"Достойная альтернатива"

— Да они, блин, бешеные, — фраза, ставшая постоянной в курилке рядом с офисным центром. Ей предшествовало нервное бормотание «Сукасукасукасука» или усталый и немного удивлённый выдох «Ну вообще…». Сотрудники ругаются везде и всегда, в этом не было ничего удивительного; и в злых шефах тоже. Даже рассказываемые друг другу истории-анекдоты отличались удивительным сходством: люди однообразно ругаются на строгость, бюрократизм, упрямство, непрофессионализм, ошибочные стратегические решения, раздолбайство, разницу в зарплатах, неправильные взгляды на жизнь — и так далее, и так далее. На Интегру Хеллсинг жаловались ничуть не меньше, чем на рядового бизнесмена-предпринимателя. Только делали это шёпотом, вполголоса: не потому что кто-то доложит и последует символическое отрубание голов, а потому, что её могущественность никогда не ставилась под сомнение. Она была везде и всюду, даже если лично не присутствовала рядом. Её мало кто любил — нет такого начальника, которого любят. Уважали ли её? Отчасти и далеко не все. Однако под её началом практически не случалось самовольства и превышения полномочий: за это она увольняла легко и быстро. А ещё — за некомпетентность, за обоснованные и не очень прогулы, за низкую результативность, неэффективность — в общем, за то, в чём обвиняли её саму те сотрудники, что сбивались нервными кучками в курилке. Справедливо? Конечно же, нет. Но сплетни не требуют справедливого разбора правдивой информации и обоснованных претензий: это способ коммуникации, коллективный выход накопившегося стресса и необходимости объяснить неудачи в жизни, узаконенный этикетом самообман, помогающий людям найти общие точки соприкосновения. Другое дело Энрико Максвелл. Это был руководитель того рода, на которого жалуются ничуть не меньше, чем на любого строгого начальника, но как будто бы с сомнением, с неуверенностью: а точно ли виноват?.., а он?.. он совершенно не разбирается в предмете, но… или мне кажется? Кто-то более уверенно называл его «балаболом», но при этом не переставал поддаваться очарованию харизматичного и убедительного менеджера. Конечно, они друг друга ненавидели. Это нормальное состояние для тех, кто работает вместе, совершенно не поднимающее командный дух, но такое же естественное, как неприязнь к начальству или желание работать поменьше за зарплату побольше. На беду подчинённых, сферы деятельности Хеллсинг и Максвелла отчасти пересекались, однако они оба считали, что достаточно компетентны в профессиональных обязанностях своего оппонента, даже если их работа не касалась подобных вопросов напрямую. Смотреть за их схватками было любимым занятием тех сотрудников, которые ценят зрелищность и местячковые скандалы значительно больше преуспевания собственной фирмы. Однако это не сильно тормозило рабочий процесс: Интегре Хеллсинг хватало мужества и профессионализма с честью выполнять возложенные на неё и её отдел обязательства, а Энрико Максвелл был достаточно умён и обаятелен, чтобы вдохновить вверенных ему людей на подвиги — и изредка работать самому. Однако эта ненависть выползала за пределы офиса. Они ненавидели друг друга истово, больше, чем обычно ненавидят друг друга связанные рабочими обязательствами сотрудники: Хеллсинг, как известно, начинала орать, когда речь заходила о Максвелле, а Максвелл, в свою очередь, на мгновение замолкал, если в его присутствии хотя бы упомянуть, а не то что похвалить главу юридического отдела. Она использовала всё своё влияние, чтобы отстранить обворожительного продажника от работы, а он становился инициатором и провокатором грязных слухов о ней. Изредка их видели вместе, но никто бы не подумал, что они могут встречаться: люди, связанные продолжительными романтическими отношениями, не смотрят друг на друга с плохо скрываемым превосходством, брезгливостью и ненавистью… во всяком случае, не во время самих отношений. Они не были даже отдалённо похожими на киношных коллег, перебрасывающихся остроумными перепалками, а вечером устраивающих романтический ужин: во-первых, у Хеллсинг был имидж старой девы, а Максвелл известен как правоверный католик, пожалуй даже излишне радикальный в своих религиозных взглядах; а во-вторых… нет, когда люди ругаются по-настоящему, это не похоже на любовную перепалку и обмен колкостями с непременным подтекстом. Они оба были прямолинейны в своей критике и однозначны в характеристике оппонента. Конечно, они ненавидели друг друга. Но эта ненависть была особого свойства: когда она становится чувством более горячим и более привязывающим, чем любые иные связи с человеком. Вопреки слухам, у Интегры была самая обычная сексуальная жизнь, в меру богатая и уж точно не отсутствующая — но при этом ни один из её мужчин, даже тот, в которого она искренне влюблена, не вызывал у неё эмоций такой силы, как Энрико Максвелл (слабое достижение, злиться всегда легче, чем любить). Максвелл тоже отличался от сложившегося стереотипа святоши-продажника, прошедшего школу навязчивого коммивояжёра, и был человеком испорченным и порочным; естественно, что в таком случае объект его ненависти одновременно оказывался объектом болезненного интереса. Она получала своеобразное удовлетворение от стычек с ним, а он, в свою очередь, не мог удержаться, чтобы намеренно унизить её — или хотя бы спровоцировать вспышку гнева. Рано или поздно это должно закончиться катастрофой. И они оба с нетерпением ждут этого момента: Интегра — скрывая и подавляя странное чувство азарта и ожидания, Энрико — с наслаждением бросаясь в него. Острые переживания, особенно негативные, не замена любви — но неплохая её альтернатива.