40 дней разлуки. Примирение

Если бы клиника находилась в более оживлённом месте, тогда бы мне и многим другим, в том числе и друзьям, не пришлось бы погружать тушки в «загадочномобиль» — с другой раскраской и без говорящей собаки — на восемь пассажиромест и, не побоюсь этого слова, целеустремлённо нестись по шоссе шестьсот двадцать одну милю! Хотя нет, сперва не по шоссе, а по предельно утрамбованному бездорожью среди болот — с крокодилами, конечно, ведь я заметил наспех прибитый самодельный знак! — и деревьев, кронами скрывающих понятие дня и солнца в принципе. В Техасе мы зовём такие дороги просёлочными, годящимися для нелюдимых парней на лёгких грузовиках. Подумать только, шестьсот двадцать одна миля! Такое расстояние самолёт преодолел бы за час, но, к моему начинающему обретать систематичность несчастью, ближайший внутренний аэропорт недавно закрылся на реконструкцию взлётно-посадочной полосы. На машине же австралийский улыбчивый водитель — с пассажирами он приветлив или просто его лицо исказили проныры-лучи, не знал — обещал путешествие длиной в восемь часов. И здесь я снова погряз в подсчётах. Меня крайне волновало прилететь домой, и быстро. Австралия же растекалась детской игрушечной слизью, стоило сделать хоть шаг. Потрепал мокрую от пота дешёвую голубую футболку с пальмами — и Большим Барьерным Рифом на спине, — поправил такую же недорогую шляпку с полями и уставился в окно, не рассчитывая что столь долгая поездка будет интересной. Как бы то ни было, виды завораживали, а водитель постарался не замолкать слишком надолго, пересказывая всевозможные байки из практики жителя самого опасного континента на планете, не забывая оглашать встреченные достопримечательности. Из провинциального городка с редкими домишками и лошадиными пастбищами, из Бамаги, выехали быстро и взяли путь по рыжей глиняной дороге. Плотно прилегающая друг к другу пышная растительность, похожая на брокколи (будучи слегка голодным, в мыслях облизнулся тарелке с брокколи со шпинатом, вкусной вдвойне), не оставляла шанса незадачливым путникам выбраться из сельвы, окажись они на другой стороне. Так себе и представил бедняг, не имеющих возможность вернуться к людям, слушающих насмехательский гул двигателей и шум продавливаемых шинами земли и песка. Дорога постепенно перешла в грязь, а лес вокруг потемнел. Мы покидали территорию Мыса Йорк и «соприкасались» с заповедником, одноимённым с протекающей рядом рекой Джардин, занявшим восточную часть штата. Я боялся, что упомянутые водителем каскадные прозрачные водопады мы проедем мимо, так и не увидев, однако полюбившему играть на эмоциях туристов, Майло, — именно так он представился — не составило труда проехать лишнюю милю ради ахов и вздохов. На океан и дразнящие рифы — знаменитые символы Австралии — поглазеть так и не удалось (довольствуйся плоским скучным изображением на сувенирной футболке, Картер). После сворачивания на шоссе 81, с обеих сторон огороженное звукоотражающими стенами, надежды испарились вместе с потом. Долго пытался уснуть, подумать или попросту помечтать. Давили неказистые песочные шорты — я привстал, и встреченная на дороге кочка отправила меня танцевать по салону. Водитель прервался на радостные улюлюканья, спросил всё ли у нас в порядке и невозмутимо вернул взгляд на дорогу. К тому времени он давно замолк, учитывая совершенно невзрачное окружение и общее состояние усталости в салоне, видимое по сонно распластавшимся на сидениях телам. В следующем городке на лица пассажиров вернулись улыбки — пускай мышцы лица и слабовато выражали мимику — и подобие жизни: солнце в Королевских Землях успешнее и оперативнее обеспечивало бронзовый загар по сравнению с Техасом и попутно выжигало эмоции. Все были единогласно «за» ненадолго остановиться — кто сбегал в туалет, кто посетил закусочную, а кто — то есть я — посвятил себя небольшому променаду. За какие-то двадцать минут по дороге проехало всего пара машин, небо пустовало, а немногочисленные люди вокруг передвигались, быть может, на цыпочках — шум минимальный. Ни криков, ни шума и галдежа, только природный клёкот и стрёкот неизвестных мне птиц или животных. Они из соображений собственной и моей безопасности носа не высовывали из зарослей. Смог бы я здесь жить? Вряд ли. Я обожал шум. Щелчки фотоаппаратов, женский смех, крики, гомон фанатов и стадионные мелодии. Я состоял из них. Прости меня, Парна, но, если ты вдруг попросишь меня осесть в подобном месте, я буду очень долго упираться. С призывом сесть в салон и поворотом ключа в зажигании мы тронулись в путь. Привычный двухполосный асфальт сопровождал колёса фургона с выцветшей краской — я говорил уже про здешнее солнце, оно просто неумолимо — следующие мили. Озёрный край встретил аллергическими пальмами, вывесками об уюте отелей в виде букв «Х», что почему-то и тень улыбки не вызвало, милями неухоженной земли и пастбищами с коровами. Деревья — эвкалипты, фикусы? — куполообразными кронами создавали спасительную тень для гуляющих животных. Поодаль странными телодвижениями жители — ростом от табуретки до целых холодильников — запускали воздушных змеев. Их смех и выкрики я вообразил в мыслях. Улыбнулся сам. Беззаботность поездки казалась всё более мнимой с каждой проделанной милей, и я начал уставать. Водитель Майло успокоил изнурённость позитивным фактом — мы проехали больше половины пути, в связи с чем я продержался ещё немного на неудобном сидении среди вновь встреченного огороженного шоссе 81. С усмешкой я опустил на плечо голову, представив, что это номер «бесконечность и ещё немного». Очень длинное. Очень утомительное. Разнылся, а между тем знакомая автомагистраль I-10 протянулась с запада на восток Техаса на восемьсот семьдесят девять миль. С одной стороны, намного дальше австралийского, с другой стороны, я никогда не проезжал её полностью… Любая поездка длительностью больше двух часов непроизвольно толкала меня покупать авиабилет, невзирая на микроскопические шансы умереть не в самых спокойных условиях в тесном цилиндре и аэрофобию. Сила проявления последней прямо пропорционально зависела от сочности представлений первого. Но поскольку я был в душном автомобиле, небо было где-то бесконечно далеко от меня, как и для старательно тянущихся к нему кронами деревьев и вершинами гор, а значит, не вызывало страха. Последние возвышались коричневыми и темнеющими в закате монументами над громадной долиной, поросшей «волнообразным» лесом. Пускай они выглядели не столь величественно, как Голубые горы или Красная скала, достопримечательности на слуху у всех, но здорово разнообразили пейзаж, добавили красок в рыже-песочной австралийской бесконечности. Стелющийся туман рисовал не те сцены в голове, не любование природными формами, а совершенно другими, более приземлёнными. Мне чудились женщины, затемнённые ниспадающими лучами, кто лежали на горизонте в терпеливом ожидании своего мужчины. Они будоражили воображение не хуже эротических журнальчиков. Резкие повороты автомобиля быстро стянули с меня пелену сонной похоти. Кэрнс — конечный пункт водитель огласил столь же радостно, сколь и в начале пути, заставив хмуриться на того, кто проделывал такой долгий путь не впервые. А потом вопрос, потребовавший немного большей сознательности от мозга, озвучил про себя даже с некоторым сочувствием: неужели он тем же путём поедет обратно? Несчастливый ублюдок. Но тут я его, ясное дело, переплюнул. Вскоре на самолёт до столицы через Тихий океан и Канаду, огибая чёртов или, вежливее говоря, защищённый от проклятой техногеники ЭМИ вышками, Континент Черепахи. Полсуток? Больше? Ох, скоро лишусь мягкого места, если когда-нибудь снова попаду в раздробленную, состоящую сплошь из островов, Океанию. Брр. Удача или участь, давай договоримся так, я закрою глаза, а открою уже в Вашингтоне, идёт? А уж там мы, думаю, сочтёмся. Из фургона высадили всех вдали от роскошных отелей с роскошными видами на роскошные пляжи. Хорошо это или плохо, не понимал, поглазеть на то, что я и так на всю жизнь насмотрелся, или же напоследок утолить потребность в зелёно-голубом чертовски привлекательном сочетании цветов курортного края? Впрочем, за недолгую поездку и так увидел великолепие здешних пригорода и природы. Мне не терпелось попасть на свой засушливый юг, гораздо севернее этого и гораздо притягательнее. В родной юг города миллионника с целой группой родственных душ: после расставания с друзьями и Парной потребность в общении с кем-то близким сильно возросла. У регистрационных стоек кое-что заметил, то, что ранее пробегало на периферии зрения, не привлекавшее внимания. Заметил зевак: сверлили изучающим взглядом как сотрудники аэропорта, так и пассажиры с параллельной очереди. Тупым, вызывающим мурашки, взглядом рунтов. Видели бы они себя. Меня волновало другое — время прибытия на билете. Пятнадцать часов пути, если я правильно сосчитал, — в арифметике и математике я как в балете — станут испытанием потруднее недавнего путешествия. Но постой, Картер, не ты ли давал обещание измениться, начать новую жизнь, что обронил вроде как подумав даже перед свидетелем, авторитетом, той женщиной, которую не просто уважал и хотел не падать перед ней лицом в грязь, а любил?! Если ты считал этосложным шагом, то дальше будет только сложнее, чтоб ты знал. Стресс, парез резистентности, кахексия станут нежелательными спутниками в ретивом преобразовании из мудака в человека. Станут твоими новыми врагами. Поэтому мне было так необходимо родное пространство. Тем более приятно, что сотрудники аэровокзала не препятствовали и без лишних проволочек с документами — разрешение на временное нахождение в Австралии и право вылета от местных властей — и согласованием путешествия налегке (извините, я пережил стычку с людоедами, с многими, так что от моих вещей ничего не осталось, и пусть в этом никто не углядит иронии, ибо шляться с личным скарбом осмеливались только корыстные идиоты, наверняка павшие замертво в первые часы), мне указали на ворота и пожелали счастливого пути. Они явно не пробовали изображать счастье пятнадцать часов подряд. Неиссякаемый пессимизм иногда забавлял меня самого. Ночной Кэрнс удалялся из моей видимости медленно, горы и холмы в равнодушном бездействии остались за бортом, зарекаясь более не вызывать эротических фантазий. На прощание сотни размазанных малиново-красных огоньков уличного освещения помигали. Сотни, потому как другие тысячи мне загораживало крыло. Хотел место у иллюминатора — получил. Бонусом авиакомпания предоставила закладывающий уши шум. А всё потому, что я опоздал с приобретением билетов первого класса, но я ни в коем разе не хотел преуменьшить заслугу водителя Майло, успевшего доставить нас к рейсу вовремя. В следующий раз просто буду более предусмотрительным. Первое время я боролся с предощущением полёта в Папуа-Новую Гвинею. Вновь. Мне так почудилось из-за архипелага поблизости, над которым мы тогда пролетали, столь одиноким в глубокой синей бескрайности Тихого океана, что казался единственным. Меня наказали за проявленный эгоизм и в принципе не совсем совестное поведение попаданием во временную петлю, не радостнее той, в которой оказался один парень-журналист — состоятельный, придурковатый, импульсивный, прям как я — из одной нелепой компьютерной игры. В её названии точно фигурировало слово «побег», и суть её была в том, что протагонисту сбежать из уготованного сценария — подождите, там тоже был остров?! — не удалось и никогда не удастся. Холодный пот и принесённая очаровательными стюардессами малая порция еды с соответственно малой дозой напитков отвлекли от угнетающих мыслей на долгие часы. От подражающих алкогольным напиткам типа «Гамака[1]» — местное для него прозвище — предусмотрительно отказался. Пока были силы, намеревался держаться подальше от любых наркотиков, иначе по прибытии мало кто остановит меня от вседозволенности, какую я позволял себе то ли от самолюбия, то ли глупости, то ли от того и другого вместе. Виски со стрессом по опыту предлагали не совсем радужные последствия. Дразнить же свою зависимость — прямой путь под капельницу. К тому же привкус банойского виски ещё был со мной, и эту горечь хотел оставить в памяти хотя бы для того, чтобы провести черту между лихой бессознательностью и трезвой ответственностью, понять каким больше я нравился общественности, Парне, а главное — самому себе. На предоставленном всем несчастным пассажирам пятнадцатичасового полёта экране напротив долго маялся с кнопками, лениво заставляющих ползать список фильмов, что я уже видел. На выборе логических игр уже слипались глаза, утомление и мигрень повисли на веках, тянули в черноту, в которой нет успокоения. Тело содрогалось, словно при болезни, но даже энергичная музыка на вроде тяжёлого рока или электроники не спасала от погружения в бессознательное. Тьма образов не давала, сны чаще состояли из эмоций и при пробуждении их скорее хотелось от себя отогнать. Ветерок кондиционера, разговоры пассажиров и покашливание читающей рядом старушки в чудной пилотке с брошью с этим здорово справлялись. Кормили трижды, спал столько же, но голова всё равно испытывала нечто схожее с неудачным каскадёрским трюком — будто я свесился головой с мотоцикла на полном ходу и собрал все дорожные кочки. Когда представил, стало хуже; ещё сухость в салоне не воздействовала полезным образом. Так что только прохладная вода в туалете возвратила к привычным чувствам. Объявление окончания полёта все ждали с удовольствием не меньше моего и единогласно захлопали в ладоши при самом мягком на моей памяти приземлении. Аэропорт Даллеса (из-за смены часовых поясов совсем запутался, вечер был за бортом или ночь) предстал огромным серым — только не он! — и слишком просторно-пустым, как и любой другой, в котором я бывал. Впрочем, столица Папуа-Новой Гвинеи (а я так и не вспомнил название), всё-таки порадовала расписными узорами под крышами и видами девственной природы за пределами взлётно-посадочной полосы. Плюс одно приятное воспоминание об Океании. Теперь их два — однозначный прогресс. Ведомый скорым потоком толпы, наполняющим коридоры лишь наполовину, я с прискорбием отметил одну деталь: при нападении мутантов принять бой придётся в лобовую. Очень большой риск. Тщательно подавляемые видения не нашли отражение даже после того, как я прождал в зале ожидания полчаса-час, купил билет на новый рейс — в первом классе, да! — отстоял очередь и сел на другой самолёт. Как там это в гонках называлось — финишная прямая? Самолёт — мой последний поворот на пути к давно заветному дому-черте. Все достоинства уюта я не оценил по причине полёта всего в два часа (лёгкий перекус да мрак за окном — не лучшие спутники), но зато какие они были! Я мысленно проиграл сценарий своего прилёта: что скажу, о чём умолчу; как, с кем и где отпраздную, как обрету утраченную гармонию и прочее-прочее. Воодушевление натягивало улыбку даже во время попыток вздремнуть, наверняка побудив соседних пассажиров на совсем нескромные рассуждения о целостности моего душевного профиля. В полночь мы бороздили ровный асфальт международного аэропорта Сан-Антонио. Простого, небольшого, среди выжженного солнцем поля, при этом самого приветливого из-за непосредственной близости к месту рождения. Возможно, так же думали и другие пассажиры, возвращающиеся домой. Не стал бы утверждать громко «никогда бы не подумал», но я частенько недоумевал, что когда-нибудь дождусь этого момента. Прекрасно посетить большой город, живой, дышащий, бегущий. Громкие разговоры, визг шин сменяющих друг друга такси, автобусов и автомобилей, крики ночных птиц, недовольных городским шумом, смех детей. Последнее особенно — на Новой Гвинее все дети гибли, их чаще всего съедали без остатка (чтобы родителям не над чем было горевать!), и только мельком увиденные в городках Австралии и аэропортах группы вызывали надежду на хорошее, растягивали улыбку после полного психического истощения. Теперь я буду видеть их чаще. На ум пришли светлые маленькие макушки непоседливых кузена и кузины, успевших заметно подрасти с нашей последней встречи, но убедился я в этом по расписанию судьбы только через месяц с лишним. К тому времени меня не будет клонить в сон посреди дня и тянуть на улицу посреди ночи. Синдром смены часовых поясов — и столь существенной, — второй за неделю, перенёс с переменным успехом, несмотря на то, что летал я когда-то столь же часто, сколь и некоторые ходили в церковь. Всему виной неприятное трение с законом, приговорившее торчать в одном месте несколько лет. Судя из статейки, что я случайно зацепил взглядом в самолёте, околосуточным ритмам подчинялось более трёхсот процессов в человеческом организме, значит, мне, налетавшему семнадцать-восемнадцать часов, будет трудновато первое время привыкать к окружающей среде. Слабость, усталость, разбитость — не весь список симптомов недуга. Вот из-за чего я в очередной раз ощущал «фанатскую волну» внутри с периодичностью в несколько секунд. Очередной стресс. Я переживал ситуации и пострашнее. Мельком погладил живот, мысленно успокоив словами: «всё в порядке, дружище, вскоре будет всё как ты любишь, покой, уют, расслабление и ещё куча скучных слов, обозначающих бездействие. Мы ещё придём в норму. Тем более, я знаю как». Нарочно задержался в конце группы, некогда объединённой общим признаком «пассажиры рейса в Сан-Антонио», чтобы отсрочить волнительный момент воссоединения с семьёй. Намедни звонил матери, сменившей удивление на восторженный полуплач в доли секунды, и предупредил о том, когда своими усталыми ногами ступлю на родные земли. Она обещалась приехать за час до прилёта, собрав всех знакомых в округе. Я в тот миг отказал её рвению, попросил уединения, маленького общества конкретных и потому ценных людей, которым обязан жизнью, дабы сказать им, что я сохранил её в условиях таких жутких, что все мамины россказни с учебки покажутся смешными. Почему-то запамятовал реакцию матери на упоминание отца, но оставил переживания на потом. И вот, когда я одним из последних преодолел автоматические раздвижные двери и рассеянно прыгал взглядом от одной головы к другой в поисках своих встречающих, то сразу перестал дышать. Она носила те же поляризационные очки, маскирующие глаза и скрытую за ними собранность, методичность и суровость, в концентрации много раз превышающие показатели обычных людей. Очень многие не выносили её прямого взгляда. Выход нашёлся в смешных оправах с ресничками с обеих сторон, преображающих её из статной и взрослой морщинистой дамы в легкомысленную. Она сняла очки и посадила на макушку, совсем рядом с шишкой всегда убранных светлых с сединой волос. Глубокие линии веером залегли у рта и глаз, прямо намекая, что она улыбалась, не хмурилась, большую часть жизни. Отпечатки молодости на постаревшем лице. Такие женщины не привыкли скрывать морщины антивозрастными кремами и операциями и показывали эмоциональный опыт, чем и вызывали безграничное доверие, а в моём случае ещё и безграничную любовь. Но я не нашёл сил не отвлечься на возникшую подлую картинку, заменяющую действительность с самым узнаваемым симметричным лицом с узким носиком и ровными губами, изгибающимися сейчас как линии на футбольном поле, на то оранжевое недоразумение с островка, полного острых скал и клыков, а в довесок — остроумных предателей. Вот причина, по которой не питал к нему заранее подозрение или скепсис, а доверял ему, поскольку оба моих родителя были вынуждены носить очки, — в некотором роде — я интуитивно ждал от него заботы и добра! Лох я, одним словом, даже мультилох. Он изначально использовал вся и всех, проявлял обманчивую участливость, а на деле оказался чёртовым Бенджамином Дипейпом и Роем Слайтманом[2] — или наоборот — нечеловеком, предателем, лишённым сострадания и чести. Поганый Кевин, паршивый «Харон»! Плюс одно плохое воспоминание с Папуа-Новой Гвинеи. Теперь их два. Равно как и хороших. Борьба обещала быть на равных. Мама обнимала так ритмично и много, словно у неё отросла новая пара рук, пока я был в отъезде, и плохие воспоминания тускнели и отмирали от её выученной в войсках напористости, фантастическим образом сосуществующей с любовью (хотя в мягкости им стоило бы поднатореть). Материнские чувства по искренности и силе сродни чувствам любовницы, если не сильнее; женщина никогда бы не смогла оказаться мразью, вот кому всегда стоило доверять. Когда я скрестил руки на её спине, то обрёл утраченную гармонию. Мама выгнала всю мою тревогу ответственной домохозяйкой и постепенно наполнила теплом. Она пахла безмятежностью, чуть отдающей тревогой, и нежностью, способной усмирить любого дикого зверя. Её объятья заставили забыть, что я вернулся с самого неудачного отпуска на своём или чьём-либо опыте. Как ещё могла воздействовать женщина, подарившая мне почти целиком свою внешность?! Она без перерыва повторяла как скучала, волновалась и грызла свои всегда ухоженные ноготки. Мама, я всё понял ещё при взгляде на тебя. Неважно сколько мы не виделись, тыне покидала мои мысли дольше чем на день. Я слушал её голос, густое и сильное звучание, сейчас боровшееся с тем, чтобы не заплакать перед незнакомцами, и как мог старался одёрнуть её, приклеившуюся заботой, от себя, и поскорее оказаться там, куда бежишь от невзгод, неприятностей и несчастий за положительным настроением и теплом. Не тем теплом, что впитываешь кожей от электроприборов или долбаного светила, а вырабатываемым изнутри, ибо то место создавало почву для душевного равновесия. Дом. Прямо мультивитамин. Мама поняла намёк и вышла со мной под руку через входные двери. Здравствуй, родной край. Встречайте меня, дружественные техано[3], встречайте ароматно-острые тортилья, сальса, кабрито и карне сека[4], я по вам так соскучился, м! Уличная «прохлада» сразу напомнила давние шутки о погоде в Техасе: «если ночью ты будто промокал в потной подмышке, днём ты пёкся перцем чили на языке». Такие мысли посещали меня, пока не скрылся в электромобиле-внедорожнике матери, пристроившей миниатюрную, но статную фигуру за водительским креслом. Салон пах чистотой и заблаговременно охлаждён кондиционером. Люблю маму. Удивился на мгновение, оглядев салон, куда подевался тот почти «двухэтажный барибалодав[5]», где она перевозила саженцы, инструменты или группу единомышленников, заодно тренируясь идеальному вождению в черте города с грузом, но потом понял, что за пять лет прозябания в сырой темнице мамино природолюбие одержало верх над прихотью максимального разгона, и она перешла на экологичный вид транспорта. Если хотите знать обо мне больше, загляните в гараж — похоже, я один из многих американцев, у кого до сих пор стояли бензиновые тачки. Да, я подонок-соритель по классификации матери, но она всё равно любила меня, встретила и теперь везла домой, значит, я чем-то заслужил подобное отношение. Она вставила ключ зажигания, ловко переключила новостную станцию ЗСАТ[6]на классическую музыку ЗОД[7], поиграла изогнутыми бровями в нерешительности, посмотрела на меня, также с лёгкостью прочитав мои настроение и замыслы — это женский дар? — и выкрутила звук на минимум. С облегчением вздохнул. У меня внутри синусоиды сплетались с косинусоидами, образуя узлы, вряд ли музыка способна развязать хотя бы некоторые из них. Мама тронулась к шоссе 281, миновав транспортную развязку, на юг. Все места, что мы проезжали, тянули за подбородок и разворачивали к себе, требовали смотреть на них — достопримечательности, так их звали в народе. Я знал их наизусть. Через стёкла на меня таращились их слабовыраженные силуэты в свечении уличных фонарей, а я прикрыл глаза и вслушивался в тихую, успокаивающую работу электромотора. Мама бдительно следила за полупустой дорогой, ближе к месту назначения ставшей совсем похожей на пустынную. На светофорах — какое мягкое же у экоавто торможение! — она то и дело поворачивалась ко мне с одним застывшим на губах вопросом: «как ты, милый?» Почти в порядке, мам, просто я добирался сюда сутки, а Сан-Антонио отнял шестнадцать часов из этих суток, и они отмотались назад, увеличивая и так длиннейший день. Или ночь. Полярная ночь. Я вроде видел солнце в иллюминаторах, но посчитал его случайным бликом месяца на дьявольской улыбке и поскорее закрыл шторку. Очень быстро показались в ограниченном обзоре за стеклом монотонные улицы государственных зданий, ветряки, пара электростанций, заменивших собой заводы-загрязнители, затем мама свернула на развязке к 10 шоссе (идущую прямиком в красочную и запечённую Мексику!), чтобы переместиться на 35 в окружении южных жилых районов. Районов скуки с парками. В одном из них жили родители — Харландейл. Здесь было слишком тихо для моей бунтовской натуры, я изнывал и вскоре переселился в куда более подвижный, куда более северный и соприкасающийся с никогда не спящей частью города. В Долину Пекан. Там чаще можно было встретить высокие заборы, угрюмых хозяев, зелёные насаждения и даже парочку алкобаров, где в ночное время принимали дебоширов. Долина Пекан также была местом жительства нескольких никчёмных мудрецов и безызвестных наркоманов, умевших смешивать кое-какие органические с кое-какими химическими веществами, чтобы фасовать по пакетикам с надписью «кайф» и продавать желающим. Их настороженным, а затем постоянным клиентом однажды стал и я. Подъехав к домику, который тем или иным образом посещал сюжеты сновидений, — больше, меньше, круглее или с использованием иных цветов, но при этом сохраняющего структурную суть — я вдохнул свежий ветерок, принёсший запах мимоз, роскошных пушистых ярко-жёлтых гроздьев, свисающих с каждой ветки. Возможно, сейчас, в августе, они не сохранили весеннее великолепие, но в ночном мамином садике, — навевающем столько воспоминаний! — в падающем тусклом свете дорожных фонарей вдалеке они выглядели празднично. За многие годы положение тропинок изменилось, и я замер на месте (я помнил мамино грозное предупреждение и не менее грозное наказание за проступок), ожидая своего «проводника». Добро пожаловать в усадьбу семьи Картер! Рядом критически не хватало таблички «строго запрещено перешагивать через ограду. Не топтать, не валяться и даже не выгуливать собак!» Казалось, даже дождю лишние капли проливать запрещено. Вот так всё строго. Можно примерно представить что же творилось внутри дома: военный режим, подъём в пять утра и песенный марш вокруг жилого участка. Ничего подобного, на самом деле. Но это не мешало мне подкалывать своих друзей ещё мальчишкой. Они верили, а я смеялся. Невзирая на то, что большая семья Картеров, почти клан, хвасталась наличием в своих рядах звёздных исполнителей сельской музыки, учёных, спортсменов и даже президента, в общем-то серьёзных людей, чувством юмора обладали все и каждый. Мама подняла стёкла, выключила мотор и вышла, слегка хлопнув дверью. Я подумал, этот единственный более-менее громкий звук потревожит соседей, любителей гробовой тоски (я уже говорил, что здесь тенденциозно тихо и темно, а по ночам, представьте себе, спали, а не срывались в аэропорт за хрен пойми где потерявшимися сыновьями), и я стану участником наиглупейшей разборки, но всё обошлось. Возможно, это была стрёмная попытка организма выплеснуть скопившийся негатив в словесной перебранке. Таким же стрёмным мыслям пришёл конец, когда мамина рука легко, как ткань надеваемой рубашки, опустилась мне на плечо. Вздрогнул. — Идём в дом, ты приляжешь, — пассивно-приказной её тон даже шёпотом настраивал на подчинение. Я соскучился по нему. — И ты не попросишь меня рассказать всё, что со мной произошло, за чашечкой чая? — Она помотала головой. Я разглядел её улыбку, от которой уличное тепло стало прохладнее. Возможно, аура родного дома лучше действовала. Или система уличного кондиционирования — любимая моя вещь в Техасе сразу после жареного мяса и родео. — Нет, когда-нибудь потом, если вообще посчитаешь нужным. Переступив порог, я нащупал выключатель — по паркету из натурального дерева подбежала «живая швабра» смольного цвета. Густая, свисающая до земли, длинная шерсть полностью покрывала собаку, не позволяя определить её силуэт и формы. Судя по всему, она грозно взирала на меня из-под нависающих лохматых «проводов» на морде, и тихонько порычала, обнюхала ноги и снова порычала. Когда за спиной появилась хозяйка, «швабра» громко залаяла, оповещая о вторжении в дом незнакомца. Мама быстро успокоила бдительность нового питомца, во многом схожего с прошлыми собаками, но чрезвычайно укороченного, будто ему или ей подрезали ноги. На мой написанный на лице вопрос она живо ответила: — Потом познакомитесь, мои милашки, сейчас нам всем нужно отдохнуть. Я постоял с полуоткрытым ртом и сдался перед мягким поручением. Пожелал мирных снов, прошёл по гостиной, лестнице и коридору до некогда своей комнаты, словно я запрограммированная кукла на рельсах, посланная с одной короткой командой «спать». Снял одежду, уместился на койке, в нынешнее время служащей для гостей, и уставился в плохо освещённый потолок с «болтающимся нечто», неразличимым в ночном сумраке. Одна неприятная догадка вертелась в голове настойчивой мухой, но на размышления не осталось сил, и я не вспоминал о ней до следующего дня. Знал, заснуть быстро не получится: новое место, встреча с семьёй — хотя бы с кем-то из неё — сбитые биологические часы длительным перелётом — всё строго неположительно влияло на горизонтальный отдых. Закрыл глаза и постарался ни о чём не думать. Впрочем, сложно было не придавать значение запланированным капитальному переустройству жизни, встречам со старыми и новыми знакомыми, привыканию к незаслуженно покинутому городу и ещё только судьба знает сколько чему ещё. Поутру, почуявшие власть солнечные лучи торопливо заползли ко мне в спальню и нагрели часть тела, (а заодно вынудили разлепить будто склеенные глаза); они также осветили фигурные полки с непонятно как уместившимся на них разнообразием вещей. Уменьшенные копии тотемов, катченов — кукол, изображающих старых богов коренных, одежду и поделки, амулеты, ожерелья и браслеты из семян «Глаз Дьявола» (они же ядовиты, чёрт возьми!), пояски-вампумы, служившие для различных целей. Всё — рукоделие. Всё от наших творческих западных соседей. Похоже, что комнату отец оборудовал в качестве маленького личного музея, и с моего последнего визита число «экспонатов» возросло. Что-то из них, уверен, он сделал сам. Я бы тоже научился, если бы проводил среди коренных столько же времени, что и он! Симпатичные вещи. Когда я смотрел на них подростком, то испытывал лишь безразличие, безынтерес в пиковой стадии; куда увлекательнее были журналы о компьютерных играх и футбол с друзьями — почти благородно, Логан! Сейчас, по прошествии многих лет, меня даже тянуло прикоснуться к вещам на полке, ощутить исходящую от них древность, любовь, с которой эти куски ткани, дерева или камня медленно обретали совершенную форму оберега или украшения. Одним словом, искусство, которое мой отец прочувствовал сразу, а не по прошествии десятков лет как я, и то отчасти смешав со снисходительностью и недоумением. Перевёл взгляд наверх: на потолке крепился перьевой ловец снов, защищающий спящего от злых духов. В паутине оленьих жил на ивовой ветви все плохие образы застревали, пропуская только хорошие (жаль, я всё систематически всё забывал наутро). На секунду даже показалось, что это проявление отцовской заботы. У него было много привычек, большинство из которых я считал несуразными. Например, он с постели каждое утро шлёпал босиком на задний двор — чаще туда, ибо сторона восточная — и здоровался с солнцем. Минуя маму, меня и Защитника (хотя в то время это мог быть Привратник: у мамы довольно приземлённый выбор как собачьих кличек, так и пород). Делал шаг за веранду и щурясь обращал кверху загорелое и сухое, слишком молодое для его лет, лицо, приветствуя солнце. Каким бы искренним и счастливым он ни выглядел, он вызывал одно раздражение, вынуждая во что бы то ни стало поступать в противовес ему. Я проклинал солнце и посылал куда подальше в своей орбите хотя бы во второе утро на чёртовом Баное, когда из отпущенных нам нескольких часов сна «насытился» только десятой частью. Поздно ложилась и рано вставала только безумная птица. Отца многое безумное устраивало. И мать, подыгрывая его «безумствам», находила иногда ироничные объяснения. Например, говорила, что вспыхивающие протуберанцы — результат смущения от отцовского внимания. Я поверил лишь раз. Юным всегда легче навязать информацию, к которой у них не лежал ни ум, ни интуиция, впрочем, я до сих пор обманывал себя излишней привлекательностью (почти каждая симпоцыпа на Баное, отвергала меня, даже Парна на первых порах, теперь я думал, её влюблённость отчасти подкрепилась боевым истощением), неверием в живых мертвецов (снова Баной, заручившись поддержкой Вевака или «Харона», всё одно, как я справедливо посчитал), ну, и наличием крох прежней популярности (меня попросту не узнавали, даже если я представлялся!). С последним вышло донельзя больно: падать с вершины славы, собирая кочки, сопоставимо с первыми двумя моими главными несчастьями. Сравнимо с ударами по коленям, под дых или по горлу. Когда долго отсутствуешь, о тебе вскорости забывают. На какой-то миг на ум пришла вероятность, граничащая с бредом, от которой стало одновременно страшно и стыдно: погибни я на Баное, слава бы обязательно вернулась ко мне. Поспешно отогнал её, зарекаясь не вспоминать снова, впрочем, ассоциативное мышление справедливости ради подбросило много-много картинок, прямо как в комиксах, в которых неостановимый Логан Картер нёсся навстречу гибели разной формы, разной численности, и избегал её всякий раз. Главный персонаж, тщательно оберегаемый сценаристами. Призванная меня успокоить крайняя мысль вопреки всему заставила иначе взглянуть на мир. Взглянуть с позиции крайнего недоверия к окружению. Встал с мягкой кровати, не с грязного матраца, вслушался в пение иволг за окном, не в рычание и визги, спустился по лестнице и застал на кухне мать, а не, как уже можно было догадаться, хрюкающего людоеда. Приятно пахло печёным мясом. Крышепереворачивающие изменения! Она спокойно мыла чайник в кухне, в детстве казавшейся намного просторнее. Совершенная натуральность в действии выдавила скепсис у моего мироощущения. Оно ожидало что-то ему противоположное, суетливое и кровавое. Стоило успокоиться и выпустить разгорячённый воздух из лёгких. Надо привыкать, Логан. Ты дома. И это естественно. Как естественно и утреннее приветствие: — Доброе утро, мам, — сказал так мягко, по-мальчишески, уткнув подбородок в грудь. От этих слов я помолодел. — Доброе утро, милый. Она обернулась, отставила посуду и показалась целиком за кухонным столиком в знакомой пижаме военной раскраски. Однозначно подобную вещь могли подарить люди, считающие, будто она настолько без ума от своей профессии, что готова гулять и спать с автоматом, строить по струнке домочадцев и, несомненно выпячивать награды. Её обожаемая подруга решила так подшутить, не иначе. В мировоззрении очень большого числа засела мысль о том, что люди однобоки. Если бы меня задаривали майкам или бутсами, то я бы гарантированно обиделся. Хотя в одно время я раздавал их поклонницам, которые не прочь были пощеголять в них по моему дому на голое тело. Мы застыли на некоторое время, то ли обрабатывая действительность и проверяя её на наличие ошибок, то ли наслаждаясь чем-то отчуждённо-привлекательным, забытым. Я смотрел на её неряшливо торчащие волосы, нехарактерные её прилежности. Рядом в горшке разросшийся хлорофитум подражал пронзительно зелёными острыми листьями её причёске. Неловкость и обоюдную скованность в действиях излечил ритуал завтрака. На звон посуды и голоса подоспел и новый член семьи, венгерская овчарка пули, Страж — так нынче звали «пушистую швабру», если верить застенным милованиям. Две прошлые собачонки, чёрные терьеры, ни дня не тратили на леность и скуку, бегая по двору и дому, зазывая в личное шебутное сумасшествие. Интересно, будет ли новая хотя бы изредка давать отдых хозяевам? Я выжидательно присел на высокий крутящийся стул напротив и выпил воды из кувшина, когда как собака прилегла чёрным пятном на белом кафеле и не поднимала нос, пока не насыпали корм. Мама по обыкновению достала из печи хитро заплетённые в перце-помидорную кожуру говяжьи котлеты с бобами и ягодами. Индо-тех-мекс — как же я скучал по этой кухне! Только здесь, в Техасе, она смешивала вкусы трёх разных культур, жарила язык, изводила желудок, вылечивала насморк и кружила голову. Вот мой вид кухни! А пройдя через мамины руки ещё и притягивала взгляд. В ущерб вкусу, к сожалению, так как она любила уделять время на внешний вид больше, чем на содержание, но получалось, бесспорно, красиво, хоть натюрморты рисуй. Когда её не устраивала обычная каша, жаркое или суп, — почти всегда, скажу наперёд, — она дотошно выискивала какие-нибудь вычурные рецепты из журналов, книг и теви и устраивала на кухне настоящий «кулинарный поединок», воображая перед собой именитого повара. В приготовлении салатов она не менее скрупулёзно подходила к делу. Стоило вспомнить об этом, как мама подвинула к носу наполненную овощами и зеленью миску. Сама не притрагивалась. Поставила локти на стол, подпёрла подбородок и вдыхала глубоко воздух, будто готовилась к упражнениям. — Не могу налюбоваться на тебя, — озвучила она мысли её и так предвосхищаемые. — Я сильно изменился с тех пор, как мы не виделись? — Сложно сказать. — Её голова стала покачиваться в задумчивости. Похоже на то, что она не искала ответ, а давала время подумать мне, каков я нынче, каким готов предстать перед ней. Я много лажал и предавал её. К счастью, в тот день у меня была отличная отговорка — Баной. Пережитые ужасы, лишения, все дела… Жалкий из меня оправданец, на самом деле. Мысль очень похожая на самоуничижающее проклятие пронеслась на огромной скорости, но даже со своей хвалёной реакцией я не угнался за ней. — Мам, — хрипло произнёс и прокашлялся. Организм явственно оспаривал следующую истину: — Я стал убийцей. Когда-то давно она приходила ко мне в комнату для встреч в Хантствилле, в это заполненное плачем и скорбью грязное безликое помещение, и я сказал то же самое. Как погибла по моей вине Дрю, и я не понимал, чего больше страшился: её смерти или же обещанного тюремного заключения. Моя узколобость склонилась больше ко второму. Просто-напросто боялся последствий и очень хотел развлечься. Я делал это всегда и не рассматривал вероятность, что когда-нибудь всё кончится не просто неприятностью с разлитыми напитками, пропажей электричества или несостоятельностью в постели — бедствием! В терминологии Логана Картера не было понятия бедствие. Я сознался и уставился на её реакцию. Отец не пришёл, но мне это было и неважно, я следил за единственным в мире человеком, родным, любимым человеком, который способен пожалеть меня. Я безуспешно потратил своё время что в тот раз, когда пытался воззвать к ней, что в последующие: мама непреклонно отыгрывала роль миссис Уолдрон-Картер, слишком холодной для жарких земель Техаса. Слишком чужеродной. В четвёртое посещение — а она педантично навещала меня каждую неделю — впервые извинилась. Была зла на меня, отец — наверняка ещё более, ведь он так и не появился. Такие были у них отговорки, причины видеть не сына за ширмой серой формы, а жестокосердного преступника, скрывающегося в теле сына. Интересно, эволюционировал ли я как злоумышленник? — Я расскажу тебе всё, если ты готова слушать, но я упущу ту часть, о которой мне говорить неприятно. Она кивнула так незаметно, что мне показалось это сделал за неё ворвавшийся ветерок из кухонного арочного окна, потрепав прозрачную тюль. Руки дрожали, когда я начал повествование медленно и неловко. Тогда ещё не умел делать это хорошо, однако со временем научился. Стоило мне буквально открыть рот и осознать выданную мне свободу слова. Во избежание уточняющих и перебивающих вопросов освещал события с самого начала. Третий раз пошло легче. В первый, раскаиваясь перед австралийской полицейской, я делал упор на криминальную составляющую «приключений»; в разговорах с «психологиней» мне важно было отразить душевный непокой и сложные эмоциональные состояния. С мамой я лучше понимал, что слушателю надо знать, а что следовало бы забыть самому, отсекая неважное, останавливаясь подробнее на значительном, обязательно хвастаясь приобретениями и новым опытом (иногда один день, проведённый в других местах, давал больше, чем десять лет жизни дома: всецело согласен с данным утверждением). Обсудить с ней всё так, словно я попал в передрягу, но выбрался из неё молодцом, и лишним проявлять такую эмоцию как обеспокоенность. В идеале. И обязательно в конце улыбнуться, чтобы дать понять — я вполне способен обходиться без галоперидола[8]. Если открыть сейчас упаковку — натурально зачахну. Мама вроде как приметила секундную отвлечённость на саморазрушительную вероятность и нахмурилась. Тщетно, я навсегда останусь для неё непоседливым, не просто умеющим ввязываться в неприятности, но и упрямо стремящимся к ним. В кого я такой? Перед тем как набрать побольше воздуха в лёгкие, даже придумал удачное название для своих приключений и ухмыльнулся: «две стороны одной монеты» и очень пожалел, когда не включил диктофон, чтобы дать послушать впоследствии кое-кому: рассказ вышел отменным. Хотя и рваным, словно кардиограмма страдающего от аритмии. Когда после комплекса перелёта и переправы на яхте прибыл на затерянный где-то в Океании остров, позиционировавший себя востанновлением моей искалеченной репутации, я быстро расслабился. Приятный климат, кафе и рестораны поблизости с приличным меню, исправно работающие кондиционеры для склонных избегать встречи с настырным солнцем, горячая бесцветная плитка среди сочных пальм, ведущая путников изворотливым путём по курорту внушительных размеров в восемь-двенадцать квадратных миль. А главное — разнообразная выпивка и загорелые стройные девчонки с организованным под вечер концертом. Громким, подвижным, живым. Наблюдая издали с барного стула за потной толпой, танцующей в едином ритме, меня подмывало присоединиться. Отдаться той атмосфере развлечения, отключить мозг, благо, что трамадол[9]и прозак[10]оказали значительную помощь. Сделали так, чтобы такие «стервы» как боль в колене, мигрень и напряжение ушли без нежелательных «хлопков дверьми». Мию никогда и не соотносила получение наслаждения с прожиганием времени в таких сомнительных заведениях. Максимум непристойности, в котором могли её уличить, так это поедание индо-тех-мекс после десяти и «В»-шки в школе. И всё было по разряду, который я называл «на должном уровне» (пожалуй, не было как цыпочки, так и «наживки» (читай: денег) для неё, но маму я уберёг от этой подробности), пока не выпил сверх меры. Когда-то я соотносил это с успешным окончанием весёлого вечера, но на утро ощущал стыд. Не помнил за что, но стыдно было сильно. Совсем же недавно устраивал алковечеринку после возвращения из тюрьмы и снова повторил подвиг недалёкого: допился до беспамятства, как подросток. В общем, в комплект ко стыду шла царапающая сухость в горле, смрадное дыхание и гудящая голова. Последнее отчётливо всколыхнуло воспоминания о столкновениях на игровом поле. Хотя бы проснулся в своём удобном номере! Впрочем, покоя в нынешнем положении не ощутил: отель был тихий, даже мёртво-тихий, подталкивающий исследовать его в поисках хоть кого-то на манер любого персонажа ужастиков. Теперь я понимал что ими овладевало — страх остаться в неизбежном одиночестве, перекрывающий собой страх неизведанного. Самая здравая мысль, пробившаяся сквозь пелену отравления. И я побродил по «Отелю Королевские Пальмы», передразнив его по пути «Королевской Тишиной», пока не подтвердил мертвенность обстановки трупами в соседском номере. Сразу выступил пот, привести дыхание в норму так и не вышло. Коридор за коридором я с удвоенным стремлением искал выход, смотрел по стенкам план здания. Наконец, занырнул сдуру в застрявший лифт, испуганный сбросившимися с верхних этажей женщинами. «Самоубийцы?!», пронеслось у меня, когда тросы лопнули, и лифт быстро полетел до первого этажа (я посчитал как свет сменялся тенью примерно десять раз, хотя справедливо сказать, что у страха глаза велики, да ничего не видят), пока я седел от вероятности превратиться в кровавый блин. На короткие секунды небольшой остановки в зазоре этажа появились людоеды (чуть позже я завёл с ними более близкое знакомство), ободранные, кричавшие как помесь всех диких зверей, жаждущие укусить от меня чего побольнее — и один страх выместил другой. Глубоко вдохнул и тут же услышал голос… из динамиков в лифте. Некто посчитал нужным поинтересоваться моим самочувствием — чертовски вежливо, будто имел место самый обычный день! — и представился тем, кто поможет, вывезет с попорченного рая, предлагающего заманчивый вариант «отдохнуть до смерти». Голос, обещавший жизнь. И я поверил ему. Мать воспользовалась моей паузой и неожиданно для своего поведения вмешалась с вопросом как минимум странным: «А как же система ловителей лифта?», возмутилась она. «Если ты говоришь, что канаты лопнули, что маловероятно, то кабина бы остановилась». Молча повёл плечами. Ну не врал же я. Повисшую тишину расценил поводом осветить другие события. Потирая ушибленные копчик и шею я проследовал к указанному Голосом направлению и в одном из коридоров стал жертвой нападения во многом по причине рассеянного внимания и страха. Избитым и укушенным меня обнаружил один колоритный пляжный спасатель с решимостью во взгляде и хрипотцой в голосе. Он притащил моё полубессознательное тело к береговой лачуге, где я восстановился до состояния «в относительном порядке, но меня же пытались сожрать живьём люди, чёрт возьми!» Я оклемался с паникой, прочно поселившейся в моих глазах, но окружающие — немного расплывчатые — поняли её совсем иначе, а сжимаемая бита в руках одного очкарика (ох, какая ирония, стоило вбить себе в голову с самого начала, что от них будет исходить только вред!) самым незавуалированным намёком дала понять — меня хотят убить. Снова. И это малоприятное «снова» впоследствии превратится в мучительное «раз за разом». Вскочил, словно со сковородки, хотел уже крикнуть «постойте-ка, ребят, я пока ещё не готов согласиться с вашими радикальными намерениями», но онемел — не от ужаса ли?! И в горле пустота, и в голове: мысли жестокой и глупейшей расправы атаковали разум, не оставляя шансов придумать как выбраться из такого невыигрышного положения, наверное самого невыигрышного за последний день! На счастье, угрожающие, в панике сопоставимой с моей, на всякий случай издевательски уточнили, слышу ли я их, и попросили кивнуть. Я кивнул, и продолжал это делать, пока хренова бита не опустилась, а хренов человек, сжимающий её (недодоктор Джек, которого я звал впоследствии не иначе как мудак), не отошёл с причитаниями в сторону, закрыв ладонью своё унылое и пугающее лицо. Придя в себя уже окончательно, я грозным тоном рассудил для остальных, что точно стану угрозой, если они продолжат тыкать в меня битой или ещё чем. И все разногласия волшебным образом разрешились, давая мне возможность успокоиться, осмотреться и познакомиться с теми, с кем не расставался до приезда в Австралию. Я в подробностях посвятил мать о них. Вместе мы вышли командой сплочённее спортивных перед финалом, к тому же не кривя душой мог сказать, что и задача у нас была схожей — победить. В нашем случае — всех встречающих нас дулами орудий или оскаленными зубами. Посложнее финальных игр в сезоне, не правда ли?! Но к сложностям я был готов не меньше остальных, и они по закону жанра не заставили себя ждать. Между делом на нашу свежесобранную группу нацепил спортивную упряжьс грузом крикливый полковник, впоследствии накликавший столько бед… Упуская подробности, я разъяснил ради чего нас вынуждали гонять по курортной зоне. Про краденый внедорожник из отеля, его «прокачку» почти до танка, закономерно встреченных Джин, голодных ребят в церкви и попытки докричаться до элиты, укрывшейся в другой части города. Тщетно. Мы пробирались к ним через зловонные и липкие канализации, полные тучных тошнотворных мутантов, и получили отказ! Благо, карма в ту пору работала безотказно и быстро: «крепость дутых шишек» смело заражёнными словно штормом. И это после того, как парень из охраны с мутным взглядом кичился полной неприступностью ратуши, пока без зазрения совести клянчил очередную бутылку алкоголя! Несложно догадаться, что с такими «дырявыми» защитниками хвалёная «крепость» пала. Мы тихо украли их пожитки и свалили, не побеспокоившись о том, нужна ли кому-нибудь из тех трусливых скептиков помощь.Мама скривила губы и нахмурилась. Передряги с непониманием широты души Джин (напомню, она пыталась накормить рэсколов, перебивших всех в полицейском участке, и в благодарность получила групповое изнасилование и душевную травму), и возню в городе с поисками боеприпасов я оставил на языке, сразу приступив к чему-то значимому, взрывному. Во всяком случае, такой эпизод в моей истории был: взрыв японского бункера! Пришлось извилистой тропой идти в гору (не сколько удачный, сколько стратегически верный выбор места для строительства военного объекта с широким обзором местности), обливаясь потом, но в сравнении походом в усыпальницы папуасов немногим позже то была прогулка в парке с небольшой поправкой на необходимость поджечь фитиль, отбежать и заткнуть уши. На раскатистый шум сбежалась толпа, но заражённые на краю обрыва вели себя слишком по-обыкновенному беспорядочно. Исход был предсказуем — половина сорвалась со внушительной высоты, при взгляде на которую кружилась голова. Правильно даже было сказать, что Сэм справился шипастой дубинкой-канабо самостоятельно, но мне не хотелось преуменьшать свой вклад. Для чего была нужна такая радикальная мера? Проникнуть в вожделенные глубины острова конечно же, ведь мосты и шоссе с холодным расчётом технично разрушали либо военные, либо фанатики. Мама, покачав головой, указала на первых с гордостью, не утруждая себя ненужными объяснениями и моральными дилеммами по части неоправданного ограждения от цивилизации члена семьи и его друзей. С помощью спасённой боязливой Джин, а по совместительству ещё и гида, мы познали места болотистые, смрадно пахнущие не только испарениями, но и местными жителями, которые не просто не мылись, но ещё и ели друг друга, когда на ветках заканчивались плоды. Здесь, как настойчиво убеждал Голос, представившийся полковником Райдером Уайтом, нас ждал проводник, единственный человек, способный доставить без досадных приключений к нему в островную тюрьму, в неприступности которой если и оставались у кого сомнения (но не у меня), то минное поле сводило их на нет. Куда уж досаднее?! Неудивительно, что мы с друзьями тогда не стремились дать согласие на подобное поручение и поспорили, и поспорили сочно, но перед плаксиво-приставучей Джин женщины размякли и растопили лёд в наших с Сэмом сердцах. Чёрт возьми, когда ко мне обращалась Парна (пусть, не столь сахарно, как я навоображал) и просила о какой-то услуге, я был готов на многое, если не на всё. С нахождением проклятого проводника в грязной деревне и выслушиванием его короткого, но занимательного рассказа, заурядные приключения иностранцев в Папуа-Новой Гвинее заиграли новыми сюжетными красками. Во-первых, нас уговорили услужить местным учёным, примерив без удовольствия роли подопытных мышей, во-вторых, обезопасить их высокотехнологичный городок, в-третьих, отважиться исследовать древние папуасские усыпальницы. Ну, те, запрятанные на самых вершинах живописных гор, на подступах к которым тихо-мирно живущие племена вдруг не совсем дружелюбно реагировали на незнакомцев, попутно запирая в темноте без пищи в чём-то провинившихся соплеменниц (положение практически заключённого). Я сперва смеялся, не зря место называли священным, раз на нас озлобились, но после множества тумаков и укусов мой пыл приутих (на меня с укором посмотрели, надеюсь, не задумываясь над тем, в кого я такой неунывающий балбес). Да усталость сказалась. Вот на то ли вожде, то ли колдуне племени, с которым удачно познакомились заранее, нет. На его прыть и выносливость каждый в группе поиграл бровями. Он ловко переставлял ноги и помогал себе посохом, при этом умудряясь пересказывать местную байку о каком-то «Времени Сновидений». Каждое его движение раздавалось трезвоном костей и браслетов на руках и ногах (хм, может поэтому на нас ежеминутно нападали его красноглазые соплеменники?). Только изредка он оборачивался на плетущихся сзади, и затенённый его в закатных лучах силуэт с рожками недвусмысленно обращал к дьяволу, ведущему жертв в ловушку. Я бы поделился своими опасениями с группой, но горло драло от жажды, а в колено ежесекундно стреляло. К счастью, с этим подозрительным проводником нам отвели немного времени (с ними как-то вообще не везло, если забегать вперёд, то и завербованный полканом Моэун довольно быстро сгинул, и славно, что не по нашей вине). Он беспристрастно наблюдал за тем, как мы отодвигали каменище-дверь в усыпальницу в сторону, беспристрастно вёл по вонючим коридорам, но потом увидел её — Йерему — и словно взбесился! Внезапная смена настроения вождя-колдуна или предательство, как потом настаивала Парна, не оставили иного выбора кроме казни. В большей степени я одобрял её жёсткое решением. Так разгневаться на собственную дочь вплоть до намерения убить, при этом без предварительного цивилизованного разговора по душам, я бы сам не одобрил. Вообще, местное правосудие как будто откинуло нас на пару тысячелетий назад: так здесь было просто и жестоко. Папуа-Новая Гвинея по правде застряла в палко-каменном веке, разве что мамонты с саблезубыми тиграми не бегали. После вскорости кончившегося семейного раздора, мы отпилили кусок мерзкого разложившегося предка здешних безумцев и вернулись в четыре раза быстрее назад по склону. Мама кашлянула, с задумчивым лицом сложила руки, усваивая этот интригующий эпизод. Как ликовали учёные, сразу начавшие доставать мензурки и чашки Петри, а как расцвёл Райдер Уайт! Он ожидаемо не сыпал благодарностями за наш добровольно-принудительный поход, а настаивал на отплытии с двойной скоростью, как только вакцина будет готова: состояние его жены ухудшалось с каждым прошедшим часом. Можно было только представить себе её хриплое обессилевшее тело, поддерживаемое в сознании не пойми какими лекарствами. Да, ужасов на нашем пути было много. Чертовки много. Какие-то ужасы творили мы сами, но не признавали этого. Оставив с некоторой неохотой спасённую папуаску в среде зарекомендовавших себя хорошими учёных (все небезосновательно опасались её хотя бы потому, что она сама призналась во вкушении человечины), нашему неутомимому — как считало большинство банойцев — квартету настала пора возвратиться в кишащий нежитью город ради подачек для тюремных авторитетов. Бытовала такая легенда, рассказывал Моуэн, что без оных нас встретят самым недружелюбным образом Хорошенько поразмыслив в спокойной обстановке, удивился, почему я не рассматривал вероятности, в которой бы «опасный авторитет» попросту погиб, ведь мы знали, что в неприступную тюрьму проникла зараза, которая во много раз опаснее каких-то зэков. В ходе нелёгких поисков бензина для лодки и её укрепления, помимо этого ещё и риска здоровьем ради ничтожных выпивки и сигарет — я боялся, придётся найти ещё похотливых цыпочек для полного набора «услада заключённого» — из динамика радио зазвучало тревожное и отрывистое сообщение от полковника Уайта: «Эй, вы тут? Я слышал крики в лабе, там происходит что-то плохое. Бросайте всё и выясните что именно. Проклятье, ну же, идите!» Роковое предупреждение, запустившее новый драматический виток сюжета. Мы правильно предположили, что на учёных напали, но не представляли кто за этим стоял. Спасённая девчонка? Она выглядела вполне здоровой для людоедки. Чтобы узнать наверняка, пришлось добраться до научного городка на втором и третьем дыхании и угробить тех, кому раньше помогали. В награду мы выслушали очередной рассказ плаксивым тоном от дважды избежавшей участи стать одной из обезумевших Йеремы, сообразившей спрятаться в лабораторной клетке для животных. Кажется у неё, вопреки печальному опыту заточения, появился фетиш на тесноту. По её словам, добродушный доктор Уэст был слегка напорист при тестировании свежесостряпанной вакцины и впрочем-то не озаботился спрашивать подневольную подопытную о согласии. Его не остановила даже истошная мольба прекратить, он деловито проследовал к компьютеру, чтобы открыть «спасительную клетку Йеремы», но открыл все. Сдерживаемые ранее железными прутьями заражённые особи, когда-то спасённые и ставшие подопытными соплеменники Йеремы, вырвались на свободу и устроили кровавую резню. И снова жертва обстоятельств, снова рёв. Есть что-то в психологии под названием «синдром жертвы» и у «людей-хищников» прямо-таки глаза загорались в желании как-то такими людьми поманипулировать, они их чувствовали за милю. Йерема была одновременно непростой девушкой, но и не подходящей на роль покусавшей всех вокруг в инстинктивной жажде уцелеть или добиться приятных условий. Без лишних расспросов несчастную папуаску взяли с собой под исступлённый визг Райдера Уайта срочно отыскать все наработки учёных. Его сорвавшийся голос по радиосвязи и поторапливания выдавали в нём истинно любящего человека, не просто волновавшегося, но сходящего с ума от возможности потерять жену навсегда. Тогда подумал, что за ней давно пришла костлявая, просто он всячески отрицал это, ведь укушенные превращались в считанные часы. Или быстрее… Тем хуже для него. Я подумывал, процесс необратим. И оказался прав как относительно одного, так и другого. Если маман раньше для вида сочувствовала грустной моськой при упоминании заразившихся, на этом моменте искренне вздохнула. На моторной лодке, больше похожей на мусорную баржу, при этом подкреплявшей внешнее сходство ещё медленной скоростью, смертельная игра в «избегай мин и не подорвись» приобрела самый серьёзный и изнурительный характер. Раздобытыми строительными шестами (вновь благодаря Джин, чья проблемность стала для меня более призрачной, а к концу истории и вовсе сойдёт на нет) по очереди предельно нежно отталкивали колючие мины, облегающие борта судна, только успевай следить. Те, что подальше, мы с другом приноровившись держать винтовку, сметали очередью. Взрывы поднимали вихрь брызг, переливающихся в заходящемсолнце. Уайт не обманывал, когда говорил, что на пути морских мин, ласково прозванных им военными игрушками, будет как шариков в детской комнате. О, от его голоса теперь веяло оптимизмом от понимания, что весь проделанный ухабистый путь нашими избитыми ногами по его указаниям близился к своему завершению. Но побегать всё же пришлось ещё немало. Тюремные обитатели приняли подарки как данное, но во всяком случае нехотя открыли дорогу в таинственный сектор, где забаррикадировался Уайт (после нескольких поручений, само собой!). Честно говоря, я ожидал полковника улыбающимся перед вертолётом прямо на берегу с тарелкой канапе, тортом или чем-то подобным, но судьба в тот момент разрушала радостные предвкушения. Только раз за разом создавала сложности, дарила мешки с проблемами. Так и не пересиливших себя взять оружие девушек — Йерему и Джин — вместе с не гнушающимся помахать дубиной, в противовес им, Моуэном пришлось оставить в кафетерии. Обхватив дрожащие колени, они бегали взглядами по не вызывающим доверие заключённым, которые только ждали, сидя в своих «гробах» и полируя ладонями решётки, возможности выбраться наружу. А уж что они на воображали себе, когда в том «наружу» окажутся, лучше и не думать. Впрочем, мечты их канули в воду, стоило бравым нам отойди на какую-то сотню футов. Мамина реакция на счастливицу Йерему была ни на кофейную ложку не слабее моей. Поделившись своим мнением, она продолжила слушать. Градус интересности в её глазах и правда возрос. Мама, подержи моё пиво[11], но грядущее будет более чем шокирующим. Даже пугающим. Так что я немного удивлён, почему клаустрофобия не проявилась наряду с другими симптомами после банойского происшествия. Конец сказочки про шестёрку отважных героев (семёрка, вокруг которой фольклор сотни лет рисовал счастье, распалась в связи со смертью Моуэна, и судьба, вероятно, отвернулась от нас) встретил предательством тёмного лифта. Мы бездумно затолкались внутрь кильками в банке по просьбе полковника, не испытывающего нехватку экстаза в голосе, и нажали цифру нужного этажа, как откуда-то сверху пошёл дым. Затруднённое дыхание вызвало горечь в носоглотке, мы кашляли, пока ноги не подкосились. Один за одним попадали на пол кто в каких неудобных позах, потеряв сознание. Каждый наверняка перед этим подумал о гибели, а это нервнопаралитический газ, преподносимый полковником как избавление, «вертолёт». В какой-то мере он был бы прав. Но это был бы очень стрёмный и разочаровывающий конец, не правда ли? Слушательница прокряхтела и пригрозила ударить меня за такие слова. Судьбе было угодно, чтобы мы проснулись через некоторое время для новой порции проблем. Оцените-ка награду полковника за услуги — не убил, а усыпил. Какое великодушие! Я почувствовал как зашевелилось окружение, как рьяно загудела голова, словно после позавчерашней попойки. Оранжевые рукава в наручах небрежным образом будили моих новых друзей и попутно нам, спящим красавицам и красавцам, излагали пропущенные события. Кевин (с кем мы, напоминаю, познакомились буквально за полчаса до рассказанных событий перед запертыми дверьми оружейной) аргументировал своё появление слежкой за нами через камеры наблюдения. Посему по-рыцарски пришёл на помощь, однако, торопясь, доспехи свои натёртые до блеска забыл. Говорил он быстро, пыша волнением и негодованием. Вкратце говоря, «наш» мистер Уайт умотал на крышу вместе с каталкой жены, наверняка прихватив с собой вакцину (тут же проверил свой рюкзак и лабораторных образцов не досчитался, от злости стукнув лифт) и подсказал как перехватить его на полпути к вертолёту, на который мы давным-давно полноправно заработали билет. Испугав, но больше воодушевив нас на месть угрожающим сценарием бомбёжки острова с лёгкого приказа предателя-полковника вместе с тысячами других уцелевших, тем самым уничтожив в корне все наши старания, мы негласно оставили на попечение девушек дружелюбному засранцу. В таких меняющихся с сумасшедшей скоростью условиях мы перестали задумываться над этим, да и вообще редко думали: с естественным видом следовали указаниям других. Тогда же — рванули сквозь больничное крыло тюрьмы, по самому короткому, но и самому опасному пути «для крутых», как сострил Кевин, к засранцу большего калибра, имевшему наглость поиметь нас и выбросить на свалку. Яростная аура обуяла каждого, выручая в опрометчивом продвижении по кишащим заражёнными коридорам. Если встреченные пациенты и были больными или израненными, в прыти и выносливости им не занимать у легкооатлетов. Я даже мысленно поблагодарил Кевина за его предложение пестовать девушек, так как здесь трудности наваливались непропорционально нашим умениям и количеству. Что уж говорить о помощи другим — себе еле конечности спасли. В конце концов, затупив и сломав весь арсенал и истратив боезапас, ступили изорванными и измятыми подошвами обуви на гладкую крышу тюрьмы. Гадко-серую, обещавшую ничего кроме горечи. Слушательница мягко перебила, встревожившись моим здоровьем, и только потом задумалась, правдиво ли моё показание о несостоятельности военных, сопровождавших Уайта, раз они поддались разобщённой куче уцелевших. По её мнению, такое заявление было сродни мистическим теориям, и для того, чтобы смириться с ним, она зажмурила глаз и покачала головой, приняв к сведению внезапное нападение полуживых. А уж на словесной стычке с «мистером и миссис полковник» и вовсе едва не прильнула ко мне, проверяя, правда ли я остался жив. Я не в первый раз затаив дыхание ощущал себя между жизнью и смертью, как бы то ни было, воинственный пыл незаслуженного обращения с собой и друзьями, вопреки разумности, всё равно распалял огрызаться. Не дожидаясь, когда ситуация накалится до красна, вмешалась самая охочая до справедливости. На первый обманчивый взгляд смелый поступок Джин с ослаблением ремней на каталке выглядел чрезвычайно глупым, так как сильнее разозлил вояку с оружием, и ранее-то готового не просто перестрелять всех по очереди, но и поиздеваться как следует над трупами, однако он в некоторой мере… успокоился. Переключил внимание на руку, изорванную зубами его возлюбленной жены. Вытащил украденную у меня вакцину, ввёл себе без промедления, представ перед нами в истинном обличье. Чудовищем. Мама ахнула. Не представлял каким испуганным выглядел я тогда. Вакцина не обратила вспять его заражение, как рассчитывала горстка учёных и сам полкан, наоборот, ускорила её протекание и превратила в раздутую и непривлекательную копию себя. Мы исправно с ребятами исследовали говноостров и застали много подобных ему: мягких и пульсирующих, быстрых и щуплых, крепких и сильных, слишком уж жирных, сбивающих с ног, дерущихся культями. Иначе говоря, многих мерзких мутантов. Не раздумывая над произошедшим, но инстинктивно готовясь дать отпор, напряглись. Когда тело Уайта прекратило видоизменяться, он взревел раненным зверем и тупо бросился вперёд игроком линии нападения, будто бы защищая невидимого распасовщика. Приняв во внимание небольшие размеры вертолётной площадки и скользкую поверхность, мы смекнули при удобном случае попросту разбежаться в сторону. Сообразительность одних против яростной дурости другого привела к поражению последнего — мутант на полном ходу сорвался вниз. Туда, куда отправил невинную девушку, ни разу не заслуживающую такой дерьмомой судьбы. Сыгравшую свою незаменимую, самопожертвенную роль, какую каждый из нас запомнит навсегда. Никто не улыбнулся, лишь Кевин наслаждался перспективой отмены ядерного удара по острову, переживая больше за свою шкурку конечно же, но не просто увязался за нами в мечтательной тяге избежать заключения и страхе перед унизительной и крайне болезненной смертью, а оказался полезным, отзывчивым и сумевшим спасти нас. На моей памяти, знакомство с ним стало самым умопомрачительно-судьбоносным. Приятным… До поры до времени. Пока мы не узнали, что он опасный преступник, на кого имелось уголовное дело толщиной с телефонный справочник столицы. Хотел выдержать интригу, но маман уже была в курсе последних новостей. Впрочем, такой разворот событий её впечатлил. Можно сказать, «пиво она мне вернула» с восхищением, её изумлённая реакция как слушателя порадовала меня сверх меры. Отец в сочинении сказок даст любому внушительную фору, но я приблизился к его уровню опасно близко. Так мне показалось. Тут маман упомянула о явлении сверхкомпенсации, попросив не переусердствовать с шутками и умалением пережитых ужасов. Любезным тоном психотерапевта она словно бы установила противопоказания. Не до конца понял её мотивы. Мы подобрали оружие у мёртвых растерзанных военных и заняли места в салоне вертолёта, счастливые от претворения мечтаний в жизнь, сладких даже без шоколада. Йерема же ненадолго задержалась, печально оглядела свысока тело за короткое время ставшей ей подруги и молча проводила её в лучший мир, оставив в сердце добрые воспоминания. Даже если она всплакнула, это осталось только между ней и дождём. Под тревожные сообщения радио, без умолку вещающем об эпидемии на Баное, об объявленном карантине и высланной помощи (да ну, или в сброшенных ящиках окажется ядерный заряд?), не забывая рассказать о том какие же страшные международные преступники в связи со случившимся имели шанс вырваться на свободу, мы оторвались от земли, мысленно оставив все мучения позади. По этому случаю я громко и насколько мог радостно объявил, перекрикивая гулкие лопасти: «Не могу поверить, что у нас получилось. Я буду рад возвращению всех своих старых проблем, если мир остался таким, как прежде». «Нет, — отрезал нынешний пилот, показав за креслом свой профиль, — он не будет прежним. — И подождал со следующим ответом, который холоднее предыдущего в несколько раз: — Поверь мне». Не знал как у матери, но мурашки у меня поползли. До сих пор было боязно и противно осознавать с каким человеком сидел рядом, общался, контактировал… С тем, кто свои обещания на ветер за иллюминаторами не бросал, надеясь, что их разнесёт муссоном Океании, даже если обещания эти выходили за рамки осуществимых. — Когда мы приземлились с вертолёта на пляж Вевака, мы ещё не знали, что попали со сковороды в огонь. Он выпустил вирус там спустя какой-то час, — второй главы своей истории, как я её грубо нарёк, касался опрометью, избегая деликатных сцен и довольно скоро осветил события в австралийской клинике. — Что прошло, пусть прошлым и останется, сынок, — успокаивала она на автомате, не зная, что даже от неё я скрывал некоторые подробности. _____________________________________________________________________________ [1] Дэвид Натт, британский психиатр и профессор нейропсихофармакологии, изобрёл идентичную замену алкоголя под названием «Alcosynth», которая так же вызывает опьянение, расслабление и все эффекты этанола, кроме негативных. Вещество воздействует на нейромедиатор мозга гамма-аминомасляную кислоту, что участвует в процессах центрального торможения, снимает возбуждение и оказывает успокаивающее действие. В рамках практопической вселенной по авторской инициативе напиток называется «Гамма» или «Гамак». [2] Оба персонажи-злодеи из саги «Тёмная Башня» Стивена Кинга. [3] Термин для обозначения жителей Техаса с креольскими или мексиканскими корнями (исп. Tejano). [4]Блюда индо-текс-мекс — кухни, характерной для Техаса, включающей американские, мексиканские и индейские рецепты, больше известной просто как текс-мекс (англ. Tex-Mex). [5] Или чёрный медведь — млекопитающее семейства медведей. Самый обычный североамериканский медведь, распространённый от севера Канады до центральной Мексики. [6] Радио Сан Антонио Техас (англ. KSTX — San-Antonio TeXas). В Северной Америке буква «K» в названии используется как идентификатор для радиостанций западнее реки Миссисипи. Здесь, соответственно, буква «З». [7] Радио Общественного Доступа (англ. KPAC — PubliсАСcess). [8] Антипсихотик, применяют при шизофрении, маниакальных состояниях, бредовых расстройствах, при олигофренических, алкогольных психозах и других заболеваниях, сопровождающихся галлюцинациями и психомоторным возбуждением. [9] Анальгетическое средство центрального действия. Оказывает выраженный обезболивающий эффект. [10] Антидепрессант, улучшает настроение и уменьшает чувство страха и напряжения. Не вызывает седативного эффекта. [11] Американское выражение, как правило, употребляющееся перед тем, как человек исполнит что-нибудь невероятно рискованное или невероятно глупое с целью произвести впечатление на окружающих.