Кто-то

Дёма на ощупь шершавый: каждая веснушка – маленький островок под пальцами, мягкие волосы посечены на концах, губы постоянно обкусаны, до кровоточащих разрывов на нежной коже. Погрызенные ногти мягко царапаются, оставляют рыхлые следы, пока веки дрожат, пока глаза избегают прямого контакта, словно он готов касаться меня чем угодно, только не взглядом. Дёма на вкус солёный: от выступающего пота над верхней губой, когда ему нужно целовать правильно, как принято в его компании – настойчиво, до стыдливых слёз, которые он прячет в покрывалах, наволочках, футболках и подушечках пальцев. Красные капилляры, красный кончик носа, красный закат, потерявшийся в медных прядях, когда он тянет меня к себе, тянет к окну, тянет со дна. Красный пепел сигареты, рассыпающийся мимолётными веснушками в ночи. Дёма на слух дисгармоничный: с резким затишьем после громкого крика, когда глотает слова, воздух, звуки и мысли. Он громкий, даже когда молчит, потому что не молчит всё остальное, потому что шумное дыхание и колотящееся сердце, потому что он не умеет молчать. Ему не нужно уметь молчать. Иногда кажется, что ему ничего не нужно. И я не нужен. И он сам себе не нужен. Ему нужно только правильно целоваться – так, как учит его общество. Так, как мужик. Напористо. Дёма на запах пыльный: пальцы пахнут грифелем, рубашки – детским порошком, губы – молочным шоколадом. В его рюкзаке мятная жвачка в чёрной упаковке, которая гордо гласит «для него». В его столе – фруктовая. Он сам – фруктовый. Веснушчатый апельсин, забытый горе-грузчиком на верхней полке склада вместе с Чебурашкой. Дёма на вид потерян: вырванный с аппликаций Матисса, вложенный в бульварный роман в виде закладки. Среди чужих лиц, среди чужих рук, среди чужих чувств. Сам не свой, сам не мой, не её и не их. Потерявший лицо среди маскарада. Потерявший себя. Но нашедший внезапно кого-то, а с ним – ощущенье полёта. И мне нравится быть этим кто-то.