Good boy

      – Может быть, ты прекратишь ввязываться в сомнительные авантюры?       В монотонном голосе неподготовленный слушатель не различит ни единой эмоции, но для Аратаки слова Моба, флегматично расположившегося в своём кресле, буквально вопят о раздражённости их обладателя. Аратака стоит в офисе своего наставника, точно провинившийся младшеклассник на ковре у директора, и ему ни капельки не нравится чувствовать себя подобным образом.       – Может быть, ты прекратишь критиковать все мои действия без разбора? – откровенно злясь, парирует Аратака и складывает руки на груди, вставая в воинственную позу. Если так хочется пособачиться на ночь глядя – отлично, Аратака только «за».       Тень настороженного сомнения мимолётно пробегает по лицу выпрямившегося Моба, но Аратака не успевает должным образом проанализировать его эмоцию.       – Ты чем-то расстроен? – напряжённо спрашивает Моб, окончательно переключая всё внимание с деловых бумаг на своего подопечного. Аратака мог бы остановиться, но не хочет, просто из принципа, просто потому что Моб, не потрудившись даже сказать элементарное «здравствуй», уже начинает вываливать на парня равнодушные издёвки.       Возможно, Аратака раздувает в своей голове незначительную мелочь до размеров детской обиды, но в его защиту можно сказать, что мальчишка не спал по-человечески уже с неделю, и всё из-за одного горячего, но непробиваемого мастера.       – Неважно, – отмахивается Аратака одним дёрганым движением и от неподдельного – знает, что неподдельного, но всё равно не может перестать злиться – беспокойства Моба, и от ночного наваждения, не позволяющего сомкнуть глаза до пяти утра.       Моб с секунду мнётся, и Аратака даже думает, что разговор окончен, но мастер вновь подаёт голос.       – Но... – протяжно возражает он, и Аратака закатывает глаза, прерывая его.       – Не надо, – потому что Моб – последний в целом свете человек, с которым Аратака хотел бы делиться своими переживаниями насчёт личной жизни.       – Аратака, – всё же не сдаётся мужчина, и его властный, совершенно не деликатный тон, преследующий парня неприлично большое количество времени, – разумеется, не то, что сейчас хотел бы слышать Аратака.       – Знаешь, что? Раз ты так жаждешь меня повоспитывать, – цедит сквозь зубы мальчишка, всплёскивая со злости руками и уничтожительно вглядываясь в лицо Моба, – делай это, но только связав мне руки и заткнув рот.       С глаз спадает алая пелена гнева, и Аратака застывает, мгновенно приходя в себя и понимая кое-что очень важное: он только что сболтнул совершенно не то, что хотел сказать вслух.       Первая мысль: «Нужно бежать».       Вторая: «Притворись идиотом».       – Я... – сипло выдавливает из себя мальчишка, пятясь в сторону двери, не сводя оленьих глаз с обманчиво спокойно впитывающего информацию мастера. – Я имел в виду, ментально. В смысле... Ну, знаешь, психологические практики. Типа я представляю тебя надзирателем, себя – заключённым, то есть...       «Не настолько идиотом».       «План Б – Бегство».       – Чёрт, я пойду, мне нужно вернуться к ужину, ага, до скорого, – Аратака разворачивается на пятках и стремительно направляется к выходу.       Едва его рука касается дверной ручки, замок с характерным щелчком запирается, обрекая Аратаку на замуровывание заживо в тесных стенах офиса наедине с Большим Очевидным Гейским Крашем на своего мастера – сущий ад на земле для подростка.       Парень едва успевает сглотнуть, когда позади раздаётся твёрдое:       – Я верну тебя к ужину.       А затем Аратака обнаруживает себя связанным по рукам и ногам незримыми верёвками, сотканными из эсперских сил.       Моб притягивает его к столу, за которым до сих пор сидит, и Аратака, не имея возможности даже пискнуть, не без удивления высматривает в тёмных глазах мужчины тщательно сохраняемую сдержанность, будто тому приходится приложить усилие, чтобы удержать себя от потакания желанию.       – Ты хочешь этого? – абсолютно серьёзно спрашивает Моб, и Аратака знает: если Кагеяма Шигео задаёт вопрос, он своими словами добивается исключительно ответа и ничего больше. Никакого притворства, никакого издевательства, никаких насмешек – только вопрос, ответ на который Мобу необходимо услышать.       И Аратака делает то, что не делает ни с кем другим, кроме Моба, – он играет по правилам. По чужим правилам, не пытаясь смухлевать или выиграть обманом.       – Хочу, – с большим трудом признаётся мальчишка и мельком облизывает губы, старательно избегая зрительного контакта с мастером, опасаясь выставить себя ещё бо́льшим дураком, чем он есть на самом деле.       Моб – глазам не верится – выдыхает сковывающее плечи напряжение и кажется гораздо более расслабленным, чем ещё мгновение назад.       Атмосфера ощутимо меняется, а грудная клетка знакомится со столешницей мастера и его рассыпавшимися документами.       – Ты сказал, я слишком много тебя критикую, – мягко вяжет слова Моб, неуловимо ведя пальцами в воздухе, и Аратака, как и всегда, не придал бы его движению должного значения, если бы невидимое давление не налегло на плечи с новой силой, вжимая мальчишку щекой в твёрдый неласковый стол. – Стоит ли мне быть с тобой нежнее?       Сердце, ненормальное, ухает за рёбрами, приливая кровь к лицу и ушам, и Аратака дёргается в невидимом захвате, на пробу пытаясь разорвать узы, но обнаруживает, что пошевелиться он больше не в состоянии. Шумно сглотнув, он скашивает глаза наверх, отчаянно надеясь, что его взгляд не выглядит сейчас смущающе жалобно. Моб оказывается ближе, чем Аратака предполагал: опёршись локтем перед лицом мальчишки, он тянется к нему, и из горла Аратаки вырывается полувдох-полувсхлип, когда уха невесомо касаются горячие губы – и это первое прикосновение Моба к нему за долгое время. Аратака едва не захлёбывается скопившимся воздухом, когда чужой язык мельком проскальзывает по самому краю ушной раковины, безбожно красной, пылающей.       – Мне ведь нужно тебя похвалить, верно? – шёпот касается спутанной чёлки на лбу, и чужая широкая ладонь очерчивает изгиб поясницы, пройдясь размашистым движением вдоль всей спины. Аратака мелко дрожит и с силой зажмуривается, пальцами впиваясь в столешницу до побелевших костяшек.       Молчание, о которое разбиваются его короткие загнанные выдохи, заставляет его распахнуть глаза и встретиться взглядами с наклонившимся Мобом.       – Умница.       Гортанный глубокий голос. Низкий, едва ли эмоционально окрашенный. Настолько Мобовский, что другого и придумать нельзя.       Аратака скулит, вжимая бёдра в деревянную плоскость, и бессвязно мычит, боясь, что если он произнесёт хоть одно полноценное слово, всё вокруг перестанет быть реальностью.       – Тихий, хороший мальчик, – ласково произносит Моб, и расплавленный металл в его голосе поёт, вынуждая сознание пошатнуться, не найдя точки опоры. – Чего ты хочешь, Аратака?       Собственное имя бьёт по голове, отрезвляя, и картинка перед глазами на мгновение становится чуть чётче, чем секунду назад.       – Всё.       Единственное слово, на которое сейчас способен Аратака. Граничащее с хрипом и жалобным, молящим стоном. Хочется прикрыть себе рот рукой, приглушить смущающий, бесстыдный звук, который выдаёт себя за настоящий голос Аратаки, но руки крепко вжаты в край столешницы – ни сдвинуться, ни пошевельнуться. Липкий страх, рождённый от полного обездвиживания, целует под рёбрами, влажно вылизывает стенки и, что самое страшное, переплетается с нескрываемым благоговением перед мужчиной, в чьих руках сейчас находится мальчишка.       Мобу толком не нужно ничего делать, пусть просто существует, у Аратаки перехватывает дыхание от одного его присутствия.       Настойчивые руки с нежностью оглаживают швы на пиджаке, пальцы юркают ниже, цепляют плотный ремень, но не касаются кожи, и Аратаке кажется, что он сгорит быстрее, чем Моб окончательно наиграется.       – Мобу, – протяжно выдыхает Аратака, чувствуя как ноги, мелко подрагивая, слабеют и грозят подкоситься, но мастер относится к звуку дурацкого прозвища понимающе и благодушно: Аратака ощущает, как его слабые ноги опутывают невесомые силы, поддерживающие его и не дающие рухнуть на и без того сбитые коленки.       – Попробуй ещё раз, – медленно произносит Моб, и это далеко не просьба – в интонации читается прямой, ничем не прикрытый приказ, и у Аратаки нутро выворачивает – настолько глубоким и властным звучит мужской голос.       Если бы он знал, что сорвать замки со стен мобовского самообладания будет столь просто, он бы, чёрт возьми, подался в ряды вандалов гораздо раньше.       – Моё имя, Аратака.       У мальчишки крыша отъезжает и бёдра прижимаются к равнодушному обработанному дереву, самопроизвольно, до боли, до вспышек за крепко зажмуренными ресницами, а в голове, посреди пустоты и беснующегося хаоса, сияет вытканными золотыми нитями одна-единственная мысль: «Господи, лишь бы не кончить, лишь бы не кончить слишком быстро, господи-боже».       На поясницу ощутимо надавливают, вынуждая отпрянуть от прохладного стола и прогнуться под пальцами, жар от которых Аратака чувствует на собственной коже даже сквозь три слоя одежды, и он бы даже не удивился, если бы, обернувшись, обнаружил, что на его форме красуется выжженный отпечаток мужской ладони. Господи, он был бы даже не против, он даже наврал бы ради этого маме. Аратака выпячивает задницу, совершенно ни о чём не жалея и мысленно молясь лишь о том, чтобы кое-кто догадался передвинуть свою широкую невозможную ладонь с поясницы на правильное место.       О, Аратаке не будет стыдно, даже если Моб сейчас погружён в чтение его сумасшедших мыслей.       – Я жду, – и горячий палец, наконец, касается кожи у самой линии брюк. Аратака вздрагивает всем телом, обожжённый, и стонет в голос, путаясь в расплывающихся в сознании звуках.       – К-кагеяма-сан, – неловко, странно и чуждо. С трудом выходит из горла уважительное обращение, которое Аратака терпеть не может, и даже сейчас, фактически прогибаясь под Моба, принимая его доминирование над ним, мальчишка не может выдавить из себя простое, казалось бы, слово. Есть в нём что-то неправильное – если можно говорить о таком в пределах кабинета, где они оба заперты, столь надёжно, как, кажется, не будут заперты ни в одном из лучших банков мира. Есть в нём что-то чужое, совсем не в их стиле.       – Брата моего так называть будешь, – откровенно забавляясь, подтрунивает над ним Моб, и в мужском (едва уловимо) насмешливом тоне слышится, что Аратака не одинок в своём мнении. – …а я?..       Моб подводит к тому, что он хочет услышать, осторожно и терпеливо, как если бы они были сейчас на задании и мастер в очередной раз вбрасывал мальчишке подсказки, чтобы тот сам понял, кто виновник происшествия. Но если у Моба в отношении своего подопечного терпения хоть отбавляй, у самого Аратаки – его критическая нехватка.       Ему требуется ещё три подхода дыхательных упражнений и пять чужих грубых пальцев, скользнувших под ворох одежды и огладивших выпирающую косточку на бедре.       Аратака почти воет.       – ...Шигео, – надсадно выдыхает мальчишка, и имя со свистом вылетает из недр лёгких – гораздо проще, гораздо интимнее, гораздо правильнее.       Парень готов поклясться: довольство Моба будто вмиг материализуется и заполняет собой пространство, точно протяни руку – и обязательно дотронешься.       – Молодец, – шепчет Моб, сыто улыбаясь, и от смешения грубо-нежного тона – идеальное соблюдение пропорций участливости и небрежности – с редкой, будоражащей улыбкой, от этого пьянящего коктейля у Аратаки по щекам, по плечам, надёжно укутанным в пиджак, и шее, выглядывающей из-под неаккуратно застёгнутого ворота, крупными бутонами расползается маков цвет. Рдеющие щёки обнажают перед Мобом жар, бурлящий в жилах, и не то чтобы сам мужчина не догадывался о его существовании, но всё же от выставления напоказ голого, звериного удовольствия, которое испытывает Аратака от похвалы мастера, хочется или провалиться под землю, или захныкать, вымаливая пощады.       Но Аратаке слишком, слишком нравится происходящее, и отпускать Моба так просто в его планы не входит.       Он, зарываясь носом в раскиданные, не имеющие в эту минуту никакой ценности бумаги, на пробу ведёт бёдрами назад, надеясь, что удастся задеть Моба и, о, знаете, Рейген Аратака всегда был откровенным везунчиком.       Позади раздаётся утробный, откровенно порнушечный рык, а у мальчишки пальцы на ногах поджимаются и целый мир, накренившись вбок, на прощание делает ему ручкой.       – И как тебя хвалить, когда ты ведёшь себя, как сорванец?.. – наконец сбивчиво бормочет Моб, шумно втягивая воздух через нос, но не отстраняется, и Аратака даже улыбнулся бы ему, самодовольно и дерзко, если бы не закусывал губы, беспорядочно и больно, в попытке сдержать обличающие стоны. Моб вжимается в него, выпутывая из эсперских сил и стискивая в своей хватке, сдавливая его в своих руках, и Аратаку ведёт от шальной мысли, что он и сам в грубых объятиях мастера – свой, полностью, всецело его, Шигео, но не собственность, а скорее продолжение, своеобразная константа, умудряющаяся доводить до края своими выходками и удерживать на земле в моменты потери контроля.       А в следующую секунду Аратака забывает все свои мысли и, возможно, даже человеческую речь, потому что о, чёрт, Господи, блять.       Моб переворачивает его одним сильным, жёстким движением, подхватывает под икры и усаживает на стол, широко раздвигая мальчишечьи ноги, и Аратака даже пискнуть не успевает – да и не хочет – настолько стремительно, с животной бестактностью двигается мастер.       – Хороший мальчик, – опаляет дыханием Моб, и Аратаку колотит, точно он заходится в лихорадке. Боже, если бы Моб попросил его сейчас спуститься в Ад и принести ему на блюде голову Вельзевула, он бы, чёрт возьми, сделал это за рекордные семь минут, а затем вернулся бы на стол и повторно попросил Моба трахнуть его, жёстко и грубо, до отключки, до заходящего за черту разумного.       Блядский Бог, Моб умудрился найти у него фетиш, о котором он даже не подозревал.       Тесно, жарко, запредельно близко. Моба много, невероятно много, словно он везде, словно он утяжеляет собою воздух и сгущается вокруг мальчишки, как румяная краска – на лице, пачкая шею и скулы, обрамляя нетронутые искусанные губы. Руки связаны незримыми путами за спиной, и хочется плакать от несправедливости – желание дотронуться до Моба причиняет почти физическую боль. Аратака чувствует, как пятерня сжимает его голень, фиксируя, не позволяя сбежать, – Господи, да кому захочется сбегать? – слышит, как шуршит ткань, а пуговицы сами по себе выскакивают из петель, и пиджак вместе с рубашкой соскальзывают ниже, оголяя плечи. Чужие пальцы зарываются в волосы, играются, дразнят, оттягивают, а рот, чёрт возьми, Моб до сих пор ещё ни разу не поцеловал его.       – Пожалуйста, – мычит Аратака, смаргивая слёзы, проступившие на глазах от напряжения, которое, казалось, узорчатой паутиной пронизывает каждую мышцу мальчишки.       Моб отходит на шаг, и Аратака недовольно рычит, злясь на мужчину, отбирающего у него конфету, которую – без преувеличения – он мечтает заполучить себе добрых года три. Взгляд проясняется, когда цепляется за голод, чётко проступающий в чертах мужского лица, – сильная, обезоруживающая эмоция, с которой Моб справиться не может. Не сиди Аратака на столе, он бы обязательно рухнул на отнявшихся ногах, потому что, ёбаный господь бог.       Ещё ни разу в жизни Кагеяма Шигео не хотел себе чего-то так же сильно, как сейчас желает Аратаку.       И осознание того, насколько же безграничную власть Аратака имеет над Мобом, опьяняет, выводит из строя последние пытающиеся работать в условиях апокалипсиса нейронные соединения, заставляет скулить от давящей на низ живота жажды.       Моб наслаждается видом, и Аратаке даже язвить не хочется: он весь – его, пожалуйста, возьми, он отдаст всё, что у него есть.       Смазанное движение кисти, и из петли на кожаном ремне выскальзывает застёжка, а за ней и сам ремень – из шлёвок на брюках. Моб наблюдает, Аратака покорно позволяет делать всё, что ему только вздумается. Может быть, Моб всё ещё считает себя единственным, кто здесь балует своего мальчишку, но Аратака, развлекающий его исключительно заводящим поскуливанием и вялым сопротивлением, знает наверняка: сам мастер был счастливее, чем сейчас, возможно, только однажды, где-то под Новый год.       – Чего ты хочешь, Аратака? – вновь повторяет свой вопрос Моб, но на этот раз очевидно, что услышать он хочет конкретный ответ, высказанное желание и призыв к действию.       Брюки оказываются на полу, и Аратака, полностью раскрытый перед ним, даже не думает прятаться. Его трясёт, всего: и из-за низкого клокочущего голоса, и из-за почерневшего взгляда, почти осязаемого на коже, и из-за собственной беспомощности, всецелого, дурманящего доверия.       – ...Поцелуй меня, – слетает с приоткрытых губ, и Аратака, раскрасневшийся, растрёпанный, откровенно говоря, уже сейчас выглядящий затрахано, ёрзает задницей по столу, подставляет шею и льнёт к воздуху. – ...Пожалуйста, Шигео...       Он бы захлебнулся стыдом, если бы было, чем захлёбываться.       В глазах у Моба – бесконечная чёрная материя, голодная и жадная, готовая при любой подвернувшейся возможности поглотить распластанного мальчишку. Аратаке нравится – он видит в ней звёзды.       – Славный, – с убийственной мягкостью хвалит его Моб, и довольная улыбка теплится в уголках его губ. Он возвращается на своё законное место, аккурат меж раздвинутых ног Аратаки, а ладони кладёт вновь на икры, но теперь уже полностью обнажённые, и мальчишке кажется, что кожа в месте соприкосновения оплавляется, принимая ту форму, которую ей задают руки творца. Пальцы ненавязчиво подлезают под край ткани трусов, принт которых Аратака не вспомнит ни за какие деньги, и от касания по бёдрам волнами расходится крупная рябь. Сам Моб не выпускает из зрительного плена, смотрит сосредоточено и всепоглощающе, будто то, что творят его руки, – это дело исключительно его рук и ничьё больше. Со щёк Аратаки отливает краска, будто сейчас они в каком-то провале времени и пространства, застрявшем между безумными соревнованиями мыслей.       Аратаке хочется, чтобы Моб хвалил его вечно.       Поэтому он снова вымаливает у него ласку:       – Пожалуйста, Шигео, – выходит чуть твёрже, но только пока: Моб не допустит, чтобы Аратака помнил что-то ещё, помимо этих двух слов: только его имя на языке мальчишки, шершавое и влажное, только «пожалуйста», потому что хорошим мальчикам следует просить о своих желаниях вежливо.       Улыбка, появляющаяся на губах Моба, когда он слышит мольбы мальчишки прикоснуться к нему, выбивает воздух из лёгких, походит на откровенную визуальную стимуляцию, и, если бы Аратаке только дали право, он бы запретил этой улыбке озарять мир вне стен спальни.       – Чудесно, – шепчет мужчина в самые губы, и звук его голоса, его сакральная похвала в тысячу миллионов раз восхитительнее всех фантазий, которые когда-либо посещали дурную голову Аратаки, и мальчишка думает, что, возможно, боги действительно любят его, раз вверили ему мужчину мечты в полное безраздельное пользование.       Влажный, горячий поцелуй, долгий и заставляющий хотеть сжаться в комочек, служит Аратаке вознаграждением за хорошее поведение, и он отзывается, с полной отдачей уходит в поцелуй, постанывая от бессилия, когда Моб фиксирует его голову на месте и самостоятельно хозяйничает в чужом рту. Возможно, ему хотелось начать медленно, растягивая удовольствие, продолжать и дальше дразнить, но самоконтроль сбоит, и Аратака и сам видит под плотно прикрытыми веками всполохи возрастающих процентов, отдающиеся импульсивным трением бёдер о бёдра. Канцелярская дребедень, книги по эзотерике и любимый фикус Аратаки в массивном горшке отрываются от поверхности и пускаются в бесцельное странствование по периметру кабинета, но оба не обращают ровным счётом никакого внимания. Аратака намерен вывести шкалу срыва Моба на новый уровень и преград на своём пути он решительно не видит.       Давление на запястьях и лодыжках спадает, и Аратаку дважды просить не приходится: он с рвением набрасывается на Моба, впиваясь пальцами в ткань раздражающей водолазки, закидывает ноги на бёдра и вжимает его в себя, получая в ответ затяжной грязный стон и сдавленные ругательства, от которых приходит в будоражащий восторг. Он снова, на пробу, завороженно двигает бёдрами, трясь тонкой никчёмной тряпицей о жёсткую джинсу, оставляя, кажется, маленькие белёсые разводы на тёмной материи. Больно, но нравится обоим, и, хоть и нравится, всё равно мало.       Не отрываясь от поцелуя, в котором Моб намеренно сталкивает их языки, Аратака ведёт рукой ниже, оглаживая живот мужчины сквозь плотно связанную шерсть, – как Моб ещё жив в этой идиотской тряпке? – дёргает юркими пальцами за пряжку ремня в попытке добраться до самого интересного, но руку останавливают одним движением и прижимают теснее к царапающимся джинсам.       – Попроси, – урывисто, хрипло требует Моб, разорвав поцелуй и вперившись слишком ясным для сложившейся ситуации взглядом в мутные глаза Аратаки.       Мальчишка слышит его голос, но едва ли разбирает слова, гипнотизирует движущиеся губы, которые ещё секунду назад остервенело сминали его собственные, и не понимает, что от него хотят. Ладонь вжимают, и Аратака интуитивно очерчивает большим пальцем проступающую форму члена Моба, дыша при этом через раз и только если повезёт глотнуть кислород, который, казалось, расщепляется, стоит ему подобраться к их лицам.       – Ну же, Аратака, – и, возможно, думается мальчишке, Моб породил кинк Аратаки на похвалу из собственной извращённой любви к стоящим на коленках мальчикам (к одному мальчику). – У тебя отлично получается. Попроси.       Аратака свободной от крепких пальцев рукой подцепляет край чужой изрядно поднадоевшей водолазки и сглатывает скопившуюся слюну, совершенно бесполезную, ни на каплю не смачивающую горло. Только сейчас, сгорая от нетерпения под опаляющим пристальным взглядом, Аратака остро понимает: когда ты входишь в полымя, внутренняя жажда становится неусмиримой.       – Позволь... Позволь мне, – захлёбываясь словами, он пытается проговорить связно то, что мелькает в его голове смертоносным ураганом. Слова путаются, язык заплетается, а пальцы бездумно продолжают ощупывать стояк Моба через раздражающую одежду. А мастер, упрямый, откровенно наслаждающийся уязвимостью мальчишки, не сдвигает руки с безопасных зон, будто выжидает разрешения продолжить двигаться, и глупая неуместная правильность, которой болеет Моб, прямо сейчас дико бесит Аратаку. Он рычит, изнывая от давящего на член возбуждения, вдохи срываются на всхлипы, и мальчишка злится, что совершенно ничего не может сделать, пока, чёрт возьми, не взмолится о пощаде. – Пожалуйста, Шигео, я хочу… Господи, блять, пожалуйста, Шигео, трахни меня.       Аратака задыхается и кусает губы, зарываясь взмокшим лбом в плечо мужчины, и жалобно тянет надоевшую кофту выше в немой просьбе снять её, но в следующий момент съёживается в чужих объятиях. Моб, не произнеся ни слова, сгребает его в охапку со скрипнувшего на прощание стола и уносит на твёрдых ногах в другой угол комнаты, прямиком на диван. Аратака охает, проваливаясь в подушки и случайно разбрасываясь длинными ногами – ступня одной приземляется на холодный пол у самого подножья, голень второй оказывается заброшенной на низкую спинку, – и остатки его сознания, кажется, проваливаются вслед за ним, только глубже, намного глубже, в самый подвал, да там и остаются до скончания веков.       Потому что, пресвятая богоматерь.       Кагеяма Шигео стоит на коленях между его ног с голым торсом и крепко стоящим членом.       Аратака не уверен, жив ли он ещё, но если бы было можно, он бы умер повторно.       Свитер – наконец-то! – летит прочь, а звук расстегивающейся молнии уподобляется в голове мальчишки ангельскому песнопению, и Аратака с удовольствием облизывается, неотрывно следя, как Моб – вспотевший, разгорячённый, полностью его Моб – стаскивает со своих бёдер тесные джинсы, а с него – последний хлипкий барьер, защищающий честь Рейгена Аратаки. Резинка трусов больно проезжается по чувствительной коже на члене, и Аратака шипит, впиваясь ногтями в обивку дивана, за что получает нежный извиняющийся поцелуй в бедро.       И, о, Аратаке приходится сильно постараться, чтобы не кончить.       Моб ловит в воздухе выплывшие благодаря эсперской силе из ранее запертого ящичка офисного стола презерватив и бутылёк с недвусмысленной надписью «лубрикант», и Аратака прыскает со смеху, не выдержав комичности движения мужчины. Моб только кидает на него взгляд исподлобья, вздёрнув бровь, но Аратака зарывается по нос в подушки, притворяясь, будто ничего не было, и подавляет смешок.       Ему больше не приходится притворяться, как только холодный гель касается его кожи.       – Ты… – ошеломлённо застывая, сипит Моб и взметает округлившиеся глаза к лицу притихшего мальчишки, и, чёрт, Аратака ещё не видел столь сильного удивления на этом невозможно красивом лице. Он инстинктивно поджимает ноги, желая закрыться, но Моб легко прерывает его, возвращая острые колени в исходное положение, и, наконец, вновь обретает способность говорить. – Ты готовился?       Стыд вперемешку со страхом парализует всё тело, а сердце с гулким «ух» проваливается в пятки, оставляя мозг и совесть Аратаки в одиночку разбираться с ошарашенной любовью всей его жизни и неловко дёрнувшимся при воспоминании об утреннем душе членом. Аратака сглатывает и только нервно кивает головой, пунцовея до кончиков ушей под взглядом медленно приобретающих восторженное выражение глаз. Моб подаётся вперёд, чтобы долго, восхищённо поцеловать парня под собой, и у Аратаки, не ожидавшего подобной реакции, перехватывает дыхание.       – Хорошо постарался, – и, прости господи, если бы Аратака не знал этого человека, он бы подумал, что мастер произносит свои слова на полном серьёзе, но, чёрт возьми, не в этой жизни.       Пальцы, влажные, горячие, намного грубее его собственных и самую малость толще, проникают внутрь, и мальчишка усилием воли пытается расслабиться, не зажиматься и хоть как-то облегчить мужчине задачу, но подскочившее к глотке сердце и внезапно обуявший ранимый орган страх не позволяют Аратаке пошевелиться.       Он выдыхает, только когда припухшие губы успокаивающе целуют его под ребром. Чем больше ласкающих поцелуев опускается на покрывшуюся испариной кожу Аратаки, тем сильнее разнеженный мальчишка обмякает в придерживающих его руках и улыбается чуть одурманенно, довольствуясь нежностью, о существовании в себе которой до сих пор не догадывался даже сам Моб. Пальцы неторопливо двигаются в кольце мышц, разминая, растягивая, губы целуют, вязко и мокро, под коленкой, бедро, костяшки пальцев, грудную клетку, шею, губы, и Аратака почти уверен, что на какой-то момент выпадает из реальности, растворяясь в сплошном тактильном контакте.       – Могу я?.. – низкий голос возвращает на землю, и настороженность, с которой произносит свои слова Моб, заставляет Аратаку обеспокоенно нашарить взглядом глаза мужчины. Тот и правда ждёт чёткого ответа, и по его лицу понятно, что если Аратака вдруг по какой-либо причине захочет прекратить всё, что они делают, он действительно остановится, не потребовав ничего взамен. Господи. Если на свете и существуют идеальные мужчины, Аратака только что забрал один из лучших экземпляров себе, целиком и полностью.       Он тянется вперёд и протягивает к лицу Моба ладони, нечаянно сбрасывая на пол подушки, и неуклюже, но со всей искренностью целует уголок его губ до тех пор, пока он не дёргается в неясном подобии улыбки.       – Пожалуйста, сделай это, – молит он и целует ещё раз, но уже глубже, поддаваясь напору, вернувшемуся в действия мужчины, впитывая удовольствие, с которым Моб слизывает с его губ просящие признания, умоляюще подаваясь бёдрами вперёд, насаживаясь на чужие пальцы.       Когда Моб наконец входит в него, Аратаку ломает. Мальчишка выгибается, вскрикивая бессвязные ругательства, и впивается ногтями в готовую к нанесению любого урона спину, прикусывает ключицу Моба, чтобы подавить рвущийся наружу стон. Член внутри ощущается странно, но скорее странно восхитительно, чем по-другому, и дрожь, которая обуревает мужским телом, а также ускорившиеся в своём замысловатом вальсе вещи, витающие в воздухе, служат Аратаке гарантией того, что Мобу тоже всё чертовски нравится.       Смазанные поцелуи и хлюпающие, смешные, но только сильнее заводящие шлепки кожи о кожу. Испорченная рубашка, липнущая к телу. Сбивчивое, неравномерное дыхание и заполняющие неловкую, давящую тишину помещения жаркие мольбы «ещё», «пожалуйста», «Шигео», «сильнее». Аратака дрожит, хаотично подмахивая бёдрами, разнясь с ритмом, который пытается сохранить Моб, и зажмуривается до искр, рассыпающихся в кромешной темноте сознания. Мимолётный треск стекла – под потолком взрывается лампочка, и в голове Аратаки мелькает позабавленная мысль: сможет ли он когда-нибудь довести Моба до столь обволакивающего исступления, что тот обесточит целый район, а может, и весь город? Офис погружается во мрак, с которым не справляется даже уличный фонарь, чей свет едва дотягивается до их окна. Предметы врезаются в стены, и Аратаке хочется смеяться и целовать Моба, хаотично и сладко, до тех пор, пока он не кончит, пока не рухнет ему в объятия, выжатый до последней капли.       Толчки – рваные, жёсткие, правильные.       Поцелуи – кусачие, мучительные, сахарные.       Шкала переваливает за сотню, и напряжение лопается, точно мыльные пузыри, плывущие в голове вместо мыслей, а мальчишка впивается в поджарое тело всеми конечностями, не позволяя мастеру отстраниться, когда тот с гортанным звериным рыком кончает, не успев выпутаться из тесных объятий.       Любимый фикус с грохотом падает на пол, разбивая горшок вдребезги.       – Это было… охуительно, – судорожно выдыхая, ляпает Аратака, мечтая только об одной-единственной сигарете для полного счастья, но знает, что Моб скорее выкинет его за шкирку из офиса, чем позволит закурить. Впрочем, наказание он всё равно получает: Моб, хмыкнув на реплику мальчишки, лениво подтягивается на руках и больно кусает его за щёку.       – Не выражаться, – холодным тоном отрезает он, когда Аратака обиженно мычит, но мальчишка моментально затихает, как только понимает, что ладонь мастера накрывает его перепачканное бедро и ласково оглаживает изгибы.       – Знаешь, – чуть погодя хитро выдыхает Аратака, игриво ёрзая под Мобом. – Ты должен был, ну, для начала сводить меня на свидание.       – А чем, по-твоему, был вчерашний ужин? – вяло рыкает на него Моб, не раскрывая глаз.       – В смысле? Мы же просто поели такояки. Пошли одни, и, конечно, ресторан был подороже, но…       – Да.       Глаза Аратаки неверяще расширяются, и он косится на Моба, внутренне крича: «don’t you dare».       – Ты?..       – Да, Аратака.       – Дурак! – рявкает на него Аратака, чем заставляет распахнуть глаза и недовольно поморщиться от резкого вскрика. – Кто так на свидания зовёт?! Всему, блин, учить тебя нужно. Хоть самому приглашай.       Моб, безнаказанно улыбаясь уголками губ, приближает своё лицо к Аратаке, подцепив пальцами мальчишеский острый подбородок.       – Так пригласи, – выдыхает он, оставляя между их лицами непреодолимые три сантиметра. Аратака, чьи рёбра обжигает свежая порция тягучей лавы, содрогается в мужских руках и расплывается в улыбке.       – Может быть, завтра? – лукаво увиливает он и, мягко оттолкнув мужчину на спинку дивана, заставляет его сесть, а затем сам сползает ниже, чтобы претворить в жизнь добрую сотню своих ночных фантазий, скопившихся за долгие годы.       Моб сыто улыбается и прикрывает глаза.       Боже, храни подростков.