пристыжены будут другие

2 года спустя...

Ей неспокойно. Наверно, впервые в жизни она не может расслабиться, но она близка как никогда, сидя, прислонившись к низкому забору перед Вязом Палача, наслаждаясь тем, что большинство нью-йоркцев считают идеальным днём: тепло, но дует лёгкий ветер, утомлённые местные жители смешиваются в толпе с туристами во время перерыва на обед, и все наслаждаются прохладой в воздухе, исходящей от фонтана. Это зарисовка художника: серьёзные гитаристы перемежаются с абсурдно молодыми шулерами и дельцами, студенты соревновались с шахматистами, такими старыми, будто высушенные листья, скейтбордисты всё не унимаются, застенчивые няни сбиваются в кучи, парочки держатся за руки, несколько мужчин в шёлковых костюмах едят хот-доги и разговаривают с набитым ртом. Вершина демократии, кипящий котёл. В её памяти всё сохранилось не так. Слишком много лжи, чтобы забыть. Массивная мраморная арка и статуи слишком напоминают ей Европу, а импровизированная сцена вокруг фонтана слишком открыта и полна фотографов: любителей и профессионалов, но старое большое дерево с раскидистой кроной идеально - тень и прикрытие. Она знает, что ранее это место служило кладбищем для неимущих, а затем местом захоронения во время эпидемий жёлтой лихорадки, что под пятнистым оазисом, где люди катаются на скейтбордах, флиртуют, играют в шахматы, покупают наркотики и едят хот-доги, находятся десятки тысяч тел. Они все ходят по могилам, живут прямо над мёртвыми. Это начинает преследовать повсюду, как только ты подумаешь об этом. Некоторые вещи никогда не меняются, они просто не в силах это сделать, хотя было бы неплохо, если бы поменялись. Было бы неплохо так думать. Она ещё не выбрала себе новое имя. Хочет закрепиться на месте подольше, когда это сделает. Когда она получила разрешение на въезд в Лэнгли, Курцфелд разорвал перед ней паспорт и свидетельство о рождении - ритуал и демонстрация: теперь ты можешь быть кем угодно. Позже она узнала, что он проделывал этот номер со всеми своими избранными оперативниками, однако это не умалило эффекта. Никто не называл её именем, данным при рождении, больше десяти лет, никто не знал его кроме Курцфелда. Она задаётся вопросом:"Если бы она могла волшебным образом вернуться назад во времени, что бы старшее "я" со сбитыми костяшками пальцев, с залитыми кровью глазами, сказало молодой девушке с горящим взглядом, которая ещё не достигла совершеннолетия?" Она моложе Дельфин и Меркеля. Это снова её "настоящее имя", оно теперь на банковских счетах, договоре аренды квартиры, но оно больше походит на псевдоним. Кем бы была она сейчас, эта незнакомка, что не глотает по утрам болеутолящие таблетки горстями просто чтобы подняться, думающая, что предательство - это дерьмо, как и люди, что пускают друг другу пыль в глаза. Замужем? Разведена? Мать? Переводчик? Вот почему её выдернули из бурного потока студенческой жизни: профессор русского языка говорил, что у неё талант выглядеть естественно. "Вы изучаете боевые искусства? Дзюдо, верно?" Она так самонадеянно гордилась своими достижениями, и это было так глупо. Ведь сама того не зная, она отмечала каждый пункт в их списке галочкой. "Вы когда-нибудь стреляли из пистолета?" Она рассмеялась. Отец научил её охотиться и рыбачить ещё до того, как ей исполнилось десять. Сказала бы она этой девочке, что жаждала приключений:"Остановись, не делай этого, наслаждайся студенческой жизнью и учи скучающих первокурсников русским словам"? Она беспокойно ёрзает, пытаясь избавиться от собственных мыслей, и ей кажется, что она видит девушку, похожую на Дельфин настолько, насколько это возможно, и она направляется к ней сквозь толпу. Это случалось так часто, что её тошнило первые полгода или около того, когда она видела тёмные волосы или ловила взгляд карих глаз. Но за первой секундой мучительной надежды и восторга всегда следовало разочарование такой сокрушительной силы, что ей хотелось пойти домой и лежать до конца дня с бутылкой водки. Невозможно сказать было ли то, что они разделяли, "реальным" или более реальным, чем всё остальное. Она была напугана больше, чем Дельфин, и в глубине души понимала, что смерть - лучшее, что может с ней случиться, если операция пойдёт не по плану. Дельфин была такой храброй, такой наивной, шепча ей, как признание в любви:"Персиваль знает, кто ты... Кто ты на самом деле. И он тоже не тот, за кого себя выдаёт." Она так упорно сражалась и нанесла ему столько увечий, что Лоррейн едва ли хватило одного выстрела, чтобы прикончить его. Наверно, посмотрела слишком много фильмов о Джеймсе Бонде и решила, что будет Бондом, а не девушкой Бонда. Чёрт бы побрал все эти фильмы. Прекрасная, невероятно храбрая дурочка. Она сидит, застыв, потому что разум наконец убедил её, что это именно Дельфин идёт навстречу к ней, хоть и её облик разительно отличается от того, что сохранился в воспоминаниях, но это несомненно она, не ошибочное восприятие желаемого за действительное, снова вводящее её в заблуждение. Эта Дельфин не носит одежду, которую, казалось бы, носили все в Берлине, не было никакой чёрной кожи, но она всё ещё была шикарна в джинсах и в розовой водолазке с высоким воротом. Сейчас она напоминала студентку по обмену с увесистой кожаной сумкой на плече и бумажным пакетом в руке, в которым мог быть её обед или пистолет. Она сидит очень тихо, не желая отпугнуть Дельфин, если она всё же призрак. Сейчас они обе призраки. Дельфин улыбается ей, и Лоррейн так хочется улыбнуться в ответ, поприветствовать, что-то сказать, но во рту пересохло, голосовые связки будто парализованы. Если бы Курцфелд увидел её в этот момент, то смеялся до упаду. Она намеренно закрывает глаза, ждёт несколько секунд и открывает их - Дельфин всё ещё здесь. – Привет, - говорит Дельфин хрипло, немного кокетливо, слегка смущённо, протягивая руку и точно зная, что хочет именно её. Как? Как это возможно? Клоны? Двойники? Галлюцинации? Воскрешения? Мёртвые воскреснут нетленными, и все мы изменимся в мгновение ока. Не может быть, чтобы это было некой наградой за её жизнь. Если это наказание, то начало ей нравится. – Здравствуй, - прошептала она в ответ, и улыбка Дельфин стала ещё ярче. Если она окончательно свихнулась, то это неплохой способ потерять связь с реальностью. Дельфин наклоняет голову, и все эти прядки и завитки выглядят как приглашение пробежаться по ним рукой, пригладить. Но Лоррейн напряжённо сжимает руки в карманах. – Ты не злишься, - замечает Дельфин, выглядя растерянной, но в то же время радостной. Мысль о том, что она может злиться из-за этого головокружительного чуда, из-за этого непрошенного и даже немыслимого воскрешения, так нелепа, что ей хочется улыбаться, даже рассмеяться. Ей хочется податься вперёд, накрыть губы Дельфин своими, покрыть поцелуями всё её лицо, уткнуться носом в её прекрасную шею и сжать её ладони в своих. "Нет, нет, как я могла... Нет." Дельфин выбирается из редкого потока пешеходов, идущего мимо вяза, подходит ближе и становится перед ней. И если Лоррейн встанет, они окажутся достаточно близко, чтобы обняться. На расстоянии удара. Рядом с ней больше, чем чудо. Шея нетронута, глаза сияют и фокусируются, не стеклянные, не неподвижные, сердце качает кровь по венам под кожей. Не мёртвая. Здесь. – Как... - с трудом выговаривает она, и её голос срывается. Так звучит кто-то, кто потерял всё. Всё, что имело значение. Лицо Дельфин исказилось в сочувствии. Вот, что уничтожило её, её доброе сердце: разоблачение Персиваля, разоблачение Сэтчела, неспособность использовать разведданые, неспособность использовать их как оружие, чтобы спасти её. Чтобы спасти её. Затем угрозы Персивалю оставить фотографии Лоррейн, делая вид, будто можно что-то изменить. Как будто они делали что-то, что имело пределы допустимого. – Французское разведывательное агентство прослушивало мой телефон, - сказала Дельфин. Ну конечно. – Когда я звонила Персивалю, они знали, что я знаю о тебе. Я была информатором до того, как стала агентом. Лоррейн кивает. Она думала, что выбрала путь, по которому они обе шли: жертвенных агнцов мягко подгоняют к алтарю. – Затем внезапно появились они, схватили меня, и там была девушка, похожая на меня. Они заставили её надеть мою одежду, - Дельфин смотрит вниз, теребит ремень сумки и переступает с ноги на ногу, – Я знала, что они нас подставляют... Хотела оставить записку, знак, что-нибудь. Но мне не позволили. Она протягивает руку и кладёт её на руку Дельфин, которая держит бумажный пакет, так что Дельфин не сможет взять её за руку или заломать запястье. Вес пакета колеблется из-за движения, но внутри явно не пистолет: слишком лёгкий. Возможно, нож. – Я знаю. Я знаю, что они делают, поверь мне. Она гадает, знала ли Дельфин имя той девушки, знал ли кто-нибудь, похоронена ли она под именем Дельфин, как Лоррейн Броутон исчезла в Сомерсете. Дельфин легко улыбается ей и продолжает: – Позже они допрашивали меня, задавали много вопросов о тебе. Я солгала, сказав, что много пила. В основном они хотели знать, как я поняла, что нужно вести наблюдение за Персивалем, и были весьма дотошны. Как будто у меня было особое чутьё. Но дело было в том, что никто никому не доверял. Но он был далёк от этого. Не так, как люди, давно работающие под прикрытием. Он хотел, чтобы все думали так. Но он был другим. – Ты доверяла мне... Говорила мне, - на какое-томгновение ей кажется, что она вот-вот заплачет, вцепившись в руку внезапно воскресшей девушки, перед жонглёрами, продавцами крендельков, детьми, плещущимися в фонтане. Мучительная сила искажала её лицо в гримасе. Дельфин снимает с плеча ремень сумки и похлопывает по нему. – Да, да, - говорит она нежно, будто успокаивает ребёнка, – Но в конце концов всё получилось, понимаешь? Я сделала то, что ты сказала, теперь я в отставке. Пошла в видовую разведку. Работа за столом! Я здесь в отпуске. Это разрывает её, она должна смеяться, но странный звук, между криком и рыданием вырывается из неё, и некоторые туристы отвлекаются на них. Дельфин осторожно смахивает слезы с одной стороны её лица, с той, которую она больше не видит периферическим зрением. Весомая причина, чтобы уйти на пенсию или быть осторожной в отставке. Она не могла знать наверняка. – Как ты меня нашла? - спрашивает она, успокаиваясь. Если это игра, или ловушка, или трюк, или просто её разум наконец включился, она понимает, к чему она клонит. Если это испытание, то она провалилась, провалилась так много раз: когда использовала Дельфин, Джеймса, всех, даже Персиваля. Когда она столько лгала, что казалось, будто правда заглушена навсегда, и весь этот яркий, живой и дышащий мир ничто иное как сон. Она сидит и ждёт наступления чего-то ужасного, что эта вся солнечная жизнь после смерти - результат эксперимента Советов над её мозгом, или же агентство отправило её в худший трип* из всех, чтобы выжать последнее из неё. Она даже представить не может, что это за испытаение. Стоит ли ей бежать? Поцеловать ли Дельфин у всех на виду? Убить её голыми руками? Убрать вокруг столько людей, сколько она сможет? Если неудача означает то, что она сидит сейчас здесь, свет и тени чередуются на её коже и коже Дельфин, а позади нет ничего, кроме дерева, то это именно то, чего она хочет. Если это игра, то она разыграет её как партию в шахматы. Если это уловка, то она поддастся. Если это ловушка, то она закроет глаза и проглотит наживку. Просто, чтобы Дельфин была с ней. Просто, чтобы видеть её. Дельфин что-то говорит, но она пропускает это мимо ушей. Она качает головой и смущённо смотрит вниз. Эта невнимательность убивает. – Прости... Я... – Нет-нет, - легко говорит Дельфин, – Всё в порядке, - она не может увидеть намёка на ложь в лице Дельфин, – Ты сказала... своё настоящее имя тому парню в Восточном Берлине. Меркель, кажется. Он сообщил, что ты ему сказала, просто на всякий случай. Неужели? Так и было. До того, как они перевезли Бинокля, до того, как она узнала, что всё подстроено, и МИ-6 готовы позволить Персивалю убить её после того, как заполучат свой драгоценный список. На самом деле, она хотела бы опустить концовку. Она надеялась, что он двинулся дальше... Нет, нет, она хотела, чтобы он каким-то образом выбрался из этого гнилого дела и был в безопасности, как Дельфин. – Он в порядке? - спрашивает она, неуверенная, что готова слышать правду. Но Дельфин снова улыбнулась своей лучезарной улыбкой. – Он женат! Нашёл жену того шпиона Штази, помнишь её? Её зовут Фрида. Он удочерил её дочь. Я провела с ними прошлое рождество. Я могу дать номер, если хочешь. Мысль о том, что Меркель живёт обычной жизнью с женой, дочерью, постоянным номером, в доме с телефоном, в безопасности, как в кукольном доме, вызывает у неё головокружение. – Я была бы рада, да. Дельфин снова прикасается к своему лицу. На этот раз она не смогла сдержать слёз. Затем она целует Лоррейн в лоб, и этот поцелуй как благословение, прикосновение к святыне: не такой, как любой другой поцелуй, который был у неё раньше, не требование контакта, секса, просто прикосновение Дельфин к её коже. Связь с реальностью была потеряна. Она была определённо пьяна, когда встретила Дельфин впервые, когда она поцеловала её, когда ответила на поцелуй, мертвецки пьяна, но в то же время каждый её нерв горел от напряжения и подозрения. Почему пистолет? К тому времени это уже не было паранойей, скорее осознанием того, что ничто не было реальным, ложь была тем, чем она жила, а правда тем, что убило её. Не пуля, не провод. В каком-то смысле, она никогда не скрывала, кто она есть. Фантом, призрак, голограмма. Кто-то ненастоящий. Но вот перед ней Дельфин. Настоящая и живая, с тёплыми руками и губами, с горячей и упругой кожей, а не восковой и холодной. Она была жива, как деревья, цветы и дети вокруг. Возможно, это означало, что то, что произошло, тоже было реальным. Возможно. Она так рисковала, когда флиртовала с Дельфин тогда, вжала её в стену вместо того, что бы холодно улыбнуться, развернуться и уйти. И сейчас она чувствует огромное сожаление, что это напоминает удар под дых. И теперь она снова плачет. По-настоящему плачет и задыхается. – Прости, мне не следовало... Я не хотела оставлять тебя... – Ш-ш-ш, всё в порядке, - говорит Дельфин тем же успокаивающим голосом, наклоняясь вперёд и бросая бумажный пакет на землю рядом. Она обнимает её как мать, впитывая боль и слёзы. Дельфин притягивает её ещё ближе, так близко, что она чувствует пульс на её шее. Девушка снова целует её в лоб, и она вновь ощущает это мягкое прикосновение. Она прикасается губами к шее Дельфин, желая укусить и увидеть настоящую кровь в доказательство того, что они обе здесь, настоящие и живые. Но она отстраняется и достаёт из кармана носовой платок - одна из немногих истинно британских привычек, от которых она так и не смогла избавиться после длительной работы под прикрытием. – Что в этом чёртовом пакете? - наконец спрашивает она и слегка пинает его носком ботинка. Вытирает повреждённый глаз и смеётся, когда Дельфин раскрывает его, чтобы показать два рогалика, сливочный сыр и лосось, – Действительно неплохо, - говорит она, смакуя каждое слово, будто ей уже не терпится попробовать всё это. Они обе решают наплевать на все условности и садятся на траву у подножия дерева. Она обнимает Дельфин за плечи, и та кладёт голову к ней на плечо. Её волосы такие красивые, блестящие и горячие от солнца. И они обе живы, больше не нужно бояться и помнить о смерти, так же, как и рыба в ручье не боялась бы быть пойманной на крючок и поднятой на удушащую поверхность.