда я рядом. А теперь оно вновь тянется со скоростью улитки, превращая обычную неделю в год для меня. Незнакомцы, незнакомцы, незнакомцы. Да какие мы к черту незнакомцы?! Какой незнакомец лишит меня сна, еды и покоя, забивая собой все пространство вокруг, находясь лишь в моей голове. Неизвестно, сколько еще дней я бы просидел в изоляции, в обнимку с гитарой и тихой музыкой, бесконечно играющей на заднем плане, если бы не звонок в дверь, прорезавший мои уши, которые успели отвыкнуть от резких звуков. Не помню, как встал с пола, не помню, как дошел до двери на подкашивающихся ногах. В память врезался уже тот момент, когда я оказался в объятиях худых рук, затмив все остальное.  — Я люблю тебя Стэф, — сквозь слезы сказал я. — Люблю, слышишь? Он сильнее прижал меня, зарывшись носом в мои волосы и тихо прошептал:  — И я тебя люблю, мой милый принц, — в его голосе прозвучали нотки слез. — И я тебя, — слез радости.