______
Горячая вода касалась почти самого носа, словно Цзинь Лин хотел спрятаться в ней от всего мира. В этом павильоне было тихо, сквозь резные окна только шумел слабый ветерок, принося отдаленные голоса и редкий стук. Фея лежала у двери, мокрая после купания, и тревожно водила ушами. С тоской Цзинь Лин вспомнил, что перед расставанием он так и не обменялся и парой слов с другими юношами. Даже радостная улыбка, с которой Цзинъи смотрел на Вэй Усяня, не казалось такой дурной. Сычжуй вовсе пропал раньше всех. Вода вдруг пошла пузырями — Цзинь Лин фыркнул. Он вылез из кадки, кое-как обтерся, поправил волосы и надел свежие нижние одежды; ткань приятной прохладой коснулась гудящего тела. Стоило голове только коснуться подушки, как перед глазами ослепляюще яркими образами возникли картины прошедшей ночи. Ранившие больнее клинка слова, крики, слезы, которые даже дядю не сделали слабее. Они говорили только о боли. Цзинь Лин вертелся с боку на бок. Тело было жутко измотано, но сон никак к нему не шел. Несмотря на всю разрушительную ненависть, которую Цзинь Лин волей-неволей разделил с дядей, тот попытался защитить Вэй Усяня и получил за это тяжелую рану. Дядя казался сильным и независимым и никогда не говорил о том, что его тревожило. Он всегда был для Цзинь Лина примером и, пусть и общаться с ним порой совершенно невозможно, дядя оставался самым близким. Суйхуа покоился в ножнах рядом с кроватью, отблески свечи медным светом переливались на рукояти. Пальцами Цзинь Лин очертил искусную резьбу на гарде. Одиночество становилось совсем невыносимым. Цзинь Лин старательно завязал пояс верхних одежд, словно даже среди ночи его могли увидеть и отчитать за неподобающий вид. Свечу он оставил гореть на столе. Когда Цзинь Лин подошел к двери, Фея подняла голову, а затем встала, закружила рядом, напрашиваясь на прогулку. — Пойдешь со мной? — спросил он, и Фея радостно замахала хвостом. У самой пристани суетились продавцы в ночных лавках, в воздухе тянуло ароматом запеченного в золе чилима, но есть совсем не хотелось. Фея, словно чуя его настроение, не отходила от него ни на шаг, а когда Цзинь Лин остановился и сел на край причала, свесив ноги вниз, легла рядом и положила голову ему на колени. Покой на сердце все не приходил, и тогда Цзинь Лин пожалел, что он не в Облачных Глубинах. Мальчишки рассказали ему, что там есть ледяной источник, способный снять боль тела и тревогу с души. Первым он бы забросил туда своего дядю. Счет времени ускользал от Цзинь Лина. На далекой границе озера еще не брезжил рассвет, а вода сходилась с небом, сливаясь в непроглядную темноту. После бесцельной прогулки ноги принесли его к знакомым с малых лет покоям, которые он долгое время едва ли не считал своими собственными. Цзинь Лин не был уверен, что дядя тоже смог сегодня заснуть. Почти в самых дверях Цзинь Лин столкнулся с одним из целителей, который, даже не успев глянуть на него, поспешил прочь. Цзинь Лин ошарашенно проводил его спину взглядом и поспешил в покои. Фея низко гавкнула и припустила следом. Там творилась настоящая суматоха. В воздухе стоял сильный запах отваров из трав, в стороне, где располагалась кровать, тонкой струйкой вился дым, на резном столе стояли разной формы флаконы от эликсиров. Встревоженной птицей Цзинь Лин заметался, пытался подойти и так, и эдак, вытягивал шею. Никто не обращал на него внимания, а дядю он так и не мог увидеть за стеной фиолетовых одежд. — Отойдите! — не выдержал он, от охватившего страха крикнув громче, чем собирался. От неожиданности двое лекарей обернулись, и Цзинь Лин воспользовался мгновением и протиснулся между ними. Лицо дяди было бледным как лист рисовой бумаги, на лбу мелкими бисеринами выступил пот, а сомкнутые веки подрагивали. Грудь скрывала новая повязка, и, судя по количеству слоев ткани, под нее было наложено множество лекарств. Что здесь случилось? Они разговаривали лишь недавно, до этого несколько часов провели в дороге, дядя вел себя как обычно — вредно и заботливо одновременно, он был почти в порядке… Почти. Вдруг оружие было смазано ядом, который медленно убивал тело? Цзинь Лин ничего не понимал, ему только и оставалось, что цепенеть от страха и растерянности. Один из целителей, самый седой, заметил выражение его лица и с сочувствием в жесте положил морщинистую ладонь ему на плечо. — Душевные раны порой хуже телесных, — сказал он. — Глава Цзян всегда очень силен, никто не ожидал.... даже он сам, что станет хуже. Самое страшное позади, теперь ему нужен только отдых, он скоро поправится. В груди Цзинь Лина зрела настоящая буря из чувств. Дядя ведь никогда не покажет виду, насколько бы серьезную рану ни получил. Что еще хуже — никогда не покажет душевную боль, которая не давала вылечить тело и которая теперь едва не сгубила его! Суматоха постепенно затихала. Исчезли пустые флаконы со стола, запах трав ослабел, целители унесли лишнюю утварь и оставили небольшую емкость с водой и полотенце рядом. — Молодой господин Цзинь, — сказал седой целитель, — и вам нужно отдохнуть, вы тоже измотаны. — Я останусь, — Цзинь Лин не раздумывал и секунды. — Эту ночь с него не сведут глаз. Я понимаю ваше волнение, но повода для беспокойства уже нет. — Я останусь, — настоял Цзинь Лин, сжав руки в кулаки и повысив дрогнувший голос. Конечно, лекари останутся рядом, чтобы в случае чего оказать помощь, но и сам Цзинь Лин не уйдет, даже если его не воспринимают всерьез. Это его дядя, он ответственен за него, и не другим решать, оставаться ему рядом или нет. Мысль о худшем исходе вовсе подступала к горлу тошнотой. Один из целителей перед уходом хмыкнул, пробормотав «Что за упрямый ребенок», и на этих словах у дяди дрогнула бровь, словно он захотел нахмуриться. Цзинь Лин никого к нему не подпускал, сам отжимал влажное полотенце и промакивал вспотевший лоб. Лишь раз обернулся на целителя, и тот сказал, что будет возле двери. На любой шорох Цзинь Лин вскакивал, внимательно вглядываясь в бледное лицо. Трепещущее пламя свечи отбрасывало на него резкие тени, дядя не просыпался, лишь иногда хмурил брови. Постепенно дыхание стало спокойнее и выровнялось, и только тогда Цзинь Лин тоже выдохнул. Он сел на пол возле кровати, стараясь сделать это как можно тише. Лежавшая все это время у стены Фея осторожно подошла, понурив голову, и ткнулась носом Цзинь Лину в лицо, лизнула в щеку. Он протянул к ней руки и обнял за мохнатую шею, и ее тепло тотчас окутало его. — Фея, Фея… — беззвучно прошептал Цзинь Лин, словно хотел вложить в этот зов всю свою горечь. Горечь за дядю, горечь за то, что он не знает, как ему теперь быть. Всего за несколько дней они познали те тяжести, после которых каждый уже не будет тем, кем был. Затем он снова повернул голову к дяде. Рука его лежала вдоль тела, на пальце в полумраке переливался серебристым с фиолетовым Цзыдянь. Сильная рука, которая выдержала столько жестких тренировок и кровопролитных сражений и которую дядя ни разу не поднял на Цзинь Лина всерьез. Глубоко внутри он испытал порыв дотянуться и сжать ее в своей руке, но удержался в последний момент и только глубоко вздохнул. Взгляд его блуждал по комнате. Ширма с искусной резьбой отделяла от покоев кабинет. Там Цзинь Лин тоже провел немало времени своего детства. Иногда он категорически отказывался уходить спать в свои покои, и тогда дядя продолжал работать, пока Цзинь Лин клевал носом под боком, ухватившись за подол его фиолетовых одежд. Таяли одна за другой свечи, свитки с одного подноса постепенно перетекали на другой, но Цзинь Лину все равно не надоедало за этим наблюдать — он чувствовал себя причастным к чему-то значимому и важному, как его дядя. Немало здесь было пролито и слез. Когда ему было плохо, ноги сами несли его, даже если он не встречал здесь тех объятий, которые матери давали своим детям. Поэтому когда Цзинь Лин прибегал сюда со сбитыми коленями, то сидел, сжав зубы и всхлипывая, но не жаловался. На кого он был бы похож, если бы сказал дяде, что местные дети его задирают, а он не может с ними справиться! Дядя, сверкая гневным взглядом, спрашивал, в какой канаве Цзинь Лин побывал, кто это сделал и как он смел, и отчитывал за неподобающий вид. Затем доставал из рукава мешочек с травами, и Цзин Лин скулил от боли, когда они касались ссадин. Затем дядя говорил «Принеси гребень» и терпеливо расчесывал спутавшиеся волосы, завязывал их лентой и крепил заколкой. Цзинь Лин все поворачивал голову, чтобы посмотреть на дядю, и думал, почему тот не вплетает в его прическу такие же косички. Вот и сейчас Цзинь Лин невольно посмотрел на дядю, туда, где находилось золотое ядро, центр силы, который важнее сердца. В голове еще плохо укладывалось услышанное в храме, а перед глазами стояло лицо дяди и как шевельнулись его губы, с которых не слетело ни слова. Почему-то Цзинь Лину казалось, что не только Вэй Усяню, но и ему было важно услышать эти слова. Никто в этом мире не железный, даже самый несгибаемый может стать уязвимым из-за одного-единственного человека. Возможно, если бы Цзинь Лин изначально послушался дядю, то сейчас он не лежал бы здесь в таком состоянии. Цзинь Лин подтянул к себе колени и уткнулся в них носом. — Прости, — прошептал он и почувствовал, как теплая слеза скатилась по щеке.______
Утро пробудило его пронзительным щебетанием. Цзинь Лин вздрогнул и заозирался по сторонам — он не запомнил момента, когда сон сморил его. Слабый утренний свет узором пробивался через тонкую бумагу в резном окне. Фея дремала, согревая ноги, а на плечах Цзинь Лин с удивлением обнаружил тонкое одеяло с постели дяди. Цзинь Лин обернулся — сам дядя все еще спал. К лицу его прилила кровь, и он, к большому облегчению, уже меньше походил на мертвеца. Схватившись за край ткани, Цзинь Лин поднялся, и почти сразу же послышался звук отодвигаемой двери. Вошел целитель, и Цзинь Лин въедливо посмотрел на него, но тот повторил сказанные накануне слова. Только сейчас Цзинь Лин смог поверить, что беда позади. Фея поднялась и очень хотела есть, поэтому смотрела на Цзинь Лина большими влажными глазами. Он ласково потрепал ее за ухом. Каждый нуждается в заботе.______
Дни, пока дядя приходил в себя, Цзинь Лин посвятил коротким тренировкам, договорившись с адептами ордена, которые были немногим старше его. Физическая нагрузка давала ненадолго проблеск в спутанных мыслях. Приближался день, когда Цзинь Лин войдет в ворота Ланьлина и добровольно погрузится в тот хаос, в котором пребывал орден после падения Цзинь Гуанъяо. Мысль о нем струной затягивалась вокруг шеи, но не обезглавливала — Цзинь Лин до сих пор не находил для себя ответа, собирался ли младший дядя ее затянуть. Цзинь Лин совершенно не представлял, что будет дальше, и малодушно хотел вернуться даже в тот день, когда они погрузились с учениками ордена Лань в морок города И. Казалось, что угодно было бы лучше недавней ночи. Днем ноги привели Цзинь Лина в тихое место на востоке Пристани Лотоса — здесь не было построек, только дорожка среди пышного кустарника, и вскоре из-за зелени выглянул храм с восьмиугольной крышей. Двери его были открыты, и Цзинь Лин осторожно вошел в небольшое помещение. Здесь покоилась вся история ордена Цзян. В вазах стояли свежесрезанные лотосы, курились сладким дымом почти догоревшие палочки для благовоний, погружая помещение в сизую дымку. Цзинь Лин подтянул под себя подушку и сел. Даже на коротком веку Цзинь Лина в храме провелось немало обрядов, и он нередко видел здесь дядю в одиночестве, когда изучал самые дальние уголки Пристани Лотоса, передвигался по всей территории беззаботно и безнаказанно или скрывался от самого дяди. На маленьких алтарях возвышались две деревянные таблички — «Цзян Фэньмянь» и «Юй Цзыюань». Родители, отнятые также, как и у Цзинь Лина. Когда-то он, будучи таким маленьким, что еще не умел держать меч, спросил, глядя на эти таблички — это родители дяди, а где же его? Дядя тогда сильно сжал его за руку и опустился перед ним на колени. — А-Лин, — дядя посмотрел в его глаза, а затем порывисто обнял и отстранил от себя, — они там же, где все наши предки. Волнуются и переживают за тебя. И всегда помогут, когда попросишь. Цзин Лин изо всех сил в это верил. ...А в Ланьлине в Храм Предков его впервые взял Цзинь Гуанъяо, и это воспоминание болью отдалось внутри. Сейчас Цзинь Лин взял три палочки для благовоний и задумчиво повертел их в руках. — Бабушка, дедушка. Он не знал их при жизни, и образ их был мозаикой в воображении, составленной по чужим рассказам или случайно подслушанным разговорам. Цзинь Лин помолчал, прежде чем мысленно продолжил, зажмурившись: «Пожалуйста, надоумьте его перестать быть таким. Он же на самом деле добрый, хоть и невыносимый». Обида, которая грызла Цзинь Лина в пещере Фу Мо, когда вместо слов дядя всучил ему Цзыдянь, исчезла, стоило лишь вспомнить его взгляд и крик в храме Гуаньинь. А потом он дал подзатыльник и оттолкнул, а затем был готов защитить ценой жизни. Невыносимый. Храм Предков содержался в порядке, но все же Цзинь Лин поднялся и стал делать не совсем привычное для него дело — чистить таблички. Бормоча под нос, он продолжал разговаривать с предками, будто они могли подсказать, что ему делать. У Цзинь Лина было ощущение, что сейчас он прощается с чем-то очень надолго, а с чем-то — навсегда. Через некоторое время он почувствовал, словно воздух в комнате двинулся и мелькнула едва заметная тень. Он резко обернулся и увидел, что в дверях стоял дядя и, кажется, уже некоторое время за ним наблюдал. Впервые увидев его на ногах после той ночи, Цзинь Лин встрепенулся: — Дядя! Он был педантично одет в привычные одежды, туго собранный пучок и заколка украшали голову. Здоровый цвет кожи не выдавал в нем болезни, но на лице отражались смешанные эмоции, словно старый шрам с новой силой заныл в груди. Руки Цзинь Лина невольно остановились. «Как ты себя чувствуешь?», «Болит?» — вертелось в голове, но дядя до зубовного скрежета не любил подобных вопросов, поэтому оставалось только прикусить язык. — Думаешь, что ты способен сделать больше, чем целитель? С таким добрым приветствием дядя подошел, опустился на подушку рядом и поклонился матери и отцу. Цзинь Лин хмыкнул: — Я что, глупец? Одного я не выгнал. — Ты там был не нужен, — в голосе дяди не было яда, только усталость. Может, он не хотел предстать перед Цзинь Лином в таком виде? Что за вздор. Новая обида хлестнула Цзинь Лина по лицу, и он вспылил, пусть и продолжил говорить негромко, словно боялся потревожить духов предков: — Может, я думал, что останусь без тебя! Громкий шепот прокатился по помещению, Цзинь Лин впился взглядом в лицо напротив и поджал губы. От возмущения жгло щеки и горели уши. За всю жизнь Цзинь Лин выкрикивал разное в сторону дяди — и все это в основном либо было словесной защитой, либо касалось отталкивающих черт его характера. Однако впервые он так честно сказал о собственных чувствах. Дядя вскинул брови и застыл, лицо на миг стало каким-то детским, что поразило даже Цзинь Лина, а затем тот опустил голову, и молча стал помогать чистить таблички. Цзинь Лин поерзал на коленях и только сейчас обратил внимание, что отполированные доски пола рядом с подушками изуродовала свежая царапина, словно от сильного удара, и там же рядом слабо виднелось несколько пятен. — Ой, — сказал Цзинь Лин, рассеянно потрогав пальцем одно из них, но оно высохло и уже не оставляло следов. — Что тут... — начал он и замолчал. Дядя проследовал за его взглядом и лицо его стало мрачным и одновременно печальным. Чутье подсказывало Цзинь Лину, что это связано с тем вечером после второй осады Луаньцзан, и дядя ворвался в зал, разъяренный, а плечо его было повреждено. — Ничего, — только и сказал дядя, — сюда нужно позвать слуг. Тонкие ленты дыма от благовоний заструились вверх.______
Нежная сладость семян лотоса освежала — за одно это Цзинь Лин сильно любил Юньмэн. Перед ними стояли подносы, полностью уставленные едой, но кроме зеленых семян, Цзин Лин не положил в рот и крошки. Не поднимая взгляда от своего столика, дядя бросил: — Ешь, иначе от тебя ничего не останется. Все последние дни Цзинь Лин плохо ел и, казалось, съешь он хоть каплей больше, то его стошнит. — Не могу, — хмуро ответил он. Цзинь Лин все думал, когда же дядя заговорит с ним о произошедшем, или о будущем, или о чем-нибудь, но он лишь сказал скупо: — А-Лин, через неделю мы отправляемся в Ланьлин. Почему так неожиданно? — Что? — переспросил Цзинь Лин. — Почему ты ничего не обсудил со мной? Он только замечал, что дядя много времени проводил в кабинете, а его помощник и другие приближенные адепты суетились, то приходя, то уходя от него. — Не было нужды, ешь. Цзинь Лин чувствовал себя абсолютно лишним и сейчас ощутил, как внутри вот-вот выстрелит давно и плотно сжатая пружина. — Только отчитываешь по пустякам, — заговорил он, постепенно повышая голос, — о том как я ем и как сплю, но не о важном, что напрямую касается меня! Цзинь Лин болтался здесь как неприкаянный, словно бы ждал, что дядя решит все его проблемы. Эта мысль выворачивала наизнанку, будто сам не в состоянии что-то сделать. — А-Лин, — низко процедил дядя. Он отложил палочки для еды и взглянул на него. — Всему свое время. — Всему свое время, — повторил Цзинь Лин. — Оно уже пришло, а ты все считаешь меня проблемным и ни на что негодным! Молчишь, не посвящаешь ни в какие дела! То, что он выкрикнул, было искренней правдой, но больше всего Цзинь Лину хотелось, чтобы дядя мог открыться и ему тоже, но от нахлынувшего гнева и скопившихся чувств не следил за тем, какие слова вылетали из его рта. — Пока не о чем говорить, — ответил дядя и, кажется, спокойствие ему уже давалось с трудом. Каждый ответ был для Цзинь Лина как брызги масла в огонь, кровь вдруг окончательно ударила ему в голову. — Прямо как с Вэй Усянем, да? — Он вскочил из-за стола, и со звоном загремели тарелки и чашки на подносе. Из раскрытых дверей за ними с интересом наблюдал кто-то из слуг, но Цзинь Лина это мало волновало. — Вечно отталкиваешь меня. Да Вэй Усянь и тот был со мной ласковее, чем ты! Едва эти слова сорвались с его губ, как Цзинь Лин осознал, что наговорил. Тяжело дыша, он осекся на полуслове, будто только что его телом завладело темное существо и сказало это вместо него. Но сказанного было не вернуть, и Цзинь Лин оторопело уставился на дядю. Кровь отхлынула от его лица; подобно нефритовой статуе, он сидел недвижно и молча смотрел Цзинь Лину в глаза. Впервые дядя не ответил, не забранился, не пообещал переломать ноги. Ни единый мускул не дрогнул на бледном лице. Сердце вдруг сжалось, потому что молчание это было тяжелее, чем удар Цзыдяня. И Цзинь Лин сбежал.______
Чеканным шагом он прошел от северных ворот пристани до южных. Колокольчик ордена Цзян звенел на поясе, и Цзинь Лин в раздумьях то и дело хватался за него. Он ругался под нос на дядю, и внутренне — на себя. Фея нашла его, когда Цзинь Лин запрыгнул в маленькую лодку, привязанную к причалу. Она встала на самый край, свесив язык, и приготовилась к прыжку. — Фея, стой! — Но было уже поздно. Огромная туша сделала прыжок, и маленькая лодка закачалась так, что едва не перевернулась. Фея грузно уселась рядом, довольная своим маневром, и принялась лизать руки Цзинь Лина, теперь с головы до пят забрызганного речной водой. — Ну что же ты делаешь… — бормотал он, находясь мыслями совершенно не здесь. Он совсем не это хотел сказать. Совсем. Они покачивались в лодке в пруду, как на ковре с изумрудными листьями, среди которых тут и там выглядывали нежно-фиолетовые цветы. Ночь уже опустилась на пристань, и на темной воде играли блики от ночных лавок и зажженных на пристани огней. Цзинь Лин с тоской смотрел на этот пейзаж, когда услышал размеренные шаги по деревянным доскам, вскоре остановившиеся позади него. Обернувшись, он приготовился крикнуть знакомое имя, но перед ним на пристани сидел главный помощник дяди, Бэй Лю. Все, что Цзинь Лину о нем было известно: он был старше дяди, примкнул к ордену Цзян во время «Выстрела в солнце», когда его собственный клан Вэни сожгли дотла, как и Пристань Лотоса. Он был молчаливым и обладал спокойным нравом, и Цзинь Лин видел его рядом с дядей, сколько себя помнил. — Молодой господин Цзинь, — поприветствовал он его кивком, и Цзинь Лин склонил голову в ответ, все еще настороженно глядя на него. Нет так уж часто он заговаривал с ним. — Любуетесь ночью? Цзинь Лин снова обернулся на широкий пруд позади себя и кивнул: — Да… Я не знаю, когда вернусь сюда в следующий раз. Сказав эти слова, Цзинь Лин осознал, что уже заранее тоскует по этим местам. Он больше не приедет сюда на целых полгода, чтобы беззаботно бегать по горам, есть вволю суп со свиными ребрышками и корнем лотоса и испытывать на прочность дядино терпение. — Он будет рад, — сказал Бэй Лю, — как только вы сможете приехать. — Ну конечно… — буркнул Цзинь Лин, — так уж и будет, — сказал он и не стал продолжать, хотя слова так и вертелись на языке. Он ни с кем не будет обсуждать своего дядю. К тому же, Цзинь Лин сегодня и так сказал много лишнего, за что хотел сейчас отрезать себе язык. Бэй Лю задумчиво почесал тонкую бородку. — Мне вдруг вспомнилось… Когда глава Цзян впервые привез вас младенцем в Пристань Лотоса, он был убит горем, но с такой силой обнимал тот сверток, в котором вы лежали, будто обнимал весь мир, который у него был. — Бэй Лю оправил рукава. — Почему-то я хорошо запомнил тот момент. Рядом с вами он совсем другой человек, хоть и не любит этого показывать. Даже в лице меняется. Только не знает, что это заметно, — он сдержанно засмеялся, словно ему стало неловко за сказанное. — Прошу, не выдавайте ему этот секрет. Цзинь Лин только открыл и закрыл рот, не найдя слов для ответа, а Бэй Лю поднялся на ноги, словно вспомнил о чем-то важном, и отряхнул невидимую грязь с фиолетовых одежд. — Уже поздно, молодой господин Цзинь, прошу меня извинить. Цзинь Лин поклонился: — Доброй ночи, господин Лю. Перед уходом Бэй Лю обернулся: — Но еще больше он будет рад, если у вас там, — он кивнул по направлению к северу, где находился Ланьлин, — все станет хорошо. Едва спина Бэй Лю исчезла, Цзинь Лин опустил руку в пруд, отодвинул жесткие зеленые листья и, добравшись до распустившегося цветка лотоса, погладил его прохладные нежные лепестки. Дядя оберегал его как мог от неудобных тем, пересудов за спиной, сплетен — от всего, что так любили говорить и творить люди вокруг, даже зная, что перед ними наследник главы ордена. Рассказывал о родителях, водил на кухню, чтобы показать как варится суп, которым славилась его мама, и учил обращаться с мечом, которым гордился его отец. Потакал капризам и даже в моменты сильнейшего гнева не трогал запретных тем. Но Цзинь Лин не ответил ему тем же. Правы те, кто называл его избалованным ребенком с отвратительным характером.______
Дядя позвал его к себе следующим утром, и Цзинь Лин, наспех собравшись, уже с радостью и воодушевлением готовился к тираде, которой его отчитают, и намеревался достойно извиниться. Вопреки ожиданиям, кабинет встретил его тишиной и ветром, гуляющим в раскрытых окнах. Здесь царил привычный педантичный порядок, каждый предмет, будь то книга, свиток или артефакт лежали на своем месте. Дядя, не отрывая взгляда от увесистого тома, жестом указал Цзинь Лину сесть напротив, и тот, понурив голову, повиновался. — А-Лин, завтра утром я сопровожу тебя до Башни Золотого Карпа, — сказал он так, словно не было вечера накануне и брошенных ядовитых слов. Словно завтра он отвезет его в Ланьлин лично, как делал всегда, а через полгода Цзинь Лин вернется. Только эмоций на лице дяди проглядывалось меньше обычного, а если точнее, то их не было вовсе. От этого что-то сжималось внутри, и Цзинь Лин лишь утвердительно кивнул. — Есть вещи, в которых я не смогу тебе помочь или взять их для тебя силой. Ты и так много сделал, подумал Цзинь Лин, за всю жизнь не расплатиться. В Ланьлине наверняка уже творился настоящий переполох, и заранее было дурно от того, какие сюрпризы там ожидали. Но вместе с этим Цзинь Лин чувствовал и растущую решимость, когда вспоминал слова, сказанные Бэй Лю. Они перебирали бумаги и книги, но Цзинь Лин растерял былую смелость и не решался заговорить. Только украдкой поглядывал на дядю, тщетно пытаясь уловить настроение на бесстрастном лице. Вместе с чувством вины приходила новая волна негодования — да как бы Цзинь Лин что-то понял, если дядя постоянно все держит в себе?! Сегодня был редкий случай, когда Цзинь Лин сумел промолчать, поэтому на каждый совет дяди он только и делал, что кивал. Будь внимателен. Не будь расточителен. Проверяй все бумаги, где ставишь личную печать. Не ссорься со старейшинами. Разумно пользуйся своей добротой. Дядя учил с пеленок: сначала ходить, потом читать, затем как стрелять из лука. Первую вылазку с луком Цзинь Лин никогда забудет. Дядя терпеливо раз за разом натягивал с ним тетиву, учил направлять в оружие духовную силу и, тем не менее, первую стрелу Цзинь Лин торжественно выпустил дяде в ногу. Рык был такой, словно Цзинь Лин ранил лютого мертвеца, но дядя сказал: — Все в порядке, — а затем все равно не сдержался, — А-Лин, куда ты смотрел?! Вспомнив это, Цзинь Лин еле стерпел, чтобы не прыснуть себе под нос, а воспоминание теплом и грустью легло на сердце. Теперь дядя учил управлению орденом, и вряд ли у Цзинь Лина было право на ошибку.______
Последним утром Цзинь Лин не обнаружил в своих покоях Фею, но повинуясь внутреннему предчувствию, нашел ее вместе с дядей в небольшом саду за Залом Познания Меча. Цзинь Лин замер, наблюдая за этой картиной. Дядя сидел перед Феей и, судя по жестам, давал ей наказы. Фея, разинув пасть, только тявкала между его репликами и сдержанно била хвостом по земле, потому что дядя то и дело чесал ее за ушами. А потом Фея и вовсе легла перед ним на спину, подставив мохнатое пузо. Не отвлекаясь от нравоучений, дядя чесал ее так, что Фея от радости дергала лапой. В тот миг Цзинь Лин подумал, что стоит подарить дяде собаку. Он же их так любил, так почему до сих пор не завел? Он еще постоял некоторое время поодаль, и отвратительно щемило в груди. Цзинь Лин не хотел уезжать, не хотел оставлять его одного и оставаться в одиночестве сам. Они поднимались вверх по лестнице Башни Золотого Карпа, и в молчании дяди крылась угроза. Когда он разговаривал со старейшинами, то, словно между делом, крутил на пальце Цзыдянь. Та вежливость, с которой дядя чеканил слова, была чистым ледяным дождем. Конечно, никто не ожидал, что прошлый глава ордена закончит столь скоро и бесславно, а на его место придет наследник, который сам еще ребенок и не блистал хорошей славой. Никто не был рад появлению Цзинь Лина, он чувствовал эти недовольные взгляды всем нутром — он был костью, вставшей поперек чужого горла. На дядю же смотрели с почтением и опаской, но чужие языки злы и безжалостны, Цзинь Лин наперед знал, что они скажут за его спиной. Сирота, что влез на место главы с помощью своего бешеного дяди, без которого он ничего не стоит. Пионы здесь цвели так пышно, словно не теряли своего хозяина. Они стояли у этой бесконечной лестницы, и дядя постукивал пальцем по рукояти меча. Лицо его было хмурым, словно он наелся той острой каши, которой их кормил Вэй Усянь в городе И. Цзинь мелко дышал, его ладони потели, а к горлу подступал тяжелый ком. Цзинь Лин смотрел в землю перед собой и тяжело считал секунды до того мига, как дядя развернется и уйдет. Цзинь Лин набрал воздуха в грудь. — Прости, — выпалил он, но услышал, что произнес это не один, а одновременно с дядей. Он не поверил своим ушам, вскинул голову и встретился с удивленным взглядом. Не в силах больше терпеть и отбросив все приличия и собственные страхи, Цзинь Лин крепко обнял дядю, обхватив поперек туловища. Щеки заливали горячие слезы, и вскоре Цзинь Лин почувствовал, как сомкнулись руки в ответном объятии у него за спиной. Цзинь Лин стукнул дядю кулаком по спине, не вложив в удар и капли силы, а затем услышал глухое, будто слова давались дяде с трудом: — А-Лин, ты... не бесполезный. Дядя прижимал его к себе так крепко, словно обнимал за себя, за мать и за отца. Руки эти были способны укрыть от всех бед на свете. Точно весенний ручей, вышедший из берегов, слезы текли даже по шее. — И то… что недавно, — всхлипнул Цзинь Лин, — я совсем не думаю ничего из того, что сказал! — Он сжал руки крепче. — Я тебе так многим обязан, — говорил он, — всем обязан. Цзинь Лин вдруг почувствовал, что ладонь легла ему на голову и мягко провела по волосам. — Даже в другом ордене, — сказал дядя, — ты — моя семья. — И перестань уже быть таким противным, — Цзинь Лин сглотнул последние слезы, а голос его совсем охрип. — Станешь достойным главой, может, и перестану, — дядя хлопал его по спине. — Стану, — Цзинь Лин изо всех сил старался, чтобы его голос звучал твердо. — Обязательно стану. И он никогда не снимет с пояса серебряный колокольчик, напоминая себе, что у него всегда есть еще один дом.