utopia

      Мягкие солнечные лучи проникают сквозь открытое настежь окно в просторную комнату, отчего разбросанные по полу конфетти начинают переливаться радугой. По стене ползут тонкие разводы отбрасываемого света. В воздухе кружатся нотки распитого вечером мартини, свежих цитрусов, что лежат на обеденном столе, и домашнего кремового торта, что с заботой был приготовлен из самых дорогих ингредиентов. Недопитые бокалы с алкоголем создают особый антураж, переливаясь на фоне помятых белоснежных простыней. В квартире стоит утренняя тишина, когда единственным шумом являются недовольные голоса людей с улицы и несколько уезжающих с парковки машин, когда единственным напоминанием о том, что в квартире кто-то есть, являются тихое дыхание в подушку, сплетённые руки и выкинутое на пол одеяло, когда, оказываясь внутри, чувствуешь небывалое спокойствие, будто все проблемы этого мира ещё спят, когда кажется, что внутренние весы обретают равновесие.       Неприкрытая, оголённая летним зноем кожа едва заметно блестит от прикосновения солнца, медленно нагреваясь от тепла чужого тела. Утончённые узоры тонких ключиц, выпирающие линии рёбер, впалый живот и аккуратные родинки, что вырисовываются по всему периметру, будто украшение. Донхён осторожно, почти невесомо пробегается пальцами по невидимым дорожкам, что остались на острых плечах, касается розовеющего поцелуя на шее и неохотно запрещает себе сделать его ярче. До мурашек хочется, но он понимает, что нельзя.       От назойливого внимания Ун начинает морщиться во сне, тем самым пытаясь прогнать неунимающегося нарушителя своего спокойствия. На мгновение Донхён успокаивается, улыбаясь, но через несколько секунд больше не может унять просящих рук. Ему хочется чувствовать тепло старшего, собирать его, словно золото, запоминать, как оно выглядит, чтобы навсегда запечатлеть чужой образ. Он будто путешественник, что внезапно находит уставшую на берегу озера нимфу, которая, сама того не зная, манит своей невиданной красотой. Донхён не скрывает, что он пленён, околдован чужими чертами, запахом, ресницами, что незаметно подрагивают во сне, губами, что слегка припухли от долгих поцелуев.       Донхён думает, что невозможно создать человека очаровательнее, никто на всём белом свете не будет милее его сердцу. Словно Ун дарован ему самой вселенной, будто белокрылый ангел, что сошёл с небес. Аккуратно касаясь носом тонкой шеи, Донхён не перестаёт благодарить судьбу за столь незаслуженный подарок и тихо вдыхает аромат бронзовой кожи.       Ведь никто не заслуживает столь прекрасного создания, как Ун.       Его тягучий голос врезается в воспоминания, являясь в самые радостные моменты души; когда хочется ликовать от удачи, его мягкий тембр проносится в мыслях, отчего кажется, будто всё тело переполняют густые облака, окрашенные жёлто-оранжевым закатом. Его по-детски милая улыбка отпечатывается на сетчатке, и даже в темноте кажется, словно вокруг проносится северное сияние; она дарует необъяснимое чувство утешения. Его кроткий смех внушает мысль о том, что жизнь и правда стоит того, чтобы радоваться каждому новому дню.       Словно Ун одним своим существованием воскрешает людей.       Донхён забывается, с головой погружаясь в наводящие мысли, и не замечает, как чужие глаза открываются, являя миру чересчур наивный, но в то же время до мурашек пронзительный взгляд. Ун, неслышно вздыхая, аккуратно обхватывает пальцами беспокойную руку младшего и кладёт себе на спину, придвигаясь ближе к очнувшемуся парню, который моментально прижимает его тело к себе.       Чувствуя, как старший медленно опаляет дыханием его шею, Донхён хочет, чтобы этот момент длился вечно, чтобы они всегда укрывали друг друга в объятиях от невзгод, чтобы они могли быть вдвоём всю оставшуюся жизнь, до последнего вздоха. Донхён представляет утопию, несбыточную идиллию, свою самую сокровенную мечту.       Мечту, в которой Ун не исчезает вместе с утренней свежестью.       Когда старший начинает медленно отодвигаться в сторону, из груди Донхёна вырывается нечто, похожее на умоляющий стон, будто это поможет его остановить, вернуть на место и показать, как сильно он не хочет разлучаться. Ун всё это прекрасно знает, но никак не реагирует, продолжая вырываться из крепких объятий на мнимую свободу.       Так происходит каждое чёртово утро: Ун растворяется в пространстве, ускользает, словно песок сквозь пальцы, уходит в никуда. И Донхён ощущает внутри столько непередаваемых эмоций, что хочется в прямом смысле застрелиться, словно его лишают самого ценного, что он мог иметь в этой несносной жизни. По вечерам Ун вселяет в него желание двигаться вперёд, бороться за свои чувства, не сдаваться, а утром разрушает по крупицам, вырубает под корень всё, что наделяло младшего решимостью. Ун способен убить его одним словом и моментально воскресить взмахом руки. Иной раз Донхёну становится страшно от осознания, под каким влиянием со стороны Уна он находится, от понимания, что тот может делать с ним всё, что душе захочется.       Может и делает.       — Мне нужно идти, — лениво проговаривает Ун, приподнимаясь на локтях. Взгляд Донхёна моментально теряется, становится изнемогающим.       — Надолго?       Вопрос, который режет сильнее ножа, который изо дня в день превращает сердце Донхёна в кровавое месиво.       Ун пожимает плечами, смотря на настенные часы. Донхён неверяще оглядывает его профиль, из последних сил сдерживая непрошеные слёзы. Представляет ли старший, как это больно — словно привязанный, днями напролёт ждать?       — Но…       Ун не даёт ему договорить.       — Понимаю, что ты хотел не такого окончания своего дня рождения, но мне правда пора, — и встаёт с кровати, окончательно скидывая с себя руки Донхёна.       Донхён самый настоящий дурак, и его главной ошибкой было поверить в то, что Ун не уйдёт. Он до последнего надеялся, что старший останется, что тот сжалится и подарит ему своё время. Приглашая Уна вместе отпраздновать день рождения, Донхён хотел показать, как сильно тот ему дорог. Но Ун отказывается принимать, отказывается понимать. Ему попросту плевать, что себе надумал глупый парень, у которого от одиночества выработалась самая настоящая мания.       Донхён бы назвал это любовью.       Ун неспешно бродит по комнате в поисках вещей, будто бы издеваясь над младшим. Какой раз Донхён видит чужую спину вместо приветливых глаз? Не счесть. Но каждый раз больно, как впервые. Уходя, Ун спокойно закрывает за собой дверь и оставляет в квартире аромат клубничного шампуня, мятной жвачки и разочарования.

***

      Донхён не курит, но в последние месяцы до нестерпимой боли в горле хочется утопить лёгкие в ядовитом дыме, чтобы окончательно отравить организм и впасть в небытие. Он не употребляет наркотики, но ощущения такие, словно в его жизни есть нечто, что вызывает зависимость не хуже героина. И у этого прекрасного создания есть имя. Имя, которое Донхён выгравирует на своей могиле, в своей заблудшей душе. Он сидит в немноголюдном парке, держа в руке потухший телефон, и рассматривает проходящие мимо парочки, что крепко держатся за руки. Один их вид заставляет все внутренности скрутиться в противный узел и ныть, ныть, ныть. Донхён пытается разглядеть на чужих лицах радость, счастье от близости и, когда всё это находит, испытывает чувство, схожее с омертвением.       Осознание того, что он никогда не познает тех же приятных ощущений, пришло в тот самый момент, когда он впервые прикоснулся губами к нежной коже своего некогда друга, когда пошёл за ним в омут томления и пренебрежения, когда отдавал в чужие руки быстро бьющееся сердце, зная, что никогда не получит его назад, зная, что никогда не получит ничего в ответ. Донхён буквально похоронил своё будущее, вверил ключи от собственного благополучия падшему ангелу.       Но если бы Донхёна спросили, страдает ли он, хочет ли вернуть всё назад, он бы лишь покачал головой. Всю оставшуюся жизнь мучиться, зная, что любимый человек никогда не будет рядом, но при этом иметь возможность изредка касаться его во сне или мучиться, пребывая в коматозе, и не представлять, что такое жить? Донхён не способен расстаться с Уном, выбросить из головы совместные воспоминания, забыть те вечера, что они провели, испытывая друг друга.       Ун словно стал частью Донхёна, от которой невозможно избавиться.       Люди кажутся чересчур весёлыми, будто они и правда наслаждаются каждым днём, будто они верят, что впереди их ждёт безоблачное будущее. Оно могло бы ждать и Донхёна. Могло. Если бы он собственными руками не поставил на нём крест. Но думать об этом уже поздно, нужно свыкнуться с простейшим выживанием без каких-либо радостей и надежд. Глядя вдаль, на виднеющиеся высотки, Донхён делает глубокий вдох и прикрывает глаза, чтобы сбежать из этого назойливого мира, скрыться от яркого солнца и довольных улыбок. С каждым днём его состояние ухудшается, мысли становятся громче, а кожа бледнее. И сил бороться всё меньше, им попросту неоткуда браться. Донхён не видел Уна почти месяц.       Почти месяц он не знает, где находится старший, что с ним, как поживает. Ему не то чтобы страшно, но тоска грызёт неимоверно. Донхён скучает. Это первый раз за всё время, когда Ун пропадает больше, чем на несколько суток, когда от него никаких весточек, ни одного сообщения или на худой конец жалкого звонка на пятнадцать секунд. С ним могло что-то произойти, но младший не узнает, пока Ун не вернётся и сам не расскажет. Донхёну бы очень хотелось найти его, расспросить всех знакомых, прийти к нему домой, но он понимает, что нельзя. Ему запрещено появляться в жизни старшего, мешать, заявлять о себе. В их отношениях только Уну дозволено всё, а Донхёну остаётся подбирать обрывки слов, мимолётные прикосновения, неприкрытые усмешки.       Каким же несправедливым бывает мир. Но несправедливым он становится лишь потому, что люди позволяют этому случиться.       Донхён моментально распахивает глаза, когда чувствует, как кто-то осторожно садится рядом, не произнося ни слова. Он поворачивает голову и не сдерживает насмешливую и одновременно расстроенную улыбку, видя перед собой равнодушно смотрящего в никуда Уна, некогда серебристые волосы которого пожелтели, словно за ними давным-давно не ухаживали. Лицо старшего будто бы осунулось, побледнело, и от этого в душе Донхёна неприятно звенит. Ему не нравится видеть столь восхитительного человека в подобном виде — слишком тягостно. Ун молчит, не обращая никакого внимания на парня, словно не он только что подсел к нему. И так происходит всегда: Ун появляется, показывает, что может чего-то желать, но всю оставшуюся работу перекладывает на чужие плечи, заставляет других выполнять собственные желания. Проблема в том, что никто не способен ему отказать.       Донхён тоже. Но сейчас он слишком устал, последние силы были исчерпаны неделями назад. Теперь ему ничего не хочется, ему надоело на что-то надеяться, чего-то хотеть, молить небеса об ещё одном одолжении. Если всё закончится, он примет поражение и завянет, словно цветок, мечтая о прощении. Он уже не может повелевать собственной судьбой, отныне она не имеет никакого значения. Донхён опустошён.       Они сидят в полной тишине, больше никак не смотря друг на друга, возможно, даже не вспоминая о том, что они вместе. Никто не пытается найти подходящих слов, чтобы объясниться, чтобы признаться или разрушить оставшиеся осколки. Двое людей, что никогда не понимали, какие отношения их связывают, доживают свои последние минуты, будто незнакомцы. Издалека можно подумать, словно они впервые видят друг друга и забудут сразу же, как встанут со скрипучей скамейки и выйдут из душистого парка, навстречу рутине. Но никто из них не забудет.       Никто не сможет позабыть, как много между ними было разрушено, как сильно они довели друг друга. Люди, которых связывает нечто большее, чем просто потребность, чем симпатия или влечение, люди, которых связывает незыблемая привязанность, на грани бездонной холодной ненависти, никогда не смогут исчезнуть друг для друга, как бы сильно им ни хотелось. Они войдут в воспоминания, заберут себе все мысли, будут являться во снах как самая главная ошибка и в то же время — подарок от вселенной. Между ними нерушимая связь, что не порвётся до самой смерти, ибо их отношения глубже простейшей любви, потому что она несёт в себе гораздо больше чувств, гораздо больше значения.       Донхён пытается абстрагироваться, вырвать боль, что океаном разливается в сердце от одной мысли о скором расставании, о, быть может, их последней встрече. Какие бы муки Ун ни приносил, он никогда не сможет его отпустить. Как бы сильно Ун ни губил Донхёна, правда в том, что он же и даровал ему дыхание, веру в полярную звезду и любовь к классической музыке. Ведь Ун не просто парень, который появился по щелчку пальцев, он будто тот самый самолётик, что так сильно просил Донхён на своё двенадцатилетие.       Забавно наблюдать, как сильно меняются запросы: в двенадцать Донхён хотел самолётик, а в двадцать два — чуть больше внимания и, по возможности, взаимных чувств. Ни того ни другого в чистом виде он не получил и, скорее всего, уже никогда не получит.       Донхён, маленький мир которого скрывает в себе миллионы нерешённых вопросов, тысячи неоправданных ожиданий, десятки истерзанных мечт, умирает в ту самую секунду, когда ловит на себе давящий взгляд, что буквально пропитан невысказанными словами, мрачностью мыслей и непередаваемой тоской. Впервые он видит в чужих глазах больше, чем наигранную наивность. Но лучше бы он никогда этого не видел, лучше бы он до скончания веков оставался дураком, доступ к мирозданию для которого закрыт. Лучше бы, лучше бы. Донхён никогда не знал, что творится внутри Уна, никогда не спрашивал, ведь тот не подпускал его к себе. Он позволял трогать своё тело, но закрывал на сотню замков свою душу. А теперь разом вываливает всё, что накопилось за эти годы. Ун смотрит сквозь младшего, словно вглядывается в его сознание, пытается отыскать там нечто, что могло бы заставить их говорить. Он пытается высказаться глазами, и Донхён сходит с ума от этих откровений.       Внутренности Уна такие же рваные, как и Донхёна. И порвались они далеко не за последний месяц, они были таковыми всегда. Ун страдал всегда. Никогда не показывая своих слабых мест, он забывался под маской доброго мальчика, что одним взглядом может исцелить. Кого-то, быть может, он и правда спас, даровал мотивацию и стремления. Но тех, с кем ему довелось оказаться ближе, он бесповоротно и навсегда проклял. Ун старается оставлять людей, потому что знает, что в конце концов принесёт лишь несчастья. Он не привязывается, ибо осознаёт, что эта связь погубит их всех.       Но в случае с Донхёном он не смог вовремя остановиться.       А потому они оба забылись в бесконечных страданиях.       Видя, как сильно Донхён влюблён, как сильно он желает быть рядом, Ун хотел наконец почувствовать, что это такое — быть счастливым. Спустя время Донхён был окрылён, он видел в Уне смысл своей жизни, стал обожествлять его, почти поклоняться. И в этот самый момент старший понял, что их время вышло, что он больше не способен быть рядом: его чудодейственные способности теряют свою силу. Он пытался оставить друга, прекратить эти отношения, избежать вскоре последующей кромешной тьмы. Но что-то остановило его, что-то глубоко внутри него не позволило уйти. Он старался заглушить противные желания, пытался забыться. Но из раза в раз всё равно возвращался. Возвращался к Донхёну, который ночами напролёт ждал. Ун продолжал разрушать человека, который любил его.       Ун глубоко сожалеет, ему больно лишь от одной мысли о том, что он наделал, о том, как сильно он навредил человеку, который стал значить для него чуть больше, чем остальные. Ведь если бы Ун и правда любил Донхёна, он бы оставил его, дабы не подвергать страданиям? Но почему же тогда у него не получилось уйти? Почему он вновь и вновь возвращался и клялся самому себе, что это самый последний раз? Почему даже сейчас он не смог выполнить своё обещание? Хотя окончательно решил прервать эти отношения?       Почему Ун не может бросить Донхёна?       Разглядывая в эту секунду хмурое лицо младшего, Ун понимает, что никогда не видел людей красивее. Он никогда не делал Донхёну комплиментов, оставляя их себе, словно маленьким секретом. Сейчас ему хочется высказать их все, рассказать, как много в его душе чувств и как больно они рвут кровоточащие внутренности. Он никогда не говорил, что младший — единственный человек, который заставляет его по-настоящему улыбаться, потому что ему страшно. Ун не знает, во что превратится его существование, если хоть одна живая душа узнает о том, что на самом деле для него важно, если кто-нибудь в этом мире увидит, ради чего он готов вставать по утрам. Ун отлично хранит тайны, особенно свои. Поэтому никто в целой галактике не представляет, как много пришлось вынести упавшему на грешную землю ангелу.       В те несколько часов, когда они оставались наедине, без посторонних глаз, в квартире младшего и распивали дешёвый мартини, когда Ун впервые в жизни готовил торт не для себя, когда они разглядывали ночное полотно, подпевая песням из радиоприёмника, когда Ун размазывал заварной крем по мягким щекам Донхёна и поздравлял с днём рождения, ему впервые показалось, что он делает что-то правильно, как будто это единственное верное решение, которое он может принять. Но так только показалось. Ведь на следующее утро он протрезвел и вновь столкнулся с реальностью и объятиями Донхёна, от которых нужно было наконец бежать.       Ночью единственным выходом казалось остаться, утром — сжигать мосты.       И Ун послушал гонимое сердце, взял себя в руки и зажёг первую спичку. А потом всё вспыхнуло: его чувства, одиночество, желание начать всё сначала. Чёртово желание.       Целый месяц ему удавалось сдерживаться, не выходить на связь, держать дистанцию. В их случае это было легко, ведь Донхён не смел нарушать чужое уединение. Но чем больше они не виделись, чем больше отдалялись друг от друга, тем сильнее горело желание Уна переплыть бесконечную реку отчаяния и гордости. Он старался трезво обдумывать ситуацию, искал тысячу причин, почему ему нельзя возвращаться. В конце концов одно единственное непреодолимое желание победило тысячу отговорок.       К чему привела эта бессмысленная борьба, неоправданная победа? Они сидят рядом, убивая друг друга одним присутствием, гнобят чувства, что паршивыми корнями въелись под кожу, вновь и вновь обнажают чужие раны, являя миру потаённые страхи и обиды. Каждый из них достаточно пережил, и никто не может уступить. Донхён боится, что это ничего не принесёт, он слишком устал притворяться, что ему не больно. Ун не может отречься от мнимых барьеров, он более чем уверен, что в итоге это принесёт лишь новые проблемы.       С самого начала они понимали, что легко не будет. Их отношения не были сказкой, но в ней было нечто терпкое, притягательное, необычное, то, что делало их особенными. Настолько, что теперь они ходят по лезвию ножа, трепеща от страха оступиться. Они собственноручно загнали себя в клетку, ключ от которой находится в другой галактике, и не знают, как создать космическую ракету, дабы возвратить себе благоразумие. Они запутались и ещё сильнее запутали друг друга.       Донхён вглядывается в лицо Уна, вздыхая. Что они пытаются сделать? Зачем они здесь? Ун из последних сил сохраняет равнодушие. Ради чего? Как это поможет?       Есть ли виновный в их неудачах? Донхён никогда не сможет обвинить Уна, а Ун единогласно решит, что это полностью его заслуга. И будет отчасти прав. Но любого рода отношения — работа двух людей, а значит, и общая проблема. Никогда не может быть виноватым кто-то один. Всегда повинны двое.       Ун находит в глазах Донхёна всё ту же мальчишечью привязанность и ощущает, как сердце, словно заведённое, долбится об грудную клетку. Ни один человек не смотрел на него так — доверчиво и в то же время с жалостью. В действительности никто в целом мире не замечал, что он не просто посланник с неба, которому предстоит осчастливить людей. И Донхён до определённых пределов не замечал, но он, как минимум, догадывался. Младший чувствовал с их самой первой встречи, что здесь что-то не так, что не может быть всё настолько радужно. И нисколько не ошибся. Радужно не бывает даже в сказках.       Тишина медленно съедает их изнутри, мешает дышать и давит на плечи. Становится невыносимо. Хочется плакать от безысходности и отчаяния. Они никогда не плакали друг перед другом, но было множество случаев, когда до безумия было нужно. Ун осознаёт, что если сейчас он встанет и уйдёт, то спасёт их, избавит от безнадёжного будущего и разорванных в клочья нервов. Но в то же время понимает, что обречёт их на вечные скитания, невосполнимое одиночество и желание закончить эту бесполезную жизнь. И ради чего тогда всё это было? Ради того, чтобы в решающий момент сдаться?       Донхён опускает взгляд на чужие губы, и Уна передёргивает от тоски, что ярким огнём горит в его глазах. Как будто он собирается уйти. Как будто он собирается прекратить этот глупый спектакль.       И в эту самую секунду Ун понимает, что его охватит безумие, если они расстанутся. Он лихорадочно глядит на раздумывающего Донхёна и наконец замечает, до какой степени довёл его. Ему становится до невозможности паршиво, словно он собственными руками изуродовал белоснежные облака, погасил яркое солнце, превратив его в горстку серого пепла. Словно он прямо сейчас затаптывает любовь всей своей жизни.       Любовь.       — Донхён, — хриплый, на грани истерики голос прорывает завесу молчания. Младший неуверенно поднимает к нему взгляд. Ун чувствует, что если скажет хоть что-то, то моментально заплачет. Не просто заплачет, а зарыдает, захлёбываясь собственной беспомощностью и отвращением к самому себе. Но он сознаёт, что обязан говорить. Теперь, когда всё зависит от него, когда у младшего не осталось более сил, он обязан наконец сделать хоть что-то. — Прости меня, — его голос срывается. — Прости за всё, что тебе пришлось пережить из-за меня, прости за мою холодность, прости за то, что бросал тебя, — он проговаривает каждое извинение, словно в бреду, смотря прямо в изумлённые глаза напротив и заливаясь горькими слезами. — Прости за то, что не сознался раньше, прости, что ушёл от тебя на твой день рождения, прости, что заставил страдать. Прости меня за меня.       При виде растоптанного старшего, у которого градом катятся слёзы по щекам, краснеют глаза и трясутся руки, внутри Донхёна разрушается абсолютно всё. Ему хочется выть от грусти, что обвивает его сердце от прозрения, как сильно кровоточит душа Уна. Он слушает чужие извинения и ощущает, как солёная капля катится по его собственной щеке. Он смотрит на изнемогающего парня и хочет забрать всю его боль себе, чтобы тот больше не страдал, чтобы тот перестал плакать. Пожалуйста. Ведь Ун не должен так убиваться из-за них.       Но в то же время Донхён чувствует небывалое облегчение, словно с его плеч сняли многотонный груз. Он давно простил Уна. В то самое мгновение, когда отдавал своё сердце, не надеясь ничего получить в ответ, он простил Уну все грехи и обиды. Донхён понимал, что в конце концов они доведут друг друга до точки невозврата, и потому пощадил.       Уна начинает трясти, его глаза молниеносно осматривают лицо младшего, он больше не может контролировать себя. Донхён понимает, что если его не остановить, то он впадёт в настоящую истерику и совсем выбьется из сил. Не говоря ни слова, не отрываясь от Уна, будто бы поддерживая с ним контакт, чтобы тот не выговаривал всю свою боль впустую, он касается чужих плеч и мягким движением опускает светлую голову к себе на грудь, по-матерински поглаживая по волосам. Надрывный голос стихает, остаётся медленно успокаивающееся сопение.       — Всё хорошо, — шепчет Донхён, ласково перебирая выбившиеся пряди. — Не нужно извиняться, — Ун протестующе вздыхает. — Я люблю тебя настоящего. Пожалуйста, не загоняй себя в рамки, не скрывайся от меня, не бойся быть слабым. Ты прекрасен тем, что ты — это ты, и никто другой. Не извиняйся за себя, не нужно.       Ун глубоко вздыхает, хватаясь рукой за помявшуюся футболку младшего. Он не представляет, чем заслужил Донхёна. Как такой человек мог оказаться рядом с ним? Донхён всегда считал старшего божеством, думал, что он подарок свыше, но сейчас именно Ун молится всем возможным богам и благодарит их за то, что позволили встретить столь безумного человека, который не побоялся остаться, заведомо обрекая себя на горестные испытания.       — Ты первый, кто по-настоящему любит меня, — задумчиво проговаривает Ун спустя несколько минут тишины. — Спасибо.       Донхён улыбается, сам не зная отчего. Им предстоит рассказать друг другу столько, что не хватит всей вечности, но они постараются. Донхён понимает, что внутри старшего творится неисчисляемое количество катаклизмов, что он самый сложный человек на всём белом свете, но именно поэтому он и готов быть рядом. Он как никто другой сознаёт, что Уну необходим человек, который сможет его понять. И главное — принять.       Ун стискивает чужую футболку, приподнимаясь, чтобы видеть лицо младшего. Они замирают друг напротив друга. Ун неотрывно смотрит в самую душу, вверяясь в руки Донхёна.       Когда-то Донхён отдал своё сердце. Теперь Ун отдаёт себя.       — Прости, — шепчет Ун, облизывая губы, и опускает взгляд. — За то, что я тоже полюбил тебя.       И медленно наклоняется, прикасаясь к чужим пухлым губам. За всё время, что они знакомы, Ун ни разу не целовал первым. Он всегда избегал демонстрации чувств, предоставляя инициативу младшему, но сейчас он как никогда хочет доказать глубину своей привязанности, наконец закончить их страдания.       Яркий солнечный луч опускается на их плечи, словно обнимая. Теперь им не нужно скрываться друг от друга и сетовать на бессердечный мир.       Если бы Донхёна спросили: готов ли он повернуть время вспять и никогда не встречать Уна, он бы, как и раньше, покачал головой. Ведь Ун — лучшее, что случалось с ним за всю жизнь. Как бы больно ни было, как бы ни хотелось покончить с этим. Несмотря на все сложности и горечь, если между людьми есть нечто большее, чем просто привязанность и влечение, оно переживёт любые невзгоды. По крайней мере, это чувство будет жить до самого конца. Люди будут убегать от него, прятаться, но оно всегда будет рядом, оно будет внутри.       Любовь не помутнение рассудка, она не исчезнет со временем. Она может остыть, может пропасть с горизонта, но в нужный момент она обязательно загорится новым цветом.       Ун целует осторожно, стараясь не задевать напряжённые струны чужой души. Он хочет вложить в их близость всю возможную благодарность, трепет, признательность, показать, что это не простое желание. Ведь он впервые обнажает перед кем-то свою душу, разрешает к ней прикоснуться. Теперь на Земле есть человек, который знает все его слабые места. Но Ун уверен, что он не воспользуется этим для того, чтобы навредить.       Донхён воспользуется его слабостями лишь для того, чтобы защитить.       — Пойдём домой, — предлагает Донхён, когда они отстраняются.       Ун удивляется, не понимая.       — Домой?       Донхён поднимается со скамейки, протягивая растерянному старшему руку. Он смотрит на неё всего секунду, прежде чем обхватить своей. Ун держит его так крепко, словно боится, что тот исчезнет. Донхён смеётся, подталкивая человека, который заставил его прочувствовать все возможные краски этой жизни, вперёд и улыбается, когда тот пытается поправить растрёпанные волосы.       Ун не отпускает руки младшего ни через минуту, ни даже тогда, когда они заходят в просторную квартиру, которая нисколько не изменилась за прошедшие недели. Зато изменились они. За этот месяц они буквально переродились. Это может быть едва заметным, эфемерным, но изрядно потрепавшись, они возросли духовно. Каждая ситуация, каждая проблема, которая кажется неразрешимой, заставляет людей превозмогать над самими собой, прыгать выше головы и, в конце концов, — побеждать себя прежних.       Донхён и Ун одержали победу над своим прошлым.       И их приз — человеческое будущее.