Мать

После того, как великолепный и горделивый Дайго Кагемицу погиб в битве с демонами, перестав отравлять своей обжигающей ненавистью существование своих сыновей и жены, все обязанности по управлению землями легли на нежные плечи Нуйнокаты. Она, которая провела большую часть своей замужней жизни в золотой клетке своего мужа, не растеряла, однако, свою образованность и эрудированность в административных и политических делах. День за днём педантично просматривая документы и отчёты, она давала уверенные распоряжения своим советникам, сплотившимся вокруг неё после смерти Дайго Кагемицу, терпеливо слушала жалобы простых крестьян и решала их проблемы, вежливо вела дипломатические беседы и встречи, как и полагает полноправной хозяйке этого дома. Она была сильна и крепка достаточно для того, чтобы выдерживать напор мужчин-представителей других кланов, и все замечали в ней тонкий ум, умение подбирать правильные слова и находить компромисс, а также отстаивать интересы своей семьи и земли. Ни одно из этих качеств Дайго Кагемицу в своё время не смог оценить так, как она заслужила. Сердце Нуйнокаты после многих лет тревог и сомнений наконец нашло покой. Её старший сын, Хяккимару, теперь был с ней, в её доме, и не собирался никуда уходить; младший сын, Тахомару, тоже был рядом, хотя и до сих пор находился под пагубным влиянием своего жестокого отца. И ещё - она думает об этом с мягкой улыбкой - у неё появилась дочь, маленькая Дороро, которую разлучать с Хяккимару и выгонять на улицу по причине низкого происхождения было бы просто бесчеловечно, и Нуйноката ни за что бы не пошла на этот шаг. Она, прежде всех своих благородных достоинств, была матерью этим детям, и их счастье и благополучие было превыше всего в её жизни. Всю свою жизнь она следовала своему долгу: сначала она была примерной дочерью, потом скромной невестой, и затем верной женой своему ненавистному мужу. Любовь к нему прошла ровно в тот момент, когда Дайго Кагемицу приказал акушерке избавиться от своего уродливого первенца без кожи, глаз, носа и ушей. Сколько бы Нуйноката ни умоляла оставить ей сына, чтобы позволить ему отойти к богам на её груди, сколько слёз ни проливала и ни кричала от беспомощности - всё это не трогало сердце её сурового мужа. Её сын, её несчастное изъеденное демонами дитя, которого она считала мёртвым долгих шестнадцать лет, как оказалось рос где-то далеко у доброго человека, подарившего ему вторую жизнь. Каждое утро Нуйноката начинала с молитвы благодарности этому человеку. Семь часов в день она занималась делами своих земель и ещё восемь она проводила со своими детьми. Сначала она долго сидела с Хяккимару, разговаривая с ним о жизни и обучая его элементарным, как могло показаться многим, вещам: как правильно держать палочки для еды, как надевать и подвязывать одежду - в конце концов, он не заслужил того, чтобы всю жизнь проходить в одном ободранном кимоно, - как обращаться к людям разных сословий и как принимать гостей. Хяккимару в ответ осторожно гладил левой рукой, которую вернул во время последнего сражения с демонами, её лицо: ему теперь нравилось касаться всего пальцами этой руки и ощущать то, из чего сделаны различные вещи. Кожа матери оказалась необычайно нежной, а волосы гладкими, словно шёлк, из которого были сделаны несколько его кимоно. Короткие волосы Дороро на ощупь были жёстче, и даже их Хяккимару назвал приятными. Когда Нуйноката долго говорила с ним, всё это время с его лица не сходила умиротворённая улыбка и он расслабленно слушал её нежный голос. Рядом с ней он больше не чувствовал себя врагом или демоном в большом доме покойного Дайго Кагемицу. Нуйноката первое время тихо плакала от счастья, аккуратно смахивая слёзы с щёк. Когда её пальцы осторожно гладили его волосы и руки на прощание дарили полные заботы и любви объятия, она не могла поверить, что он реален, и что весь тот кошмар, созданный её мужем, закончился. Счастье наконец-то нашло её дом. Однако Тахомару вывести из-под влияния отца была не так-то просто. - Ты впустила в дом демона! - Шипел её младший сын, захлёбываясь ядом ненависти и злости. - Ты обрекла наши земли на гибель! Ты думаешь только о себе! Борьба с братом и демонами заметно истощила Тахомару наряду с потерей друзей детства. Большую часть дня он лежал в постели, раздражённо кричал на слуг, прогоняя их, и выл от осознания собственного бессилия. Нуйноката чувствовала горькое сожаление и с жалостью смотрела на него, закусив губу. Но она быстро брала себя в руки: и при неизменной любви и нежности, которую она, как мать, испытывала к Тахомару, осторожно добавляла строгость. - Сын мой, - говорила она мягко, - в бедах нашей земли нет вины Хяккимару. Когда твой отец возвёл Храм Ада и запер в нём своих демонов, боги посчитали это величайшим оскорблением и оставили нас. И тогда он принёс в жертву своего собственного первенца. Он поймал демонов только для того, чтобы удовлетворить свои амбиции. А потом, - Нуйноката тяжело вздохнула, - он забыл, что зло не может быть побеждено злом. - Ты врёшь! - Кричал в ответ Тахомару. - Отец никогда бы так не поступил. Всё, о чём он помышлял, было благо его народа! Ты говоришь это только для того, чтобы очернить его имя! - Это правда, сын мой, - Нуйноката осторожно касалась его руки. - Есть ли смысл мне врать тебе? Со временем Тахомару перестал оттёргивать руку от её прикосновений. Он перестал строить из себя обиженного на весь мир ребёнка и начал изредка покидать комнату, пусть даже и возмущённо раздувал щёки в жутком недовольстве. Всем своим видом он показывал кипящую в нём обиду. При виде Хяккимару он сутулился и сжимался под давлением взращенных в нём Дайго Кагемицу чувств глубокой злобы и ненависти. Хяккимару в ответ предпочитал не пересекаться с ним, помня слова младшего брата о нём, или же вовсе садился в самом дальнем углу комнаты и, казалось, не дышал. Тахомару бросал на него яростные взгляды во время совместного приёма пищи, пререкался с Дороро, которой не нравилось его подобное поведение, но теперь был сдержан в выражениях, попутно избегая слова «брат». Нуйноката же ощущала себя самой счастливой женщиной на свете, когда за одним столом рядом с ней сидели трое её детей. Это был крохотный шаг в сторону сближения Тахомару с Хяккимару и Дороро, но самое главное то, что все трое сделали этот самый шаг. Пожалуй, неловкое поведение Хяккимару, который по прежнему не мог ровно держать палочки для еды, постоянно разряжал напряжённую атмосферу. В конце концов, Тахомару, видя мягкую улыбку старшего брата, признал, что тот совсем не был демоном. - Ты мне ничего не скажешь? - Однажды очень резко произнёс Тахомару в присутствии матери и Хяккимару, обращаюсь к последнему. Сердце Нуйнокаты пропустило удар. Неужели Тахомару всё ещё злился, и его гнев достиг апогея? - Прости? - Хяккимару осторожно повернул голову в сторону младшего брата. - Что? - опешил Тахомару. - Твой глаз, - Хяккимару провёл пальцем по лицу в том месте, где, по указанию Дороро, был шрам у Тахомару. - Нет, - впервые с мягкой усмешкой сказал младший сын Нуйнокаты, - не это. Нуйноката, наблюдая за этой сценой, больше не смогла сдерживать своих чувств. Она быстро подошла к своим сыновьям и обеими руками прижала их к себе. - Простите меня! - Всхлипывала она, цепляясь за их одежды. - Прости, Хяккимару, что не смогла защитить тебя! И ты, Тахомару... Прости меня за то, что не была рядом с тобой! - Что вы, матушка!... Сыновья её давно перестали быть несносными мальчишками, но в материнской любви нуждались как никогда прежде. Им жизненно необходимо было заполнить всю ту пустоту, что накопилась в них за долгие годы отсутствия матери и защитницы в одном лице. Однако Тахомару понимал, что в правление отца её слово ничего бы не значило, реши он одним не самым прекрасным днём убить и младшего сына - в конце концов, после приношения в жертву старшего что помешало бы ему сделать это? Нуйнокате было бы сказано родить ещё одного ребёнка, обязательно сына, наследника, а затем ещё одного и ещё, и так до тех пор, пока Дайго Кагемицу не посчитал, что ребёнок идеален по его собственным извращённым меркам. Держа в руках пальцы Хяккимару или прижимая к себе Тахомару, Нуйноката отбрасывала в стороны все «если», успокаивая себя тем, что худшего варианта развития событий теперь никогда не произойдёт. Любви Нуйнокаты с лихвой хватало и на Дороро. Девочка решительно отказывалась носить женские кимоно и начинать учиться искусствам, которым владели все девушки-аристократки, считая, что научиться читать, писать и считать сначала должно быть приоритетным. Несколько раз в неделю Нуйноката лично занималась с ней, отмечая то, как быстро впитываются в неё новые знания, хотя и Дороро частенько отвлекалась, желая посмотреть на тренировки теперь уже старших братьев. По её мнению, Тахомару оказался не таким уж и мерзавцем, пусть даже немного избалованным и высокомерным. Пожалуй, решающим фактором изменения её отношения стало то, что Тахомару «перестал хныкать» и признал в Хяккимару старшего брата. Дороро вместе с матерью, к которой неизменно прижималась, обнимая её руку, наблюдали за их тренировочными боями из тени садовых деревьев и обе удивлялись переменам Тахомару. Тот, найдя для себя авторитет в лице Хяккимару, старался быть сдержанным и не терять душевного равновесия, сколько бы раз не проиграв ему. Торопливость и нетерпение иногда начинали закипать в нём, ведь ничего так сильно в этом мире ему не хотелось, как быть наравне с братом. Нуйноката верила, что день, когда её сыновья поймут души друг друга, придёт; и когда он настал, она не сдерживала слёз радости. Многие-многие годы она горевала по своему старшему сыну, по мужу, в котором не рассмотрела монстра, и по своей несправедливой доле в этом мире. Собственное бессилие душило и раздражало её, распаляя гнев, и несмотря на то, что злым человеком она никогда не была. Теперь же это время кануло в лету, казалось каким-то далёким и почти нереальным. Нуйноката не без скрытого удовлетворения замечала, что Тахомару, избавившись от влияния отца, унаследовал от него его самые лучшие качества. Он был упрям и решителен, настойчив и трудолюбив, говорил чётко и громко, готовый ответить любому, кто посягнёт на доброе имя его семьи. Таким был Дайго Кагемицу в свои молодые годы, когда он ещё не запятнал себя сделкой с демонами и жертвоприношением. Хяккимару же, в сравнении с буйным и порывистым братом, был спокоен и непоколебим, не подвластен бурлящему потоку эмоций. Служанки, денно и нощно приглядывающие за ним, начали умилённо шептаться о том, как они с матерью похожи. Нуйноката и сама знала это, пускай своим взглядом ей трудно было разглядеть то, что черты лица и темперамент у них в самом деле были схожи. Его голос никогда не оглушал её и присутствие ощущалось не так напористо, как в случае с Тахомару. Сама Нуйноката, по словам Дороро, напоминала ей родную мать. - Правда? - Улыбнулась женщина, гладя девочку по волосам. - Должно быть, все матери такие: добрые и заботливые, готовые на всё ради своих детей. Дороро в ответ обнимала её крепко-крепко, показывая таким образом свою привязанность и любовь. Этого не хватало и самой Нуйнокате. Огромный полупустой и холодный к любому проявлению чувств дом с этими детьми стал наконец-то тем местом, которое она покидать больше не хотела. Тахомару практиковался в искусстве фехтования и науках, Хяккимару учился красивой связанной речи, а Дороро вела беззаботную жизнь ребёнка, детство которого больше не было омрачено голодом и холодом очередного временного пристанища. Больше счастья Нуйноката в жизни никогда не желала, но для Хяккимару этого было недостаточно. Клятва, данная самому себе, звала его в дорогу. - Нужно вернуть глаза, - тихо сказал Хяккимару, - чтобы увидеть тебя. Увидеть Дороро. Тахомару. Нуйноката несколько минут смотрела на него удивлёнными глазами; в них успели проскользнуть и горе, и печаль, и тоска. Но лицо Хяккимару оставалось неподвижным, и всем своим видом он как бы говорил, что отговаривать его бесполезно. С каждой возвращённой частью тела его мир становился больше, наполняясь новыми ощущениями, разве она имела право запереть его в четырёх стенах и не выпускать на волю только потому, что боялась вновь потерять? - Не волнуйтесь, матушка, - проворчал Тахомару, выходя из-за угла коридора. - Он сделает это не один. Тахомару подошёл ближе и она ненадолго сжала его руки, опустив голову. Затем она с нежностью провела рукой по плечу Хяккимару и отошла в сторону, пропуская их вперёд. На обоих она посмотрела с величайшей любовью и заботой. - Мы скоро вернёмся, - буркнул Тахомару, смущённо отводя глаза в сторону. - Не беспокойтесь, - он хмыкнул, - мелкая защитит вас вместо нас. Тахомару потянул рукав кимоно брата вперёд, вовлекая того в дорогу. Нуйноката сдержанно кивнула, с радостной улыбкой вытерев слёзы. В конечном итоге, величайший долг матери - отпустить своего ребёнка, когда приходит время.