Кости, перья, ягоды

Стежок за стежком. Мина латает изорванный грязный гобелен. Мягкие строчки ведёт и словно бы за каждый прокол в когда-то гладкой ткани извиняется, гладя свежие швы, когда приходится сшивать силуэт королевы Солярии. Мстительно щурится и с силой вонзает иглу в изображение одного из сражённых уродливых монстров. Укалывается. Мине боль нипочём — что исколотые пальцы для той, что сотни лет жила среди мусора, забытая и сброшенная со счетов, той, что прошла в славные времена не одну битву, но выжила несмотря на боль и раны? Мина заботливо оглаживает изображение лица королевы, искажённого яростью боя. Оставляет кровавый след от исколотых пальцев и вздрагивает. Только хуже сделала, казалось бы, но ей нравится. Кровь монстров к лицу Солярии. Мина помнит славные бои, в которых сражалась с ней бок о бок, когда сотни железных башен гордо вставали на защиту Мьюни, помнит короткие привалы — и снова в путь, снова в бой, в погоню. Мина глубоко вдыхает и в сладком аромате яда-яда ягод различает запах дыма, металла и крови, как в старые добрые времена. Счастье её закончилось, стоило Мине умчаться в погоню за отступающим отрядом монстров, опьянённой азартом и не слышащей окриков и приказов. Тогда, вернувшись со связкой отрубленных голов, гордая и ждущая похвалы, она застала лишь разрушенный лагерь. Мина не считала дней, пока не собрала каждый кусочек растерзанного тела королевы. Кость за костью. Стежок за стежком. Ползая в колючих кустах, болотной тине и грязи, срывая голос от плача и торопливых распоряжений тем, кто первые дни тоже пытался искать. Все со временем ушли, все примирились, избрав новой королевой совсем юную дочь Солярии, но Мина продолжала поиски. Эти кости она обнимала, размазывая по щекам слёзы и грязь и не помня себя от горя. Мина ловит себя на том, что обхватывает череп единорога руками совсем так, как когда-то — череп Солярии. Обнимает и снова беззвучно плачет, раскачиваясь из стороны в сторону. Она безумна, ей всё нипочём. В очередной раз потерпев поражение, она ушла, гордо подняв голову, в лес, снова оставшись одна. Она выживет и в мире без магии. Она будет жить и хранить верность присяге, пока хоть один монстр жив… Так она думает, но затем вспоминает взгляд того призрачного силуэта королевы — взгляд презрительный, полный сожаления и суровости. Мина помнит, как били по лицу копыта единорога, помнит себя, захлёбывающуюся, утягиваемую на дно, помнит, как протягивала руки… Её никто не пытался вытащить. Там, на самом дне, в холодной липкой тьме, она задыхалась, обнимая кости единорога и молясь лишь о том, чтобы королева одумалась, чтобы протянула руку, вытащила на воздух. Мьюни спасут лишь воины Солярии, как не поймут все эти глупцы, что сами, разрушая магию, на которой построен мир, безумны, но сумасшедшей зовут всё равно её? Мина делает судорожный вдох — горят заливающиеся горькой, испорченной магией лёгкие — и выдох. Кашляет, захлёбывается, и только какие-то крохи, остатки жизни и магии в костях, которые она сжимает до хруста и ранящих руки обломков, заставляют их двигаться и в последнем стремлении к жизни, оттолкнувшись от дна, всплыть наверх, вынося Мину к обжигающему с непривычки воздуху. Да только мир, в котором она оказывается, словно какое-то уродливое отражение всего того, что она защищала и любила сотни лет. …Мина вздрагивает, вырываясь из дрёмы, как из мутной пучины, и судорожно вдыхает сухой, лишённый магии воздух. Запах яда-яда становится всё сильнее. Гобелен в её руках — в крапинках крови из исколотых и израненных пальцев. То, что некогда было тронным залом, разрушено, разворовано, увито плющом, заросло яда-яда, усыпано каменными изваяниями ворон. Их глаза распахнуты в ужасе, их клювы раскрыты и испачканы соком. Мина смотрит на них, глупых, как все мьюнианцы, с презрением, но впервые ощущает себя такой же, как эти птицы — доверившейся и, стоило лишь ощутить сладкий сок, окаменевшей во времени и безумии. Мина закутывается в гобелен и, прихрамывая, подходит к огромному проёму в крыше вровень с полом, через которое видно небо и ослепительное солнце. Оно тоже радо тому, что творится на землях Мьюни? Оно тоже издевается, смеясь в лицо Мине? Она смотрит, как кружат в небе вороны, и хочет к ним. Стать лёгкой, невесомой, сбросить тяжесть прожитых лет, сбросить ржавые оковы ставшей никому не нужной клятвы, сбросить тянущие нити одиночества… Не может. Окаменела. Слишком тяжёлые стали незримые крылья, что когда-то могли поднять её в воздух, слишком сладок стал сок, напитавший вены ядом и магией. Нога соскальзывает с края, и на одних лишь рефлексах Мина успевает ухватиться за одну из торчащих балок, что когда-то поддерживали кровлю крыши. Тяжёлый залатанный гобелен соскальзывает с её плеч и падает, падает, падает, простирая широкие узорчатые крылья над бездной в десяток этажей. Мина скорее по привычке, на автомате, как положено закалённому ловкому воину, забирается обратно и всё смотрит, смотрит за этим падением. Хочет вспомнить, как летать, машет руками, подпрыгивает, кричит вороной, да только так и падает на пол, разбивая колени. Тяжёлая. Окаменевшая. Поднимает глаза в небо и в нём видит сияние. На миг вскрикивает хрипло в неверящей радости — неужели сохранилась магия хоть где-то? Вспышка ослепляет её, грохот стоит в ушах. Мина закрывает глаза ладонью и вскакивает, а когда промаргивается… Новый мир предстаёт перед ней. Жужжание, скрежет металла, удивлённые вскрики то тут, то там. Мина уже не знает — плод ли это её очередной безумной галлюцинации, или же всё Мьюни вмиг изменилось, обросло уродливыми строениями и чужеродными очертаниями. Мина уже в шаге от того, чтобы воодушевиться. Вот-вот снова засмеётся, махнёт руками, будто крыльями, зашагает бодрой походкой, придумает очередную безумную идею, уже набирает в израненные ладони ягоды с ближайшего куста, сама ещё не придумав, кого накормит ими в первую очередь… Взгляд её цепляется за торчащие обломки балок, что поддерживали купол ныне дырявого свода зала. Они сходятся как рёбра, будто скелет замка, и Мина заходится захлёбывающимся кашлем, осознавая. Всю жизнь она обречена големом из железа, камня и магии сторожить кости. Кости Солярии. Кости замка Баттерфляев. А теперь — ещё и кости изуродованного, лишённого магии и духа своего народа Мьюни. Что будет следующим? Мина замирает, стискивая в ладони ягоды, и ядовитый сок сочится по рукам сквозь пальцы, пурпурными струйками повторяя очертания вен. Мина дрожит, чувствуя, что даже по собственным меркам сходит с ума. Она хочет быть свободной. Хочет оставить все эти кости позади и взлететь на ставших лёгкими перьях. Пошатывающейся походкой подходит к самому краю. Солнце освещает новое Мьюни, и всё в мире иное, обновлённое до неузнаваемости, только Мина, будто окаменевшая ворона, замерла среди всех этих изменений в нелепой позе безумной воительницы. Мина не видит себя в этом новом безумном мире, не может принять, не может сдвинуться с места — иначе сломается как каменная статуя, сдавившая ягоду клятвы в клюве. И лишь один есть способ прервать это окаменение, чтобы последний солдат, хранивший кости старого мира, рассыпался ржавчиной, костями и перьями — это она понимает отчётливо, стоя на самой высокой башне покинутого замка. Дрожит, но не позволяет сомнениям успеть остановить её и вернуть на пост. Мина делает резвый прыжок, прикладывая пригоршню давленых ягод ко рту, простирает руки подобно широким вороньим крыльям. И камнем падает вниз.