***
Женя решил, что будет очень мило, если сделать ему завтрак, хоть он и не особо умел готовить. Заодно, это был ещё один шанс признаться ему в своих чувствах. Под словом «завтрак», подразумевался гляссе и блинчики с клубничным джемом.***
Встал Перец только через полчаса. Выглядел он очень по-домашнему: взъерошенные волосы, заспанные глаза и лицо, в целом, большая, слегка помятая толстовка на нём. И, зайдя на кухню, он очень удивился, что тот позаботился о его завтраке: — Тебе не лень было так рано вставать и готовить? Ты меня с каждым разом всё больше и больше удивляешь. Спасибо. Казалось, будто бы он говорил это совсем не Жене, а, скорее, столу или стулу. Сам Женя это тоже заметил, стало немного обидно. Голос был совсем монотонный, а сам он даже не посмотрел на человека, который для него это сделал. От этого, он лишь натянул улыбку. — Для тебя не жалко, — вновь поникая заявил Шадоу, направляя взгляд к окну. — А ты есть не будешь? — через время слегка удивлённо спросил Эдисон, не отрываясь от еды. — Не особо хочется. — Понятно. Блины, кстати, вкусные. Разговор не клеится, но и за похвалу спасибо. — Слушай, — из нагнетающей тишины раздался голос Персика. — Я уже давно хотел сказать тебе, то что… Ладно, забудь, — заметив незаинтересованность собеседника, закончил он. — Я слушаю, — наконец посмотрев тому в глаза, легко сказал Эд. — Нет, это действительно не настолько важно, чтобы отвлекать тебя от еды. — Ну, раз начал, то и продолжи. Теперь мне уже стало интересно — Хорошо, тогда… — собравшись, сказал Евгений. — Я люблю тебя. — Что? — поперхнулся Перец. — Ты это серьёзно сейчас? Я не из этих… Как их там называют? Я не из голубой армии, в общем, — серьёзно заявил он. — Ты же пошутил сейчас, да? В ответ тишина. — Серьёзно? Всё это время я общался с педиком, да ещё и видео снимал? В жизни не поверил бы. Брось, Жень, хватит прикалываться. Ты же знаешь, терпеть их не могу. — Мог бы хотя бы не так грубо, — отозвался Персик. — Я же, как никак, твой друг. — Я не собираюсь общаться с педиком. Больно. — Но до этого времени общался же, разве что-то изменилось? — Я узнал, что ты пидор, вот что изменилось. — А я узнал, что ты гомофоб и что дальше? И снова тишина. — Не выношу таких как вы, с радостью бы ударил, но за решётку не хочу. Лучше бы вы все сами подохли, — грозно добавил Эдисон. — Ну и пожалуйста! Сейчас возьму и сдохну, раз тебе так не нравится одно лишь моё существование! — криком, бездумно ответил Женя и скрылся из кухни. Пытаясь сдержать свои слёзы, он заперся в своей комнате. Было больно до самого сердца. Он не принял его, так и ещё и сказал ему умереть, хоть и не всерьёз, наверное. Навряд ли было бы лучше, если бы он наотрез скрыл свои чувства, но было больно. Теперь нет ни друга, ни любви. Моральная боль охватила его полностью, в голове пустота. Из тумбочки, стоявшей около него, Женя достал давно забытое лезвие, осел на пол, закатал рукав и приставил к своему предплечью острое «спасение». Собравшись с мыслями, он глубоко вздохнул, попытался осмыслить свои нынешние действия, но тщетно, а после провёл остриём лезвия по тонкой коже руки, порвав её. Женя зашипел от боли, порез, тянувшийся от предплечья до запястья, был не сильно глубокий, скорее, как глубокая царапина, но лезвием. Кровь неспешно вытекала из раны, капала на штаны и пол, пачкая. " — Ты действительно думал, что он любит тебя? Да ты же чёртов гей, Женя. О какой взаимности вообще может идти речь?», — эти мысли затмевали оставшийся рассудок. Женя перестал контролировать себя. Он резал своё запястье неосторожно, глубоко, чуть ли не задевая вены. Второй, Третий, Четвёртый, Пятый, Шестой, Седьмой… Он сбился со счёту. Женя дошёл до того момента, когда он больше уже не мог держать лезвие от большой кровопотери. Оно просто упало на пол, как и бездыханное тело его обладателя. Никто не спас, никто не остановил, только лишь смотивировал.***
«Я люблю тебя» — вот что хотел вырезать он на своей руке, но успел лишь «Люблю». Надеюсь, ты об этом не пожалеешь, Эдисон. Надеюсь, без него ты счастлив.