Вспомни обо мне

От того дня, в котором Ишигаки познакомился с Мидосудзи, в памяти Котаро кроме Акиры ничего не осталось. Не осталось ничего, кроме тонкой фигуры в черной форме с фиолетовой полоской посередине; ничего, кроме черных, широко распахнутых глаз и тонких бровей; ничего кроме коротких волос и мягкого голоса… Ишигаки совсем не жалел о том, что память об одном дне его жизни была заполнена лишь образом Мидосудзи. Котаро дорожил воспоминанием о том дне, как сокровищем. Именно потому, что его память хранила образ того, прошлого Мидосудзи, с которым Мидосудзи теперешний не имеет почти ничего общего. Акира невероятно изменился за несколько последних лет. Никто не может так сильно измениться – никто, кроме Мидосудзи. И теперь, когда Котаро занимается с Акирой любовью, он невольно, с горечью, сравнивает этих двух Мидосудзи… Ишигаки не помнит, но то был приятный, солнечный, апрельский день. В воздухе кружились сияющие лепестки сакуры, и ученики спешили к воротам школьного здания – среди них был и Котаро. В тот день он впервые надел форму, которую носят только старшеклассники, и немного волновался, подхватив всеобщий торжественный трепет. Во время напутственной речи директора Ишигаки скучающе зевал, прикрывая рот ладонью, и смотрел по сторонам. Вдруг его взгляд остановился на группе школьников в черной форме, и когда Котаро нашел их, то он почему-то не мог больше смотреть ни на что другое. Ишигаки заволновался сильнее и стал искать кого-то – он сам не знал кого, и от этого было еще хуже – среди темных фигур. Котаро мучительно всматривался в лица учеников, но все еще никого не узнавал. Тут его взгляд и взгляд одного из мальчиков в черной форме столкнулись. Ишигаки почти ничего не знал о них, как не знал ничего и том мальчике, на которого не мог перестать смотреть. Котаро и этот неизвестный, не мигая, глядели друг другу в глаза. Незнакомец таращился на Ишигаки огромными черными шарами, и Котаро через пару минут такого пристального, пронзительного, пронизывающего взгляда почувствовал себя не в своей тарелке. Да, Ишигаки стало неуютно, но он все равно не мог разорвать эту зрительную связь. Помогли рукоплескания – это все захлопали директору, когда тот закончил произносить свою речь. Котаро отвернулся и тоже захлопал. Ишигаки не знал, отвлекся ли тот мальчик так же, как он, или продолжил неотрывно прошивать его взглядом. В любом случае, Котаро немного расслабился, когда перестал смотреть на того пугающего школьника в черном, который способен смутить кого угодно – Ишигаки готов был поклясться, что тот действительно мог. В тот день они встретились снова, но немного позже – тогда, когда все уже расходились по домам. Ишигаки и неизвестный застыли в школьных воротах. Мимо проходили, непонимающе косясь и оглядываясь на них, другие школьники. Котаро было все равно, что они могли о нем подумать – он опять, как и во время линейки, не мог не смотреть на мальчика в черной форме. Было в нем что-то глубинно-жуткое, нечто темное, какая-то скрытая, всемогущая сила. Спустя несколько минут опять такого же непрерывного столкновения взглядами, Ишигаки надоело, и он уже – удивившись, что у него есть на это силы, что незнакомец еще не до конца подчинил себе его волю - хотел было отвернуться, развернуться и зашагать домой, но черноволосый мальчик вдруг шагнул к нему навстречу и, с любезной улыбкой, спросил: - Как тебя зовут? Ишигаки растерялся – он ожидал чего угодно, но не такого вот, вполне обычного, дружелюбного, любопытного вопроса. Котаро представился: - Ишигаки Котаро. Все еще неизвестный кивнул: - Очень приятно познакомиться. Ты сегодня, значит, старшеклассником стал, да? «Очень? Ему очень приятно познакомиться со мной? Что бы это значило? В его словах есть какой-то подвох?» - озаботился Ишигаки. - Да, именно так. До Котаро только тогда дошло, что на вытянутой фигуре незнакомца форма ученика средней школы. - А тебя как звать? Улыбка неизвестного, который вот-вот должен был стать известным, стала чуть шире, и во рту у него во всей красе показались завидно-прекрасные, ровные, белые зубы. - Мидосудзи Акира. Так они и познакомились. С того дня жизнь Котаро сильно изменилась. Ишигаки открыл самого себя с новой стороны. Он проводил с Мидосудзи немало времени каждый день: оказывается, в школу им было по пути, и они сразу же стали ходить на занятия вместе; как только звенел звонок с урока, они тут же мчались навстречу друг другу; Котаро и Акира вместе обедали, вместе ходили в библиотеку, вместе отдыхали под цветущей сакурой на заднем дворе школы во время перемены… Автор не зря сказал, что Котаро открыл самого себя с иной, даже неожиданной стороны, это не просто слова: Ишигаки, в самом деле, узнал о себе нечто, прежде ему в себе самом неведомое. У Котаро в жизни было немало друзей, и ему было приятно проводить с ними свободное время, но он еще никогда прежде не желал нестись к кому-то со скоростью света; еще никогда прежде не хотел быть с кем-то рядом настолько сильно, насколько сильно он хотел быть подле Мидосудзи; еще никогда прежде Ишигаки не жаждал чьего-либо общества так же страстно, как он жаждал общества Акиры. Акиры – этого мальчика с таким мягким, приятным на слух именем, которое Котаро с каждым днем повторял в мыслях все чаще. Через пару месяцев Ишигаки открылась неизбежная истина… Котаро влюбился. Котаро влюбился в Акиру. Втюрился. Втрескался. Стал сохнуть по нему. Когда Ишигаки осознал свою любовь, он не испугался, не струсил, а твердо решил сделаться у Акиры первым и – хотел бы Котаро верить, насколько бы наивна не была эта вера – последним. Котаро fell for Akira that badly, что хотел любить его всегда, хотел остаться с ним навсегда, и жил этими розовыми мечтами, изо всех сил стараясь не думать о том, что когда-нибудь они расстанутся, разъедутся, забудут друг о друге, но будут вспоминать, как все это было – правда, лишь изредка, лишь случайно, лишь однажды… Но не думать о будущем возможном расставании у Котаро получалось плохо. Вернее, совсем не получалось. Он вообще по натуре был человек, который любил погрустить. Ишигаки понимал, что он будет хотеть любить Акиру всегда до тех пор, пока, собственно, любит – когда дурман выветрится из его головы, Котаро уже будет все равно; он без сожалений отпустит свою, когда-то сильную, долгую любовь, забудет, что хотел любить, забудет, что думал, что его любовь будет длиться вечно. В конце концов, ничто не длится вечно, а любовь – особенно. Тем не менее, пока Ишигаки любил Мидосудзи, он намеревался взять от этой любви все, все без остатка. Именно поэтому он, когда Акира однажды на выходных все-таки заглянул к нему в гости (Котаро долго его уговаривал, потому что Мидосудзи все время отнекивался от приглашений), первым подался вперед и поцеловал своего друга – и именно в тот миг должно было решится, останется ли Мидо его другом или станет, наконец, взаимным возлюбленным. А о том печальном возможном развитии событий, что Мидосудзи может вообще не захотеть его больше видеть, Котаро - опять изо всех сил - силился не думать. Но, вопреки всем страхам Ишигаки, все вышло как нельзя лучше. Акира не только не испугался, не только не оттолкнул Котаро от себя, но даже постарался – хоть и неумело, хоть и неуклюже, но точно искренне – ответить на поцелуй. Ишигаки, не мешая поцелую, обнял Мидосудзи и крепко, по-свойски, прижав его к себе, как бы говоря, что, раз уж случилось, то я тебя теперь никуда не отпущу, усадил к себе на колени. В тот же день – о чем Ишигаки не смел и мечтать – они впервые занялись любовью. Как Котаро и ожидал – а вот об этом он смел мечтать, и мечтал – он стал у Акиры первым. С того замечательного дня Ишигаки не ходил, а летал от счастья. Мидосудзи ответил на его чувства взаимной любовью, и, более того, Ишигаки получил неограниченный доступ ко всему телу Акиры и пользовался этим доступом при любой удобной и неудобной возможности: он брал Мидо за руку, обнимал его за талию, стоя сзади, клал голову ему на плечо, зарывался носом в его короткие волосы, крепко вжимался губами в его шею, пока никто не видел… И много чего еще, от чего Акира мог – самое малое – слегка покраснеть или – если Ишигаки позволил себе слишком многое – громко возмутиться, но все равно покраснеть – только уже от макушки до пяток – и закрыться от него. Правда, ненадолго – Котаро не позволял ему долго обижаться. Ишигаки, провздыхав весь урок из-за того, что Мидо на него дуется, на следующей перемене бежал извиняться. Мидосудзи всегда его прощал и мягко, невинно, ни к чему не призывая и не соблазняя, прислонялся своими губами к губам Котаро. Однако, как автор уже заметил, ничто не длится вечно. Вот и счастье Котаро не продлилось долго. Наступили каникулы, и Акира исчез. Просто исчез, ничего никому не сказав, – даже своему возлюбленному. Ишигаки искал Мидосудзи везде, спрашивал о нем у всех, но ни то, ни другое ничего ему не дало, не пролило свет на причины столь внезапного и непонятного исчезновения Акиры. Мидосудзи пропал, а из Ишигаки точно всю жизнь высосали. Котаро не знал, что ему теперь делать, жизнь для него померкла. Он отдал Акире слишком многое, почти всего себя, – именно почти, потому что всего он не успел ему отдать – и вот Мидо будто сквозь землю провалился, похитив его любовь. У Котаро почти ничего не осталось – только память о солнечных, исполненных счастья, радости и любви, днях с мальчиком, который любил подсолнухи. Ишигаки готов был смириться с нежданно-негаданно пришедшим одиночеством, если бы только знал, что у Мидосудзи все хорошо… А потом Акира вернулся – так же внезапно, как исчез. Правда, это был не он. Вернее, не совсем он. В то время Ишигаки уже был видным велосипедистом, капитаном школьного велосипедного кружка, и когда Мидосудзи заявился к нему, – свалившись, точно снег на голову; спустя сто лет, как показалось Котаро – то буквально с порога заявил, что собирается не просто стать членом велосипедного кружка, а стать его капитаном. Неслыханно! Когда Ишигаки внимательно рассмотрел Акиру – а может, не Акиру – то у него не осталось сомнений: Мидосудзи изменился. Сильно изменился. Люди так не меняются. Наверное, Акира не человек. Котаро заметил это: та глубинная сила Мидосудзи, то его внутреннее могущество, за время, пока они не виделись, выросло, окрепло, но – Ишигаки ясно видел – это был не предел. Акире еще было куда расти, и он мог расти. Он мог стать всемогущим, непобедимым победителем. Поэтому Котаро не разозлился, не прогнал Мидосудзи, а согласился состязаться с ним, чтобы в честной гонке стало ясно, кто дальше поведет за собой школьную велосипедную команду. Только поставив стопу на велосипедную педаль Котаро заметил, что все то время, пока Акира стоял перед ним, он дрожал всем телом. Неожиданно для всех членов команды – всех, кроме Ишигаки – Мидосудзи победил, причем с огромным отрывом. Котаро безоговорочно уступил Акире свое место, даже не представляя, что ждет не только его, а всю его – нет, больше не его – команду. Прежняя жизнь, прежние тренировки, которые устраивал Котаро, показались велосипедистам раем по сравнению с тем, что пришло им на смену: Мидосудзи никого не жалел, заставлял крутить педали и наматывать круги до седьмого пота, до тех пор, пока члены команды не падали с велосипедов. Короче, гонял Акира их до смерти. Такого поворота событий не ожидал никто – даже Ишигаки. Мидосудзи подмял под себя их всех, все у него ходили по струнке и обращались к нему не иначе, как покладисто-любезным тоном. Акира установил свои правила, которые даже Котаро – внутренне бунтуя – приходилось соблюдать. Для всех велосипедистов, кроме Ишигаки, хуже всего была именно диктатура Мидосудзи. Автор не просто так сказал «для всех, кроме», потому что для Котаро было кое-что похуже безжалостного режима Акиры. Спустя некоторое время после возвращения Мидосудзи Котаро понял, что Акира для него теперь недоступен. То, что Акира вновь был рядом, не означало, что прекрасные былые времена, исполненные ласки дни, вернутся вместе с ним – это Ишигаки стало ясно сразу, как только Мидо впервые взглянул на него после пары месяцев разлуки. Котаро всей душой надеялся, что когда Акира вновь появится, то все ему объяснит, и все станет как раньше, и они опять будут счастливы, но в действительности все было совсем наоборот. Мидосудзи молчал, Мидосудзи, судя по всему, в ближайшее время объяснять ничего не собирался, Мидосудзи смотрел на Ишигаки так холодно, точно между ними никогда ничего не было и не будет. В общем, вскоре Котаро – к своей великой печали – уверился в том, что прежнего счастья ему не светит. Смириться с нелегкими обстоятельствами Ишигаки было непросто (он так и не догадался подойди к Мидосудзи и просто спросить у него, мол, Акира, в чем дело-то?), тем более, что Акира, что прямо бросалось в глаза, сильно изменился не только внутреннее, но и внешне. За пару месяцев Мидосудзи заметно вытянулся – он и так был выше среднего, а теперь стал даже выше Ишигаки, на голову или две, так что теперь Котаро приходилось запрокидывать голову, чтобы посмотреть Акире в лицо, и он чувствовал себя из-за этого крайне неловко. Все дело в том, что Котаро еще не встречал кого-то, кто был бы выше, чем он сам. Но это было не единственным изменением в его внешности. Мидосудзи больше не носил короткую стрижку. Он отрастил волосы сзади, и те несколько прядей у него на затылке несгибаемо торчали во все стороны, что придавало Акире вид ершистый и задиристый. С этим парнем лучше не связываться – вот, что можно было подумать, глядя на нового Мидо. В общем-то, все в команде – кроме Котаро – так и думали, и предпочитали лишний раз к Акире не соваться. Акира вообще стал выглядеть намного взрослее, внушительнее, и Котаро это почувствовал, и все его существо теперь любовалось новым Мидосудзи, который стал еще красивее, еще выше, еще сильнее. Да, Ишигаки влюбился в него заново. Да, Ишигаки вновь захотел его – но на этот раз нестерпимо сильно. В конце концов, Котаро так и не смирился с этими нелегкими обстоятельствами. Он решил, что вообще не будет мириться, и стал думать, с какой стороны подступиться к Акире. Когда Ишигаки уже совсем отчаялся, ему наконец-то представился удобный случай – такой, что лучше не придумаешь. Однажды после очередной изматывающей тренировки Мидосудзи и Ишигаки первыми вернулись в раздевалку, остальные велосипедисты все еще плелись где-то далеко позади, заканчивая свои круги. То был до тошноты, до безумия жаркий день, вот у Котаро, похоже, шарики-то за ролики и заехали… Акира снимал велосипедную куртку, когда Ишигаки неслышно, как кошка, подошел к нему сзади, обнял и прижался лбом к его прохладной и влажной от пота спине. Мидосудзи замер в его объятиях и ждал, на что же, в конце концов, отважится Котаро. Ишигаки в тот день действительно невиданно осмелел: он вытянул руку и положил ладонь на то самое место Акиры, но чуть не подпрыгнул от удивления – Мидосудзи вытянулся и там тоже. Котаро хорошо помнил, какого Акира был размера в их последний раз, так что он мог судить, насколько Мидо там вырос. А вырос он точно намного. Ишигаки, не встретив никакого сопротивления со стороны своего сомнительного любовника, который в те мгновения должен был вновь стать несомненным, сжал член Акиры и на этом не остановился, довел дело до конца. Когда все закончилось, Мидосудзи – довольный, разморенный удовольствием, мягкий, почти тот самый, прежний Мидосудзи – признался Ишигаки: - Котаро, я знаю, о чем ты думал. Но ты ошибался. Я все еще твой. Мне просто нужно было время, чтобы стать сильнее – ради тебя. Чтобы я мог вести тебя за собой, чтобы я был достоин стать твоим капитаном. И тут наполненные теплом и окрашенные желтым цветом – как бы выразился Акира – долгожданно-счастливые дни вдруг вернулись. Днем Мидосудзи мог, как ему угодно, унижать, запугивать, злить Ишигаки, он мог вешать Котаро на уши сколько угодно лапши, он мог водить его за нос, дразнить, смущать, побеждать, указывать и приказывать ему – в общем, мог вести насколько угодно невыносимо, но то было только днем. Только днем Акира позволял себе быть ненавидимым всеми, днем он даже Котаро разрешал его ненавидеть, но то было только до захода солнца, только до конца дня. Когда на Киото опускались сумерки, Мидосудзи преображался, главной его чертой становилась честность. Ночью, когда Акира и Котаро, как прежде, занимались любовью, Мидо не смел обводить Ишигаки вокруг пальца, в постели, наедине с возлюбленным, он никогда не обманывал, его тело никогда не обманывало. Котаро невольно сравнивал теперешнего Мидосудзи с прежним Мидосудзи, он просто не мог перестать их сравнивать, тем более, что его наблюдения были весьма занимательны. Прежний Акира в постели был неопытен, несмел, осторожен и всегда снизу; прежний Акира раскрепощался только, когда дело уже шло к оргазму. Новый же Акира брал все в свои сильные, красивые и длинные руки, уверенный и опытный, он не осторожничал и всегда претворял в жизнь их общие, даже самые смелые, мечты; а еще новый Акира теперь всегда требовал, чтобы Котаро ложился под него – впрочем, Ишигаки был совсем не против. Ему нравилось подчиняться, уступать новому, непобедимому Акире, быть с ним покладистым и любезным – даже днем. Часто, когда Мидосудзи в очередной раз за тренировку обгонял его, Ишигаки видел у Акиры за спиной огромные черные, как у ворона, крылья. Котаро отлично понимал, что в действительности никаких крыльев у Мидосудзи быть не может, и все это лишь игра его богатого воображения. И Ишигаки нравилась эта красивая игра. Котаро с удовольствием мечтал о том, как Акира, прекрасный и всемогущий, встает перед ним, широко расправив свои черные, как уголь, крылья, как Котаро рассматривает их, гладит их, зарывается носом в мягкие, гладкие, плотно прижатые друг другу перышки и однажды неожиданно замечает, что на кончиках крылья Мидосудзи белеют. На кончиках его крыльев хорошо просматриваются несколько светлых, длинных перьев, и Ишигаки думает, что этот завуалированный знак, это непрямое послание – все, что передал ему напоследок прежний Мидосудзи Акира, с которым он познакомился в белоснежный от осыпающихся лепестков сакуры день. 30. 05. 19