Папарацци

Щелк. Щелк-Щелк. Будто где-то внутри, под воспаленной корочкой мозга лопаются маленькие пузырьки. Щелк. Щелк-Щелк. И никаких других вокруг звуков. Только блядское щелканье затвора треклятой камеры, на толстом ремне которой так хотелось повесить вездесущего первогодку. Не спрашивая имени, и не разглядывая лица, затянуть на тонкой шее ремешок и сжать покрепче в кулаке. Или этим самым ремнем оставить пару следов на его маленькой тощей жопе. Исполосовать покрытую мягким пушком кожу, чтобы даже шага сделать завтра не мог, не поморщившись от боли. Ах, как хотелось Артему наказать мальчишку. Заебал, честное слово. Всего месяц прошел с того дня, как плитку в универе затоптала толпа первогодок, оленьими глазами озираясь вокруг, в предвкушении новых знакомств и начала взрослой жизни потирая потные ладошки. Всего месяц прошел с того дня, как впервые услышал Артем этот блядский щелчок фотоаппарата, на стоявшего за его спиной долговязого выпускника общеобразовательной школы из какого-то Задрюпинска оборачиваясь с требованием засунуть свою камеру в свою же жопу и не мешать успевшему устать уже к первому сентября студенту третьего курса журфака слушать воодушевленную приветственную речь ректора. Всего месяц, а этот мелкий засранец со своей камерой остоебенил уже так, что при каждом новом щелчке, неизменно раздававшемся где-то рядом, у Артема непроизвольно дергался глаз. Щелк. Щелк-Щелк. Малолетний придурок лыбится, прячась за корпусом фотоаппарата, собравшуюся возле статуи на лавках толпу студентов выщелкивая по одному, будто и не замечая, как с каждым движением его пальца, все быстрее и оголтелее жмущего на кнопку спуска затвора, неподалеку кривится чье-то лицо. А Артем закипает. Медленно, по одному пузырьку, со дна самообладания поднимается раздражение, решившего скоротать время большой перемены в компании сигареты и ласкового солнца в пору бабьего лета Тёму подталкивая к краю. Один шаг — психанет и сорвется. Ебнет по голове будущему журналисту и разобьет нос об асфальт, огромных размеров фотоаппарат, один Бог знает, как не сломавший пополам этого тощего мальчишку своим весом, отправив вдогонку, изучать щебень под микроскопом и ближе знакомиться с сочившимся из трещинок битумом. Щелк. Щелк-Щелк. Ебаный в рот! Да сколько можно?! На факультете, казалось, не осталось никого, кто не попал бы в объектив этого горе-папарацци, но, упрямо продолжая отираться в поле зрения Артема, первокурсник запечатлял все новые картинки из жизни студентов, самые интересные и запоминающиеся кадры неизменно сливая в сеть, висеть на стене университетской группы Вконтакте. И себя пару раз находил Нечаев на снимках, но, вспоминая о том, как сильно бесил его автор портретов, без зазрения совести жаловался администрации соцсети на спам, с ехидной улыбкой на губах выбирая в предложенном списке то детскую порнографию, то пропаганду наркотиков. А этот мелкий ушлепок все снимал и снимал. Щелк. Щелк-Щелк. Какая-то пергидрольная краля позирует у фонтана. Щелк. Щелк-Щелк. И средний палец перед ухмыляющимся лицом. Щелк. Щелк-Щелк. Мелкий засранец смеется. Щелк. Щелк-Щелк. А у Артема снова стоит. По мановению ебучей волшебной палки член вновь ощутимо тычет в ширинку, соскучившейся по вниманию и ласке головкой пытаясь ту расстегнуть, надеявшемуся на двадцать минут умиротворения и спокойствия парню во всеуслышание заявляя: «Обломися, дружок». Спаленный до фильтра бычок жжет пальцы и режет по нервам, обернувшегося на вездесущего папарацци Нечаева заставляя рычать, в красках и мельчайших подробностях представляя своим воспаленным мозгом, как эти самые пальцы сомкнутся на тонкой шее, перетянутой плотным ремнем. Такая тонкая и хрупкая шея. Одно неосторожное движение — и сломал. Снится ночами и яйца так сильно щекочет, уткнувшегося носом в подушку Артема подрывая в темноте, чтобы, сжав зубы, рыча, подрочить. Щелк. Щелк-Щелк. И Нечаев срывается с места, под насмешливым взглядом хуй-разберешь-цвета глаз через объектив фотоаппарата спеша скрыться за дверью, полупустой факультетский холл пересекая в несколько больших прыжков. Первым занять последнюю парту в лектории и посильнее ебнуть шальной башкой об стол, чтобы мысли о чертовом фотографе через все дырки из мозга свалили, а в штанах из-за боли уже не пекло. Щелк. Щелк-Щелк. В ушах смеется фантомом. И хер в штанах громко хохочет — попробуй заткни. Ну, слава яйцам, наступила суббота. Ни лекций, ни семинаров, ни злоебучих перемен. И никакого фотографа в обозримом пространстве, за прошедшую неделю, казалось, еще чаще возникающего на пути, будто назло Артему тут и там рассыпая поперек дороги свои кости, призывно оттопыривая зад, чтобы невысокого роста первокурсницу запечатлеть в более выгодном ракурсе. И тишина. Никаких блядских щелчков. В голове пустота, и трусы от давления к небу не тянет. У Артема Нечаева ВЫХОДНОЙ. На себя любимого у Темы есть время, в компании пачки чипсов и пары банок пива, высоко задрав нос, шествующего по коридору общаги, на железном пролете пожарной лестницы желая повыть на луну. Проход туда еще в прошлом году взломали выпускники, умирающим от недостатка никотина в крови и уставшим от компании соседей студентам позволяя выбраться на улицу из душных комнат, любившему одиночество Нечаеву предоставляя скромный уголок для уединения. Блять, только дверь сейчас почему-то открыта. Ну, ничего, наверное, посмолить кто-то вышел — покурит, уйдет. Припрятав пиво подмышкой, Нечаев, пригнувшись, шагнул наружу, от нежеланного компаньона скрывая свой скромный скрап. Две банки пива и ему одному будет мало — делиться еще с кем-то живительной влагой Артему совершенно не хотелось, и, сделав вид, что и вовсе посторонней спины у перилл он не заметил, Нечаев уселся подальше, свесив ноги. Достал сигареты, зажигалку. И... Щелк. Щелк-Щелк. ДА ЕБАНЫЙ ТЫ, СУКА, В РОТ! Окаменели тут же мышцы во всем блядском теле, и та, что в трусах, напряглась, хоть бревна коли — Нечаев захотел в этот миг удавиться, на толстом ремне от чертовой камеры злоебучего папарацци свисая с перил. А мудила, услышав, казалось, как громко скрипнули за спиной чьи-то зубы, обернулся и, улыбнувшись, вновь спрятал лицо за своим аппаратом, застигнутого врасплох третьекурсника запечатляя на пленке, не потрудившись о том, чтобы спросить хотя бы разрешения. — Нахуй иди. Ни «привет» тебе, ни «пожалуйста, хватит». Просто и ясно, желательно на один конкретный хер. — Да ладно тебе, отличный получится кад-р. Картавит, ушлепок — у Тёмы стоит. В штанах где-то больно и сильно давит — мудак жмет на кнопку еще и еще. Щелк. Щелк-Щелк. И Нечаев теряет терпенье. Вскакивает на ноги и резко вперед, в один большой прыжок оказываясь напротив мальчишки, опустившего камеру на грудь первокурсника хватая за шкирку, про пиво и чипсы напрочь забыв. Банки гремят о железные прутья, и яйца Тёмы так громко звенят. — Тебе идет лунный свет, А-р-тем, — лыбится парень, в глаза глядя нагло. Нечаева крыша куда-то плывет. А шея его, и правда, как тонкий прутик. Покрытый засосами, следами от рук. И ремень фотокамеры на ней смотрится круто. Жмет, режет кожу. И парень хрипит. Выгибается, гнется, подставляя Артему жопу, нетерпеливо ерзающему между его ног Нечаеву позволяя трахать себя уже тремя хорошенько смазанными пальцами. Нерадивый фотограф, раскрывшись, стоит по-собачьи, на толстом поводке, о котором мечтал третьекурсник, громко скуля. Насаживается на руку Нечаева и почти уже воет, торчащий в ожидании своей очереди член заставляя едва ли не отстегнуться от дребезжащих яиц. В голове Тёмы пусто, и перед глазами только лишь белые пятна. Как вспышки реальности в мозге. Щелк-Щелк. Мелкий засранец на поводке громко стонет. Член просит: «БОЛЬШЕ!» Тёму ведет. С размаху в парнишку Нечаев входит — вспышка, щелчок. Засаживает по самые яйца, ударяясь мошонкой о бедра, рванувшего было вперед папарацци крепко удерживая на импровизированном поводке, не позволяя рыпнуться с места. И ебёт его Тёма, так звонко ебёт. Шлепает громко кожа о кожу, смазка по бедрам обоих течет. Камера в руке Нечаева становится, как и он, мокрой, но неизменно моргает. Щелк-Щелк. Снимок за снимком: дырка, член, пальцы — на доску почета, в соц.сети, на лоб. От спуска затвора Нечаеву дурно, но мальчик кричит и просит еще. Артем долбит сильно, колени дрожат. Фотограф шипит — членом насквозь. Внутри него тесно, мокро и липко. Внутри него душно, темно и... пиздец. Членом врывается Тёма по самые гланды, вспотевшего и почти отключившегося уже мальчишку насаживая на себя, как на вертел шашлык. И жарит. Жарит до румяной корки и хруста. Чтоб зубы сломать, реши кто укусить. Смазка хлюпает, хлюпают слюни и сопли в горле у Тёмы — шлепки бедер о бедра все громче. Щелк-Щелк. Таким темпом у них скоро закончится пленка. А может Нечаев скончается — хуй разберешь. В мошонке уже слишком тесно, и сперма рвется наружу. Без глушителя, с криком стреляет в упор. Контрольный, в сжавшуюся в оргазме дырку, поглубже, чтоб мокро и жарко внутри. Спускают оба и в унисон громко дышат. Камера тихо, устало: «Щелк-Щелк». Протяжно пищит и, попрощавшись с хозяином, покорно гаснет. Тихо. Ни звука. Нечаев и он. — Бата-р-ея села, — обернувшись, скалится фотограф-шлюшка. — Меня, кстати, Митя зовут. Улыбка. Глаза блядские, голубые. Пожалуй, Тёма за снимками завтра зайдет.