Зелёная краска

      Ваня приходил на эту площадь юных творцов постоянно. Он часто фотографировал светлую красиво отделанную улицу, расположенные на ней мольберты и прилавки с рукодельными вещами, ходивших людей в костюмах или просто случайных прохожих.       Ване здесь очень нравилось, он приходил и приходил, отдаваясь этой улице как самому старому и насыщенному вину, как самой жгучей водке, как мягкой кровати после двухдневных бессонных тяжёлых нагрузок, как воде в жаркий день…       Он изучил эту улицу уже досконально, но она всё равно вызывала у него много новых и новых эмоций, потому что творцы менялись, кроме Анафия Никодимыча — высокого и худощавого старичка лет восьмидесяти, но живого настолько, что заряжал своей энергией и молодых — и Колясика — его имя было предположительно Коля, возраст его был около сорока, он много пил, но всегда ходил счастливый и общительный, с красным крупным округлым носом и овальными добрыми глазами. Рисовали и Анафий Никодимыч и Колясик просто превосходно. Первый предпочитал изображать красивые арки цветов, целые букеты, выводил каждый лепесток или же прекрасные морские пейзажи. Его вода была настолько живой, что сразу хотелось на море, слышался шум прибоя и громкие крики чаек. Колясик же писал людей. Портреты детей получались у него такими светлыми, что можно было подумать про то, что он продал душу дьяволу, а сейчас изобразил прекрасного ангела. И взрослых так же превозносил в своих рисунках… Рисунки — Ваня даже никогда не осмеливался так сказать про эти работы. Они были настоящие творцы, вечно охранявшие свой пост.       Ваня их знал очень долго, все их истории уже слышал, но они откапывали для него что-то новое каждый раз, угощали чаем или кофе, конфетами или сушёными фруктами, несколько раз рисовали.       — Ты такой интересный парень, Ванька, — говорил Анафий, улыбаясь так, что глаза щурились до двух тонких линий, и хлопал Ваню по плечу.       — Да, — начинал мягко смеяться Колясик. — Ванька, ты такой классный парень. И фотографируешь классно! — восклицал он.       — Шапка, ты уже выпил что ли? — Шапкой Колясика называл только Анафий. Откуда у них это пошло — они не говорили, но активно пользовались этой тайной.       — Но правда, правда! Ванька-то наш ух какой! Молодец! Ай молодца! Ай молодца! — продолжал восклицать Колясик.       — Ну молодец, да, — серьёзно отвечал Анафий, улыбаясь.       — Он же не серый! Я вижу идёт человек. Топ и топ. Пришёл, посмотрел, ушёл. И жизни в нём нет, какие-то все печальные, серые! Красок на них нет! И это я не про твои эксперименты с волосами, — убедительно продолжил Колясик, — а про твои всё! Я же вижу! По глазам и движениям! Я сколько здесь уже лет?! С семнадцати! С семнадцати слежу и наблюдаю здесь за всем! Ох, Ванютка, ты такой парень хороший.       — Ну точно выпил, — улыбался Анафий, всё его лицо покрывалось недлинными мягкими складочками морщинок, что делало его ещё мудрее и добрее. Вытянутое лицо с немного кудрявыми седыми волосами, даже белыми. И серебристая бородка.       — Ну немного, Фань, немного! Всего чуть-чуть! — говорил Колясик, показывая на пальцах, что совсем же ничего, два сантиметрика. И кого пытался надуть, ну серьёзно?       — Эх, Шапка, Шапка, не бережёшь ты свою печень. Сдохнешь так раньше меня, — нарекательно отвечал Анафий.       — А ты куришь! Да! А говорил, что бросил, а я же видел, я чувствовал! — Анафий на это отмахнулся рукой. — А у меня племянник приехал. Он тоже рисует. Талант есть, но не усидчивый, ах не усидчивый! У него одни наброски! Но поте-потенциал есть! Он странный только немного, свой себе на уме. Вот, будет тоже здесь где-то творить.              Ваня заметил новичка сразу. Парень был очень отдалённо похож на Колясика, а все его рисунки были очень поверхностными, такими набросками… размытыми что ли, но всё равно красивыми. Талант в нём правда был, к тому же он молодой. Он представился сразу, мило улыбаясь, как и его дядюшка.       — Серёжа я, — пророкотал голос. Мягкий, высокий, прокуренный что ли, хрипящий или нет? Но звонкий, грубоватый где-то, а добрый всё равно. Как юла.       — Поделишься, как Колясика зовут, а то он не говорит.       — Его? Не знаю, его все так и зовут у нас. Он вообще странный, меня к нему и скинули, потому что я для них тоже странный.       Но Ваня не чувствовал, что Серёжа странный. Он своеобразный, развязный, как четырёхмесячный щенок. Всё ему надо разнюхать, свой нос везде пихнёт, хвостом поднимет всю пыль во круге. Чужаков облает, вцепится в голени своими зубами…       Серёжа очень быстро учился. Он сидел над картиной около трёх часов, но после бросал её недоделанной и уходил в кафе.       — Ему терпения надо! — говорил Колясик.       — Да, это тоже. Но мне кажется ему нужно вдохновение. Чтобы раз, щёлкнуло, — Анафий сам щёлкнул пальцами, — и дальше пойдёт. Нужен переключатель. Вот у тебя такое было, я помню. Ой как помню, — разулыбался он, опять сильно щуря глаза.       — Да, Фань. Наверное, ты прав. Да, конечно ты прав! Ты всегда прав!              А Серёжа меж тем продолжал рисовать. Свои работы он подписывал как: «Абба». Очень часто бросал работы, не дойдя и до половины, хотя там уже вырисовывалось что-то такое… такое магическое и прекрасное.       Ваня показывал ему свои фотографии, болтал о разном, хвалил. Серёжа смотрел своими тёмными глазами, встряхивал светлыми русыми волосами, пропускал через них свою крепкую лапку и хитро смотрел.       — Не, вот здесь, — он выхватил фотоаппарат, а точнее обхватил его вместе с Ваниными руками и потянул на себя. — Вооот здесь вот видишь. Покосилось. Вот, а тут свет не так упал. А вот это прекрасно. Такая же красивая, как и её автор.              Серёжу можно было назвать экстравагантным. Его манера разговаривать, спадающая на лицо чёлка, некоторые высказывания и жесты. Один раз он пришёл в шубе. Какой-то недорогой конечно, но шубе. День был весенний, весьма тепло, а он в белой с длинным мехом шубе. И очками тёмными на глазах.       — Вааааань, — тянул Серёжа, меняя тональность. — Ванюша, Ванька, Ванечка, а пойдём в кафешку, я есть хочу.       — Но ты не дорисовал.       — Да ладно, не хочу пока. Вдохновение ушло, — вывел Серёжа пискляво-хрипяще-утверждающе и направился в кафе, раз обернувшись, посмотрев на Ваню хитрыми и игривыми глазами, словно спрашивая «Идёшь?». И Ваня шёл, а почему бы и нет?              Серёжа любил устраиваться под боком у Вани и смотреть его фотографии, слушая какие-то посторонние истории. На них бывало бросали косые взгляды, но Серёжа только рукой взмахивал:       — Не обращай внимания.       Отвечал и бодался макушкой о его плечо. А Ваня начал задумываться, они такие просто друзья-друзья или… или кто-то специально к нему так подкатывает. Ваня был по девочкам большую часть жизни, но чего здесь девочки, когда Серёжа сидел так близко и так похабно обхватывал губами трубочку, втягивал щёки и пил свой коктейль.       Незаметно Ваня положил руку ему на бок, совершенно случайно провёл носом над его головой, так что почувствовал щекотку волос. Потом он вернулся в изначальное положение, думая, что Серёжа такое хорошее сокровище, такой милый котёнок — а Ваня очень любил котов, — такая красивая русалка, манящая к себе взглядом… Что Серёжа стал ему очень дорог за всё время.       Серёжа меж тем сидел в телефоне, словно не замечая этих всех жестов, но сидел очень близко, абсолютно доверяя.              Серёжа улыбался, приглашая его к себе в гости на съёмную квартиру. Серёжа ребячился с ним, запрыгивал на него со спины, брызгал в него водой и случайно измазал его краской, а потом уже специально довершил образ.       — Дай я тебя сниму, — тянул он и глазами искал его фотоаппарат.       Свою камеру Ваня никому не давал использовать, но в этот раз возмутился только тому, что:       — Ты меня смотри как испачкал! Я весь зелёный, ты мне чуть в глаз не попал, — по-детски обиженно так же протягивал Ваня, складывая руки на груди. — И ты мне волосы испачкал, как я это отмывать буду?       — Я тебе отмою, зайка, — широко улыбнулся Серёжа и подмигнул, а потом сфотографировал. И ещё и ещё и ещё… — Волосы покрасишь в зелёный, — усмехался он.       Ваня хотел что-то возразить, но Серёжа сделал последний снимок, положил камеру и упал на сидящего по-турецки на полу Ваню. Упал, повалил полностью, лёг ему на грудь, лучезарно смеясь. А потом приподнялся, запустил руку ему в волосы и убедительно повторил:       — Я тебя отмою.       И следующий час он его отмывал, снял с него кофту, бросил в стирку. Он закусывал нижнюю губу, рассматривая открывшиеся татуировки на худом теле, несильно накаченной груди, руках. Он отмывал всё лишнее очень вдумчиво, а потом, пока вода продолжала литься из крана, начал водить бесцельно по торсу, пододвинулся ближе, оказавшись возле чужого лица, чувствуя лёгкую щекотку твёрдых волос от бороды, смотрел и облизывал свою нижнюю губу.       Ваня сократил расстояние первым, накрыл его губы, обнял, подтаскивая ближе. И, так как он сидел на краю ванны, они вдвоём чуть в неё не упали.       Целовался Серёжа очень жадно и отрывисто, весь он был разгорячённый с плавящим всё на своём пути огнём в глазах.       Они переместились на кровать, Серёжа навалился сверху, продолжая целовать везде где только может, спускаясь всё ниже и ниже. Он много чего хотел сперва сказать, но потом решил подавиться своими словами и вместо этого нырнуть рукой ему под штаны.       Ваня вспоминал, как Серёжа пил коктейль, рассматривая, как втягивались его щёки. Это было гораздо более пошло, чем тогда. Только здесь ещё горячее ощущение на члене, изворотливый язык.       А после сам Ваня додрочил Серёже, сфотографировал его обнажённого на кровати и оставил засос на шее и на линии челюсти. Он обволакивал его собой полностью, разрешая себя обнимать как тому не пожелается. Им было мало.       Серёжа взялся за кисть и начал рисовать растрёпанные Ванины волосы, торчащую чёрную серьгу в ухе, блаженное лицо, в тёплой и довольной улыбке изогнутые губы с абсолютно поплывшим от всего произошедшего взглядом. Сам Ваня лежал на кровати, смотря нежным взглядом за каждым его действием.       После нескольких часов ему разрешили на себя посмотреть. Законченный рисунок измазанного зелёной краской Вани они хранили сперва у Серёжи, а потом он со всеми другими вещами переехал в другую квартиру.       И рисовать стал лучше, усидчивее, как говорил Колясик, и щёлкнуло у него что-то, как говорил Анафий. А Ваня слушал, кивал и улыбался, лишь спешно листал фотографии в фотоаппарате, на которых зачастило что-то довольное кукольное лицо племянника Колясика.