Сказания

      Эти сырые стены ужасно давят, хотя, казалось бы, спустя год уже привыкнешь и не к такому. Тем не менее, вздох отчаяния всё же вырывается сквозь дрожащие от холода зубы, и я встаю, чтобы хоть кое-как размяться: сегодня уже можно. Неизвестно, почему, может, за хорошее поведение, но от пут стражники меня освободили, а я и не спрашивал — бери, пока дают, да и давно уяснил, что рядом с ними нужно молчать и понимающе смотреть: им это почему-то нравится. Что забавно, я не могу вспомнить, почему я здесь: никого не обкрадывал, не убивал, да чего уж там, даже слова лихого не сказал! Ну, разве что шёпотом. Тем временем мой сокамерник проснулся, и я снова вздыхаю, но уже заранее устало: сейчас снова начнёт жужжать мне о лете и бабочках. Так же как и причину заточения, не могу вспомнить, почему и как он оказался здесь — помню темноту, а когда проснулся, он уже сидел в другом углу, пиля меня странным полубезумным взглядом. — Доброго утра! Чудесная погода, не правда ли? Птички поют… — с блаженной улыбкой начинает паренёк — только сейчас отмечаю, что ему даже меньше, чем мне. — Да. Птички… — отвечаю, хотя прекрасно понимаю, что никаких птичек здесь нет, и быть не может — сквозь решетчатое окно под потолком не доносится никаких звуков, кроме разве что дождя. Тем не менее, сокамернику это нравится, и он снова откидывается на твёрдую койку, не прекращая улыбаться. Впрочем, даже его повторяющиеся действия сейчас не могут выбить меня из колеи: вчера я смог узнать, какой день недели! Сегодня — среда, а если учесть, что я всегда встаю в семь часов утра, то через час по коридору пройдёт она. Внутри поднимается радостная дрожь, но я тут же себя одёргиваю: нельзя. Даже к двери не стоит приближаться, стражникам обычно это не нравится, а рёбра и так болят после последней попытки повыглядывать. За тяжёлой дверью слышатся шаги, и я возвращаюсь на койку, сев на неё и сделав скучающее лицо. И как раз вовремя: в камеру заходят две женщины с пугающе строгими лицами, и кажется, будто шея начала побаливать заранее. Но нет, сегодня я веду себя, как следует. Интересно, они это отмечают в своих странных книжечках?.. Снова и снова повторяющиеся вопросы и ответы от меня: да, в порядке. Нет, не жалуюсь.       Даже забавно, что они пытаются играть в заботу в подобном месте. Когда-то, в первый раз, я решился спросить, почему я тут, и когда они не хотели отвечать, разозлился: какого черта я должен здесь сидеть?! Но не стоило. Рука снова потянулась к шее, а взгляд со спокойного на секунду стал затравленным. Но нет — сегодня ничего, и они просто уходят, дольше беседуя с тем пареньком, который всё равно выглядит блаженно счастливым, что уже начинает подбешивать, но тут же одёргиваю себя мыслью — было бы куда хуже, посади меня с каким-то агрессивным мордоворотом. Проходит минут десять, но я не могу просто так сидеть: волнение заставляет наматывать круги, и то и дело выглядывать в окошко двери. Стоп. Что-то не так. Неужели?..       Радостный возглас едва не срывается с губ, и я спешно закрываю себе рот рукой: дверь забыли запереть. Глупых надежд на свободу я не питаю: там наверняка много стражи, но можно попытаться хотя бы подойти к ней! И неважно, чем в этот раз ударят в шею или под рёбра. Аккуратно прикрываю дверь так, чтобы это не бросалось в глаза, и жду, чувствуя, как улыбка расплывается уже на моём лице. — Она придёт? — спрашивает сокамерник, и я удивлённо на него смотрю: раньше он моему рассказу о принцессе не верил, а проверить не мог. Точнее, просто не мог встать. — Да. Должна, — киваю, подходя к нему и окидывая странным взглядом. — Надеюсь, ты сможешь с ней увидеться, — неуверенно улыбается тот, откидываясь на подушку. Сейчас он кажется мне нормальным, да и страха не вызывает. — А… А ты помнишь, как здесь оказался? — всё же спрашиваю с надеждой в глазах: может, хотя бы сейчас смогу что-то узнать. Улыбка на его устах меркнет, и он качает головой: — Ничего не помню. Никого. Только это место. Хотя… Нет. Я помню, как бегал. Очень давно. Тогда пели птички, было солнце… Он выдерживает паузу, а затем продолжает: — Мне было восемь. А дальше — ничего. Только темнота, вспышка, больно, больно! — под конец голос срывается, и парень утыкается в подушку. Хочу помочь, но отхожу — уже пытался, но он никого не признаёт в эти пару минут, остаётся только ждать. Тем временем внутренние часы отщёлкивают минуты, как шелуху, и я снова начинаю бродить по камере, стараясь абстрагироваться от сдавленных всхлипов паренька. Наверное, странно, что я до сих пор не знаю его имени. Впрочем… А как зовут меня?       Внезапная мысль заставляет остановиться на секунду, но я тут же отбрасываю её за ненужностью, а на смену ей приходит повеселее: значит, я сам могу выбрать себе имя. Интересно, а как зовут принцессу? Можно выбрать ей под стать. И к кому она так часто наведывается?.. В любом случае, этого человека мне хочется избить: после каждого визита она идёт назад с очень подавленным и грустным видом — один раз я заметил на её лице слёзы. Кто смеет обижать такую, а я в этом не сомневаюсь, сильную личность?! Один раз я даже пытался пробиться в соседнюю камеру — по звукам я слышал, что она, должно быть, заходит туда, но… Рука снова потянулась к шее. Не получилось, да и не стоило. Руки потом тоже долго саднили. Но неважно! Главное сейчас — дождаться её. И плевать, если потом поволокут на плаху или виселицу. Наверное, я здесь всё же навсегда, поэтому какая разница — умереть сейчас или потом? Тем более, что я могу исполнить своё последнее желание сам. Замираю на койке и обращаюсь в слух. Не могу точно сказать, сколько времени прошло, но всхлипы на той койке затихли, а в коридоре — тихо. Или… Шаги! Тихо подкрадываюсь к двери, задержав дыхание. Слышу тихий цокот каблучков, и сердце сжимается. Она! Не могу ждать!       Выждав, пока звуки будут рядом, толкаю дверь, не рассчитав силу, и падаю на колени. Слышу испуганный вдох и поднимаю взгляд, встречаясь с сапфирового цвета глазами. Конечно же, какими ещё они могут быть у столь прекрасного создания? Даже не смотрю на её платье, просто поглощаю взглядом черты её идеального лица. Кажется, будто время замедлилось — на периферии замечаю, как стражники начинают приближаться ко мне, но наплевать. — Принцесса… Как же вы прекрасны, — шепчу, не вставая с колен, и чувствую горечь, когда она с тихим вскриком делает шаг назад от моей протянутой руки. Неужели я так пугающ? Неужели я когда-то сделал тебе что-то плохое? Я даже не знаю, почему я здесь, помоги же мне! Последние слова с отчаянием вырываются в голос, и стражники ускоряются. Чувствую их хватку на своих руках, но не отрываю потерянного взгляда от её прекрасного лица и снова заблестевших слезами глаз. Куда?! Не хочу в камеру, не хочу! Ещё хотя бы секундочку рядом с ней! — Пожалуйста! Но никто меня не слышит, а я — никого не вижу. Шея снова взрывается болью, а темнота поглощает всё, и последнее, что я запоминаю — её взгляд.

***

— Простите. Такого больше не повторится. Я… Он… Он вёл себя очень хорошо, и доктор утвердил то, что ему можно ослабить условия удержания, а дверь, наверное, не щёлкнула. Простите ещё раз, — сбивчиво извиняется санитарка, оттащив посетительницу психбольницы за руку подальше от злополучной палаты, куда утащили больного.  — Ничего, — тихим голосом отвечает та, затем опустив взгляд, а последнее слово вырывается на грани слышимости, — пойдёмте.       Внутри всё сжимается от жалости и тоски, а это место хочется покинуть как можно быстрее, чтобы не видеть всех этих людей, живущих в своих мирах. «Он назвал меня принцессой. Почему?»       Тоска накатывает с ужасающей силой, и проскальзывает мысль, что ей хочется ею быть. Быть там, а не здесь, когда нужно проведывать сбрендивших от собственной агрессии родных, которые её даже не узнают. Не здесь, где нужно трудиться по двенадцать часов днём, а ночью — подрабатывать, чтобы потом натыкаться на осуждающие взгляды всех вокруг, кроме… Кроме него. Взгляд снова метнулся в сторону палаты, откуда уже не доносилось ни звука, а внутри, словно роза, расцветает сожаление, переходящее в шёпот: — Хотела бы я ею быть.