Под слезами на твоих щеках снова льётся багровая краска

Безразличие. Пустота. Холод. Равнодушный взгляд. Тяжело жить дальше, когда на ее глазах сгорает в драконьем пламени все то, что она считала своей «жизнью». Тяжело представлять свое будущее, когда до абсурдности тихое море, которому совершенно плевать на ужасы, происходящие на суше, неспешно покачивает легкую лодку, что должна отправить ее в тихий, спокойный, безопасный мир. Тяжело… просто очень тяжело, когда от гари и дыма слезятся покинутые жизнью глаза, когда запах жженой плоти забивается в ноздри. Когда от ее мира остается груда развалин. Когда вместе с замком горит и ее душа. Новый день не приносит спасенья. Новая неделя не уменьшает боли. Новый месяц не лечит раны. Она живет день за днем словно в какой-то прострации. Почти не ест. Почти не говорит. Только чувствует, как внутри варится смесь из отчаянья, боли, обиды и потерь. Действия машинальны. Чувства ненастоящие. Ощущения притуплены. Мир вокруг кажется абстрактной фальшью. Рассеянным, серым, лишенным радости сном. Но почему тогда краски на бумагу ложатся так ярко? Она не брала в руки кисти с четырнадцати лет. Но она все еще отчетливо помнила запах красок, что приносили ей септы и няньки. Помнила, какими легкими были ее движения — почти небрежными, точно девичий танец со страстным кавалером. Сейчас мазки ложатся на бумагу грубо, отрывисто, будто в тонких женских пальчиках не изящная художественная кисть, а грубый мужской топор, остро рассекающих хрупкий пергамент. Серсея не рисует людей: не рисует своих детей, родителей, братьев. Серсея не рисует родные края: не рисует дождливый Кастерли Рок, не рисует уничтоженную Королевскую Гавань. Серсея рисует море. Спокойную тихую гладь, испещренную мелкой рябью быстрых волн. Ночные переливы, темные глубокие воды с мудрыми тревожными волнами. Колкие серые дожди, что кругами рассыпаются по волнующейся глади. Джейме с печальной полуулыбкой робко наблюдает за ней, стоя чуть поодаль. Иногда она рисует мрачные суровые синие бури, и они напоминают ей острый взгляд Эурона Грейджоя, его грубые руки на ней и жесткие требовательные поцелуи. Слезы вновь набегают на глаза, а кисточка в руке заметно дрожит. Тогда Джейме ступает чуть ближе и, опустившись на колени перед ней, оставляет невесомые поцелуи на холодном плече. Прижимается лбом к ее руке и тихо шепчет, что все хорошо, что он рядом, что больше никто не сделает ей больно. Но Серсея не слышит его. Серсея чувствует лишь легкое дуновение ветра на месте, где он оставил свой поцелуй. Ночью она почти не спит. Ей снятся мертвецы и неспокойный сон прерывается резким тяжелым пробуждением. Руки Джейме обнимают ее и успокаивают, поглаживая. Он зарывается носом в чуть отросшие волосы и желает передать ей хоть каплю того спокойствия, которое испытывает сам. Но не может. Серсея не чувствует его объятий. Потому что его здесь нет. Джейме умер от полученных ран, стоило им только причалить к берегам Эссоса. Она долго плакала и кричала, умоляя его не оставлять ее одну — теперь, когда они могут быть счастливы. Но Джейме уже не слышал ее. Джейме умер. Как прежде умерли Джоффри, Мирцелла и Томмен. Как умер и их еще не родившийся ребенок. Серсея осталась одна. У Серсеи были лишь слишком яркие рисунки бездонного моря. Бездонного холодного моря. Серсея ходила за красками на соседний рынок. Ее путь лежал по отрывистой жесткой скале. Она знала, что однажды «случайно» оступится и почувствует, наконец, ту желанную свободу, то желанное спокойствие. Потому что тяжело жить дальше с зияющей дырой в душе. Потому что жить дальше уже просто не получается. Потому что краски хоть и яркие — ими не нарисовать новую душу новую любовь новую жизнь