… - Слово предоставляется подсудимому. Мистер Джон, признаете ли вы свою вину?
Я встал и повел затекшими плечами. Руки были притянуты друг к другу магнитными наручниками в области локтей, что ставило меня в ещё более унизительное положение. И сидеть и стоять я мог лишь сгорбившись, как бы в полу наклоне. Порождение моей мысли используется против меня же, это ли не комизм и трагизм ситуации?
- Не все ли равно, господин судья? – Я насмешливо выгнул бровь и посмотрел ему прямо в глаза. Отведет взгляд взгляд или примет вызов? Не отвел… Смотрит презрительно и ждет от меня продолжения. – Не все ли равно? – Повторил я, опустив голову. – Остаток жизни, который я забрал у так называемого, – я выделил это голосом, полным сарказма, – «Отца бозона». У мистера, черт бы побрал его душу, Хенджа Грегорски. Это слишком неравная плата, чтобы окупить то, что отнял он у меня. Всю жизнь! Кем вы мечтали стать в детстве, господин судья? – Я вновь поднял голову к фигуре за столом.
- Протестую! Вопрос не имеет отношения к ходу судебного заседания! – Востроносая девушка прокурор вскочила со своего места, тряхнув непослушной челкой, постоянно спадающей ей на очки.
- Протест принят, – важно кивнула фигура – Подсудимый, вам есть, что сказать по-существу?
Я вдруг четко осознал, что они не будут меня слушать. Что бы я ни говорил, как бы ни кричал, они будут играть словами, перебрасывая их друг другу как мяч. Для них имеет смысл только само действо, а декорации в виде подсудимого их не волнуют. Даже мой адвокат, любезно предоставленный такой гуманной судебной системой Соединенных Штатов, не услышит меня. Он всего – лишь играет свою роль во всем этом фарсе. Меня для них нет.
- Нет, Ваша Честь, – я попятился и сел на скамью в маленькой клетушке, ограниченной сильнейшим магнитным полем, в которой выделялось место для подсудимых. Опустил голову на сомкнутые в замок руки. Воспоминания накатывали головной болью, и я перестал сопротивляться им…
Детство… Школа… Мой отец – учитель физики в самом престижном университете страны и мать – образцовая домохозяйка. Я вспоминал своего лучшего друга детства – чернокожего мальчишку с соседней улицы – Малика. Его мать приходила к нам помогать по хозяйству и частенько приводила его с собой. Я вспоминал, как я кормил его гусиным паштетом и профитролями, а он показывал мне, где «водятся» самые крупные камни для нашей рогатки и как незаметно стащить с прилавка пачку жевательных конфет. Я вспоминал, как в шестом влюбились в Дженни из параллельного класса, как подрались. Как я великодушно уступил Малику возможность пригласить её на выпускной, потому что с таким синяком под глазом я бы не осмелился подойти к ней. И как великодушно он от неё отказался, так как его разбитая и распухшая губа выглядела ещё более устрашающе.
Его матушку схоронили, кажется, году в шестом или седьмом. Рак подкрался к ней на сорок втором году жизни. Мои родители, недолго думая, оформили над Маликом опеку. Он к тому времени был и без неё мне как брат. Я вспоминал, как искренне радовался, когда по окончании колледжа, он согласился разделить со мной мою главную страсть – физику! Магнитное склонение и вертящаяся стрелка компаса, электрические поля, индукция и закон Фарадея, Ампер, Аллас, Лоренц… Я грезил мечтами о том, что когда-нибудь стану великим физиком современности. Эксперименты с керамикой и внедрением заряженных фотонов в живые ткани. Провалы в расчётах, а потом и провалы в экспериментах. И снова в расчётах. Я отключился от внешнего мира, отгородился от него стенами лаборатории и стройными рядами формул. Как-то незаметно промелькнула свадьба Малика и Дженни, уход из жизни сначала стареющей матери, а следом за ней, не прожив и полгода, ушел из жизни и отец. Непонимание, возникшее между двумя лучшими друзьями, все росло. Малик кричал о том, что я убью себя. Он кричал, что миллиарды людей не стали великими учеными, что мне уже не двадцать пять, что тысячи новых выпускников с «горящими глазами» могут продолжить мои труды, а мне же пора задуматься о настоящей реальной жизни. Мы почти перестали разговаривать. Я выкуривал тысячи сигарет, выпивал сотни кружек кофе, а порой и бокалов с виски. Все чаще бокалов… Малик продолжал ассистировать мне, но мы почти перестали разговаривать.
Дети малика… Дочери. Или там был сын? Да какое это имеет значение! Значение имело лишь появление Мистера Х. Он шел рядом, опережая на шаг, на полшага. Предугадывал мои ошибки за пару дней до публикации. Какая это была страсть! Какая борьба. И именно тогда я, кажется, ухватил. Я нашел в спутанном клубке формул нужную переменную и потянул за неё. Сначала осторожно, а потом все смелее и напористее и, вдруг, клубок рассыпался в стройные, словно хрустальные, прозрачные ряды формул. Это было похоже на катарсис. Удачный расчет, и ещё, и ещё! Потом эксперимент. Мистер Х шел «ноздря в ноздрю» в своих расчетах. У него появилось имя – мистер Хендж Грегорски. Мир заворожено следил за битвой титанов. Мы оба отказывались от выступлений, прячась за дверьми своих лабораторий, сохраняли инкогнито и торопились.
Статьи, очерки, научные публикации и результаты экспериментов. Я уже мнил себя светилом, я жаждал заслуженного признания. Я верил, что Грегорски придет на вручение моих грантов и патентов, а я рассмеюсь ему прямо в лицо. Как известно, гордыня – смертный грех. Я уединился для решающей проверки своей теории, когда мир всколыхнуло открытие Хенджа Грегорски…
Оно дошло до меня через пару дней, когда я уставший, но счастливый, наконец, вышел «к людям». Я не поверил. Я отказывался верить! Бросался на стены от отчаяния в попытках найти ошибку в его расчетах. Я пил и плакал. Снова пил, таскаясь по дешевым барам. В бреду поплелся на его награждение. Мир колотила истерика – великий физик раскрывает своё инкогнито! «Отец бозона»! Величайшее светило магнетизма! Любой бы пополз на моём месте…
Сотни фотографов слепили глаза вспышками своих камер и я, щурясь, пытался рассмотреть: кто же вышел из лимузина. Малик?! А что тут делает мой сводный брат? Откуда он знает Грегорски? Озарение стучалось набатом в моей голове, но я отказывался признавать это. Картинки мозаики скрипели, ломали свои края и все отказывались вставать на свои места. Я жаждал его смерти. Ночами, мучаясь бессонницей я лежал и представлял – как я стреляю в Малика, как всаживаю нож в его сердце как мучаю его и смеюсь. Как в детстве выгоняю его из нашего дома. Я представлял, как я никогда не встречаю Малика – величайшего ученого современности – «Отца бозона» - Хенджа Грегорски…
- Подсудимый, встаньте! – Я вскидываю голову. Судья возвышается надо мной темной фигурой. Я силюсь заглянуть в его глаза, но свет из-за его спины слепит меня.
- Подсудимый! Решением верховного суда штата Калифорнии вы объявляетесь виновным в убийстве с особой жестокостью. А именно – четвертованием при помощи внедрения в организм убитого мистера Грегорски одноположительнозаряженного сильнейшего электролита и помещении жертвы в запертое одноотрицательнозаряженное магнитное поле. Подсудимый приговаривается к смертной казни через электрический стул! Судебное заседание по уголовному делу в отношении мистера Джона Томпсона-Певерли объявляю закрытым и прошу судебных приставов привести приговор в исполнение. – Фигура судьи все наливалась и наливалась чернотой. Где-то в глубине его глаз загорелся красный зловещий свет.
- Бум! – Молоток судьи ударил о подставку.
- Сжечь его на стуле! Сжечь ему мозги! – Радостно воскликнула девушка прокурор, сверкая красным огнем, загоревшимся за линзами очков.
- Сжечь! Сжечь ему мозги! – Доносилось со всех сторон из зала.
-Бум. Бум! – стучал молоток судьи. Темные фигуры медленно надвигались на меня, и я закричал…
***
- Бум. Бум. Бум, – доносились удары из конца коридора – Бум. Бум!
Новенькая недовольно поморщилась и удивленно подняла на медсестру глаза – Это что за стук? Ремонт?
- Это из восьмой, – махнула Лэнди в ту сторону, – там у нас местная знаменитость.
- Опять Аристотель? Или Рузвельт? – Хихикнула она, – или великий бог Тор?
- Помнишь громкий скандал на вручении нобелевской премии лет пять назад? «Гений современности или вор?», «Отец бозона или брат Томпсона?»
- Что-то очень смутное, – она поморщилась, - не слежу за новостями науки, если это не медицина.
- Ну, это как раз ТОТ самый Томпсон. Свихнулся после того, как узнал, что его брат опубликовал свое исследование. Томпсон ассистировал ему в лаборатории и помогал начисто переписывать публикации, вот и решил, что брат возьмет его в «соавторы». Громкий был скандал. Сорвал награждение, выбежал перед репортерами, визжал и бросался на охрану. А после 15-ти суток за хулиганство пропал, спился и свихнулся. Говорят, что он всю жизнь завидовал приемному брату – мол, родители его больше любили, да и вообще он одареннее. Так что второй год лежит тут, пускает слюни и стучит по столу судейским молотком. Где только он его раздобыл! Отнять практически невозможно: кусается, визжит и прячется под кровать. Брат приходит иногда навещать его, он-то, понятно, простил его давно, но этот его даже не узнаёт.
- Жа-алко! – Протянула новенькая, сложив брови домиком.
- Привыкнешь, – Лэнди пожала плечами, – тут на всех жалости не хватит.
Две девушки о чем-то переговариваясь двинулись дальше по коридору…
***
… - Слово предоставляется подсудимому. Мистер Джон, признаете ли вы свою вину?..
