***
Четыре белые стены, белый потолок и темно-зеленые занавески на окнах. Внутри же просто темно-зеленые стены и такой же потолок, без единого окошка, свету не проникнуть туда, — клетка, в которую я сам себя загнал. Клетка ли? Из клетки есть выход, ты можешь его увидеть. Вопрос стоит лишь в том, как его открыть. Из себя не убежишь, от себя не убежишь, от него не убежишь. Могила. Могила белокурого юноши, обитая изнутри темно-зелёным бархатом в напоминание обо всем. А в заключение ещё и чужое имя на надгробии. Я часто размышляю "зачем?", зачем я делаю то или иное. Почему не могу поступить иначе хоть раз? Каждый день одно и то же, будто попал в гребаную рекурсию. Душ, кофе, спонтанный секс без намёка на... А чего я жду? Чтобы он бросил жену, детей и ушёл к какому-то грязному пидору вроде меня? Нет. Телефон уже третий раз проигрывает до боли знакомую мелодию, вызывающую во мне противоречивые чувства. Будто переел любимых конфет и теперь тебя от них тошнит. Сейчас я сниму трубку и он будет кричать, почему так долго, поливать меня грязью, а потом приедет и продолжит. Или не сниму. Но исход все равно определён заранее. Тишина. Давит, но мне не больно. Или больно? Я не знаю. Понять себя. Что может быть труднее? Понять его. Приезжает каждый день, как по расписанию. Иногда остаётся до утра, но чаще же уходит почти сразу после. Такой ненавистный, но вместе с тем такой желанный. Порой ловлю себя на мысли, что все ещё жив лишь потому, что так хочет он. Он хочет меня. Хочет, иначе бы не приезжал. Я хочу его. Хочу каждой клеткой своего тела. Хочу касаться, целовать, слышать его сбивчивое дыхание, зарываться в его тёмные кудри и поглощать иллюзию, что это правильно. Поэтому продолжаю ждать его каждый вечер. Стук в дверь. Сегодня он пришёл слишком рано. Вероятно, что-то случилось. Если сейчас я встану с кровати, выйду в коридор и открою ему, то вновь заведу этот чертов механизм, вращающий колесо моей неизменной жизни. Жизни, наполненной холодом и безразличием, вернее сказать – опустошённой. Но есть ли у меня выбор? Думаю, что да, но знаю, что нет. Стук становится все более напористым. Медленно встаю, чтобы не словить темных кругов перед глазами. Моментально замёрзший палец на ноге оповещает меня о дырке в носке. Поджав его и стараясь идти так, чтобы он не соприкасался с полом, добираюсь до входной двери. Порой я чувствую себя именно таким вот обделённым пальцем. Он пинает дверь в нетерпении. Мне не требуется смотреть в глазок, но я все равно это делаю. Красивое смуглое лицо с лёгким румянцем, обрамлённое беспорядочно разбросанной копной каштановых кудрей. Красивый. Я считаю его красивым; считаю красивыми его сильные руки, накаченные ноги, родинки на лопатке, выстроившие треугольник, темно-зеленые радужки его глаз, чресчур женственные ресницы, не вписывающиеся в его образ мачо, шрам, который он предпочитает скрывать, и впадинку на подбородке. Террор двери прекращается. Он узнал, что я рядом или просто решил, что меня нет дома? Его взгляд находит крохотную дыру в двери, прямо над номером квартиры, и вот он смотрит мне в глаза через призму своих корректирующих очков. По телу проходится волна холодных мурашек. Как-то раз думал купить и подарить ему очки с розовыми линзами, но не думаю, что он понял бы шутку. — Почему так долго? — бесцеремонно переступает порог, отталкивая меня, как ненужную преграду, и начинает снимать заляпанную грязью обувь. — Зачем приехал? Вопрос прозвучал тихо, но достаточно для того, чтобы он мог услышать. Игнорирует, продолжая раздеваться. Палец уже привык к холоду пола и я стою, плотно прижав обе стопы, наблюдая. — Пошли. За окном дождь. А он одна из тех туч, что заплутала и ворвалась в мой дом. Сверкнула молния. Он остановился и развернулся, когда понял, что я за ним не иду. — Пошли! Произнёс грубее, чем в прошлый раз. Противостояние двух пар глаз. Его челюсть непроизвольно сжимается. Столько всего хочется высказать, но в голове вакуум. Он злится, потому что знает, что я знаю. Его агрессия лишь защитная реакция; а то, что он так уверенно называет ложью, на самом деле истина. Ещё мы оба знаем, что он никогда не причинит мне физического вреда. Что бы он не говорил, как бы не пытался меня напугать, он не в силах. И от этого ему страшно. Знаю, что страшно. Я не спешу выполнять его приказ, и он взрывается. Подходит ближе. В его глазах читается едва различимая мольба о помощи. Впрочем, может я ошибаюсь, и помощь скоро нужна будет мне. — Ты не слышал, что я сказал? — рычит, полный необузданного желания. Разочарование. Приезжаешь к своей шлюшке, а она выкобенивается, ломается. Вспоминаю Альбуса. Я пару раз встречал его жену и ребёнка в магазине, когда прогуливался по соседнему кварталу. Или это было на другом конце города? Я не знаю, где он живёт. Не знаю о нем совершенно ничего. Как он общается со своим сыном, как смотрит в глаза своей жене после очередной ночи, проведённой в постели с мужчиной? Догадывается ли она о чем-нибудь, или как скоро начнёт что-то подозревать? Что чувствует она? Я виноват в ее слезах поздним вечером, когда она уже уложила ребёнка и принялась домывать посуду, испачканную ужином на две персоны. — Тебя дома ждёт семья, Гарри. Иди прос... — Как ты смеешь указывать, что мне делать? Кем ты себя возомнил, вонючий спермохлёб? Мощной рукой прижимает меня к стене, надавливая на горло. Слышу, как бьется его сердце. Понимаю, что моё колотится с той же силой. Я не отталкиваю, не хочу, чтобы он уходил. Мог бы соврать самому себе, но я не он. Одного прикосновение его рук к моему телу достаточно, чтобы я раздвинул перед ним свои ноги. Черт. Как же я жалок. Свожу на нет все его гнусные слова в мой адрес, играя в поддавки с животным инстинктом, отдаюсь на растерзание похоти. Все происходит быстрее, чем я успеваю понять. И вот я лежу голой спиной на грязном полу прихожей под тяжестью горячего тела. Ощущаю грубые прикосновения чужих рук к коже, жадные поцелуи, покрывающие шею, грудь, живот... Я весь в его власти. Не хочу, но не сопротивляюсь, потому что всё-таки хочу. Перед глазами снова встаёт образ измученной девушки с рыжими волосами. Ее лицо: глаза, губы, мягкие морщинки меркнут на фоне пламени волос, ознаменовывающем вечную жизнь. Жизнь ради сына; жизнь, продолжающуюся в нем. Они, лучи солнца, недоступные моему миру, презирают меня. Простите. Наваждение проходит и их лица размываются, оставляя лишь серую дымку перед глазами, когда Гарри прикасается к паховой зоне. Своими манипуляциями он выбивает из меня сладострастный стон и расценивает это как призыв к активному действию. Наспех расстёгивая ремень, а затем ширинку своих джинсов, он стягивает с меня пижамные штаны, зацепляя боксеры. Мы подобны льду и огню. Он такой же необузданный и разрушительный, как огонь. И я – лёд, который он плавит каждым своим прикосновением. Я даже не вода. У меня нет возможности потушить его; зато у него есть возможность уничтожить меня, если захочется. Он припадает к моим губам и осторожно проникает внутрь. Такой грубый снаружи, но нежный внутри. Это читается в его движениях во время секса. Когда чувства на пределе и он срывает в порыве свою маску, забрасывая в самый дальний угол комнаты, почти уничтожая память о прошлом, отдаваясь моменту настоящему. Ты лжец, гнусный лжец. Ты любишь меня. А я, я люблю... — Тебя. Шёпот, который повисает в воздухе и не торопится покидать комнату, любуясь на греховность наших действий. Заставляет испытывать стыд, но мне не стыдно. Не сейчас, когда наши тела переплетены, а чувства слились в единую бурную реку. Он мой уют, моё спокойствие, моё сейчас. Он моя боль, моя погибель, моё завтра. Засыпаю прямо на этом самом полу, скользком от испарения с наших тел. Слышу его дыхание.***
Его новенькая рубашка наполовину увязла в серой густой массе, но он все ещё спокоен. Тело сдавливает, и мне становится труднее дышать. — У тебя есть сигареты, а то мои остались в кармане, — указывает на заблокированную жидкостью нижнюю часть тела, — сам понимаешь. Безмятежный, обыденный. Не помню, когда видел его таким в последний раз. В день нашей первой встречи? А когда была эта первая встреча: месяц назад, год, десятилетие? Может ее и не было вовсе, мы знакомы с самого начала? Когда было начало? Как бы то ни было, скоро мы встретим свой конец. Конец, который станет нашим новым и единственным началом. — Поцелуй меня. И он целует. Целует, как не целовал никогда и никого. Искренне, обнажая моему пытливому взору свою искалеченную душу, каждый ее клочок и уголок. Четыре тёмно-синих стены и такой же потолок – могила, в которой он годами хоронил свои чувства. Сквозь поцелуй чувствую, как леденеет подбородок, губы, и мы оба скрываемся в глубине бетонного блока. Просыпаюсь посреди ночи в своей постели. Он, как всегда, уже ушёл. Это был лишь сон, а значит завтра все повторится вновь.