Запах осени

Яркие солнечные лучи, пробивающиеся сквозь кроны деревьев, уже начавшие избавляться от листвы, падали на искусно вырезанный из белого камня балкончик и освещали высокую фигуру эльфа, глядящего туда, где, теряясь в дымке горизонта, виднелась Одинокая гора. Изрезанные очертания напомнили ему покореженное оружие, которое, казалось, было тогда везде: на улицах Дейла, на Вороньей Высоте, на поле перед вратами Эребора и по дороге к могильным кострам, пламя которых уносило в Чертоги мертвых гномов и людей. И навеки лишало погибших в Битве Пяти Армий нолдор шанса обрести бессмертие. Дорога в благословенные земли открыта лишь тем, кто добровольно сядет на корабль, отплывающий из Серых Гаваней; остальные же сами выбирают свою судьбу, решив, ввязываться ли в судьбу смертных, и лишаются покровительства Валар. Трандуил помнил тот жуткий вечер после битвы даже спустя прошедшие десятилетия. Он смотрел на тела перворожденных — вечно молодых, перемазанных кровью, вповалку лежавших на разрушенных улицах — и чувствовал, как сердце охватывает страх. Не за себя, но за народ, который он привел к гибели. Отказывая Митрандиру, стремившемуся спасти гномов, эльф чувствовал, как с горьким стоном рвутся кровавые струны, связывающие его с Торином. Решение далось ему огромной болью, но оно было правильным — безумного узбада уже нельзя было спасти, а вот остатки его собственной армии – необходимо. Во что бы то ни стало. Помнил направленную ему в лицо стрелу Тауриэль — выросшая в его дворце девчонка осмелилась пойти против своего короля, защищая гнома, которого практически не знала. Ее слова вызвали лишь гнев — как смеет она говорить ему о любви? Перворожденный слишком хорошо помнил безобразную сцену у врат Эребора. Устроивший ее уже не был Дубощитом, которого он любил. Гордый гном растворился в заваленных сокровищами подгорных залах, оставив после себя лишь безумную оболочку. В какой-то миг король действительно хотел убить ее — никто не должен был видеть его слабость. Ни один человек или эльф не узнает, сколько отняла у него проклятая гора. Помнил схватки на улицах разрушенного города — жестокие, сумбурные, помогающие отвлечься от губящих мыслей. Помнил мертвого мальчишку-гнома, рыдающую над ним стражницу — и собственную боль, распустившуюся в сердце огненным цветком. Им не суждено было познать счастье, но эльфийский король тогда думал лишь о том, как жестоко поступила судьба с ним самим, лишив Единственного и смешав в их душах убийственный коктейль любви и ненависти. Племянник гномьего узбада, неуловимо похожий на него, вызвал у Трандуила лишь боязнь увидеть кровь на другом лице, чуть более обветренном и жестком, любимом и недосягаемом. Но именно этот страх заставил его остановить Леголаса, решившего уйти как можно дальше от отвергнувшей его Единственной. У мальчика было право знать… Владыка Лихолесья не любил свою жену — по крайней мере, не так, как должен был. Она ворвалась в его жизнь после долгих уговоров советников. Легким ветерком пронеслась по галереям дворца, зажигая улыбки на лицах, а позднее стала ему добрым другом, даже не пытаясь влезть в душу. Всю же нерастраченную любовь она перенесла на маленького Леголаса. Трандуилу действительно не хватало ее, так может, и сыну станет легче от осознания, что его любили? Отправив Леголаса на север, эльф двинулся дальше, разыскивая Торина. Дойдя до подножья башни, он обернулся, не имея ни малейшего понятия, где же может быть подгорный безумец. Снизу, из долины, прямо вдоль края ледника взлетали орлы, широко раскинув крылья и горько, отчаянно крича. Этот прощальный клич заставил короля двинуться вперед. Трандуил сам не слишком хорошо помнил, как шел по залитому кровью льду, видя лишь коленопреклоненных гномов и не желая верить в то, что должен был увидеть за их спинами. Однако надеждам не суждено было сбыться — Дубощит лежал там, сжимая заледеневшими пальцами рукоять меча и глядя в хмурое небо невидящими глазами. Рядом давился слезами полурослик. В нос перворожденному ударил запах крови и смерти, вышибая из него дух и заставляя застыть на месте. На губах Торина еще оставалась улыбка — тихая, искренняя, теплая – но ткань его камзола уже пропиталась кровью. Эльф стоял, изучая его лицо и пытаясь навеки высечь в памяти портрет своего Единственного. В тот миг ему не было дела до гномьего перешептывания и недоброжелательных взглядов, устремленных на него. Трандуил видел лишь синеву таких родных — и одновременно невыносимо далеких — глаз да искрошенный лед под гномом. Однако миг прощания кончился очень быстро. Гномы поднялись, собираясь перенести тело своего узбада в Гору, и эльф, с трудом отведя взгляд от распростертого эреборца, резко развернулся, уходя прочь с ледника. Отныне и вовек это место, лед и кровь будут вызывать в нем лишь жгучую боль пополам с отчаянием. Трандуил едва слышно вздохнул, опуская глаза не в силах больше смотреть на Эребор. Если бы он знал тогда, что спустя много лет будет корить себя за то, что не остался на похороны Торина… но этого уже никак было не изменить. Эльф тряхнул головой и двинулся прочь с балкончика, подальше от места, что пробуждало в нем такие воспоминания. Немного позже, практически не слушая доклад подданных, он думал о том, что, не колеблясь, отдал бы Лиственную корону, отказался бы от белоснежных камней Ласгалена и сделал бы все, что только угодно Валар, за жизнь этого гордого, упрямого и просто невыносимого гнома. Теперь же дни Лихолесья были похожи друг на друга как две капли воды. Все больше эльфов уходило на запад, не выдерживая бесцельного существования под началом живущего прошлым короля. Поднявшись, Трандуил вышел из тронного зала, и ноги сами понесли его наверх, в пустынные галереи, где он последний раз видел Дубощита живым и настоящим. Лихолесье же медленно погружалось в ночную темноту. Ветер стих, словно его и не было, и лишь листья, тихо кружась, залетали в резной проем окна. Король устало опустился в кресло и достал из кармана потрепанный кожаный браслет. Тонкие пальцы бережно погладили дубленую кожу, будто бы пытаясь ощутить запястье ее мертвого владельца, и судорожно сжались. В памяти Трандуила возникла эта самая галерея, и он словно наяву услышал тяжелые шаги. Из тьмы возникла коренастая фигура эреборца, выжидающе смотрящего на него. В этом взгляде не было ни привычного почтения, ни ненависти, которой тот дышал несколько часов назад, понося эльфа за предательство. Однако король не выдержал и опустил глаза, не зная, что же сказать Торину. Он помнил, как, сбиваясь, говорил о том, как ненавидит его, и тут же – остерегал от похода на Эребор, чувствуя надвигающуюся беду. Помнил, как гном хмурился, изучая его лицо, и как, наконец, озвучил то, чего так боялся он сам. Помнил усмешку – не презрительно-насмешливую, но теплую и искреннюю, и прикосновение чужой руки, вложившей в его ладонь кожаный браслет. А слова Торина навеки отпечатались в сердце незаживающими ранами: "Я вернусь, эльф, и мы еще поговорим". После этого гномий узбад качнулся вперед, оставляя на его скуле невесомый поцелуй, и скрылся в темноте, где его ожидали стражники. На следующее утро гномы сбежали, а еще через неделю Трандуил увидел, как Единственный вступает в Чертоги Ожидания. Нити их судеб дрогнули еще сотню лет назад, одновременно с тем, как разошлись пути их народов. Впрочем, кто знает, что было бы, если бы Торин не погиб на Вороньей Высоте? Больше всего на свете эльф хотел это узнать. Он уже давно принял решение, и, когда придет время, он не ступит на корабль, навеки оставшись в Средиземье, и, быть может, Ауле смилостивится, дав им возможность заново отковать свою удачу?