ride or die

      А под ногами только мокрая земля, земля, земля. Мерзкая, склизкая, она прилипает к подошвам белых кроссовок, и Крис чувствует, как ее ноги вязнут в этой кладбищенской грязи. Ноги вязнут, душа вязнет, сердце вязнет, будто Джо тянет снизу свои тонкие бледные руки, забирает к себе, в царство Аида, рисунков и классической рок-музыки. Она тянет свои руки, и Крис видит глубокие порезы на них — вдоль, как и нужно для настоящего самоубийцы. Она тянет свои руки, и Сото зажмуривает глаза и закрывает уши, чтобы избавиться от мимолетного страшного видения, которое будет преследовать ее всю жизнь. Te quiero — no te quiero. Как детская игра со смертельным исходом: беги или умри — ride or die.       И Крис чувствует, как она падает, туда, вглубь земли, где под слоями из глины, торфа и корней деревьев лежит она — любовь всей ее жизни, она — не выдержавшая непонимания и равнодушия, она — Джоана Бианчи, она — мертва. И теперь на плечах Крис лежит тяжелый груз из трупа собственной девушки, осуждения со стороны ее родителей и сгрызающей изнутри виной, едкой, обволакивающей все внутренние органы, убивающей с каждым днем все больше и больше. И даже смерть тут не выход — когда в груди выжженная пустыня, не хочется даже смерти. И Крис чувствует, как она падает на колени, как дождь стучит по ее спине и черному могильному камню, как вороны кричат в вышине — кар-кар-кар, прокаркала свое счастье, накаркала себе беду, на «я тебя люблю» отвечают взаимностью, а не шутками. На серьезное вообще нельзя отвечать шутками, иначе ноги будут вязнуть в кладбищенской земле.       Когда они последний раз виделись, Джоана выглядела болезненно. Она была бледной, как смерть, ее щеки впали, как у смерти, под глазами лежали страшные пропасти синяков, как у смерти, в комнате пахло ладаном и мужским дезодорантом. И это был запах смерти. No te quiero, Cris, это была болезнь, это был обман, все кончено. И Крис стоит, чувствует, как ноги ее вязнут в деревянном паркете, как сердце ее вязнет в сомнении, но она ничего не говорит про Джоану — она говорит о себе. Она не говорит, что любит ее, она говорит, что Джоана должна любить. Зато теперь Джоана ничего не должна, да? Теперь она лежит в гробу, и тело ее гниет, и ее даже в рай не возьмут, потому что она самоубийца. Страшно звучит, да? А ей каково было? Каково ей было, Крис?       Только Крис не слышит ничего, даже свой внутренний голос, Крис тонет в могильной земле, в ушах у нее шум, на губах застыл глухой крик, а в глазах — она. И кровь, кровь, кровь. Все тонет в крови. Весь Мадрид тонет в крови. Когда любовь настоящая, ее исход определяется количеством крови в венах. Вот он, исход. Вот он. Крис смотрит на свои руки, а они по локти испачканы в этой темной венозной жидкости, и она трет их о землю, она пытается их отмыть, но дождь идет тоже — кровавый. И выхода нет. Ничего нет. Смерти больше нет.       Что же делать, что же делать, господи? И Крис поднимает голову к небу и кричит, в сотый раз кричит, она чувствует, как горло стягивает сухость, как оно болит и разрываает, она чувствует это, но внутри — внутри не чувствует ничего. И она бьется головой о землю, но земля мокрая, земля отлетает от ударов, и Крис не больно, а она так хочет почувствовать боль, потому что это — хоть что-то. Сердце стучится в грудной клетке, сердце бьется о ребра, сердце распадается на мелкие куски, от него уже ничего не осталось.       И горит в небе закат. Фиолетовый. И Крис чувствует, как на ее плечи Джоана кладет свои мягкие руки и чуть сжимает их, да, боже, Крис чувствует это. И Джоана шепчет «те кьеро, те кьеро, те кьеро». И Крис шепчет ей в ответ «те кьеро». И засыпает.       А ноги вязнут в кладбищенской земле, и церковь отбивает ритм колоколов, панихиду по растерзанной любви. Что же будет, что будет с ней, Джоана? Джоана не знает. Джоана давно мертва. И Крис, на самом деле, тоже.