За фасадом

Если я должен убить Монгометри, никто не должен убить его, кроме меня. Такая странная, но логичная мысль пришла в голову Дюку Мачете, когда он поворачивал голову в сторону – мимо пропело что-то, с визгом въевшееся в стену за спиной. Нехорошо то, что цель была слишком открыта: прямо у ворот, согнувшись, свалившись на сторону, вывернув плечо наверх встал и застыл – так показалось Дюку – застыл сам Монгометри. Целься и стреляй. Так они и делали. Трое – неважно кто. Это моя работа И Дюк не стал думать. Миг – и Монгометри упал с подрубленным костылем, а над его головой свистнули опоздавшие на миг пули. Следующий нож пошел в другую сторону. И еще... и еще... змеиное шипение, короткие удары – Дюк ясно слышит их, они похожи на короткие злые плевки. Те, кто только что стреляли в его цель, теперь валяются под колесами собственного "мордика", застывшего на перекрестке двух дорог. Отчего-то дороги кривые, да и непонятно, куда они ведут, здесь-то, на самой окраине, и идти-то некуда... Дюк побрел подбирать ножи: неизвестно, когда удастся наделать новых... Он дошел до перекрестка и оглянулся на шевелящееся тело льва у ворот – Монгометри был для них действительно хорошей мишенью... Только вот с первым выстрелом они опоздали, да и со вторым не успели. Дюк поднял один из своих метательных ножей – маленьких, с палец, узких, тяжелых, украшенных литыми змеиными головками. Да, мишень хорошая... Но... сейчас рано. Дюк застыл и снова огляделся. Он сделал все как надо, но что-то было не так. Ясное дело, за этим львом-полумертвецом охотится пропасть зверей – но конкуренты появились неожиданно, когда Дюк примеривался взглядом на стены. По его задумке, все было просто – ночью перемахнуть через ограду, найти документы в сейфе, взломать, забрать, охрану и Монгометри "отпустить". На такое обычно уходило полчаса максимум. Но сегодня планы Дюка сбились как стрела в полете – совсем, совсем не вовремя из-за серой стены, из-за угла вылетел черный "Морд" с тремя дураками, которые стали стрелять в его цель... А почему цель вдруг выволоклась за ворота, этого Дюк и вовсе не понимал. Не иначе, как Монгометри собирался куда-то ехать. Если я должен убить Монгометри, никто не должен убить его, кроме меня. Это просто. Теперь я за этим присмотрел. Но... что же дальше? Дюк подобрал все три ножа, вытер об штаны, засунул за пазуху. Нет смысла глазеть на стены. Удача оказалась приветливее, чем он думал. В дом Монгометри можно проникнуть куда как проще. Монгометри извернулся в пыли, глядя вверх – впрочем, зря глядел, потому что из единственного глаза монокль выпал, валялся рядом на оторванной цепочке. Лев тщетно скреб лапой, пытаясь его нашарить. Костыль, расщепленный узким змеиным лезвием, никуда уже не годился. Дюк подобрал и этот нож и остановился, глядя на своего врага. Нет. Документы. Сначала – документы, иначе за что же мне платили... Монгометри не видел действий волка, поэтому неприязненно вздрогнул, когда Дюк схватил его за воротник и легко поднял. В единственном глазу льва не было ни капли страха: это было даже странно. – Они мертвы, – сообщил волк. Он взвалил Монгометри на спину – так на его родине носили овец для стрижки – и зашагал в ворота. Охрана, видевшая потасовку – и не успевшая ничего предпринять – заступила было ему дорогу. Дюк посмотрел на них, и от его тяжелого взгляда бойцы замерли. – Я ничего делать не буду, – сказал Дюк. И сам Монгометри вдруг сказал им что-то – они вмиг расступились. Двое побежали подбирать трупы. А Дюк пошел дальше. Особняк нависал над ним серыми стенами, тяжелыми колоннами. Так строили давным-давно, но это не очень древнее здание, это просто для красоты... хм... или – для прочности... Дом как будто врос в землю, вдавился в нее всей тяжестью, укрепился в ней... наверное, там не один подземный этаж, прикинул волк. Монгометри не был тяжелым, для Дюка ничто не было тяжелым – и волк-убийца быстро шагал по ступеням, машинально считая их. Над головой тяжело висел потолок, вход венчал фронтон с какими-то битвами, дверь – дверь казалась отдельной крепостью, но лев за его спиной снова что-то сказал – и вход открылся. Дюк ровно прошагал, следуя указаниям подскочившей прислуги, не спеша вошел в кабинет, не спеша снял с плеч ношу и опустил на диван. Он снова вгляделся в свою будущую жертву – Монгометри и на диване-то сидел криво, и, видимо, ему было больно. Дюк бросил остатки костыля рядом с диваном и застыл, как статуя, сложив руки на груди. Пусть теперь сами разбираются. Однако Монгометри совсем не спешил что-то решать. Кривя губы, он все дергал ворот рубашки, пытаясь освободить хилую безгривую шею и задыхающееся, трепещущее горло. Он был оглушен ужасом, и весь его мозг напрочь зациклило лишь на одном. Как же так… Как же... Неужели снова?! Это случилось опять... Опять!!! Внутри у него все свистело и хрипело, болел каждый рубец на его некогда иссеченном осколками теле. Он знал, он знал, что это повторится… Они снова попытаются его убить... их невозможно предупредить!.. А ведь он всё предусмотрел, всё, казалось бы, продумал… Но он один, а их – очень, очень много... со всех сторон, за каждым углом!.. Смотрят. Скалятся! Ухмыляются… и ничто не защитит от них. Ничто не спасет. Нет никого, кто мог бы… Монгометри вдруг повернул свое тощее старческое лицо, и его взгляд ищуще заметался в пространстве. Как он мог забыть!.. Его спаситель! Тот, кто мгновенно расправился с теми тремя ублюдками и принес его сюда – до сих пор здесь... Однако всё, что видел полуслепой лев – это лишь большой темный силуэт. Понятно только, что незнакомец стоит; сложил на груди лапы, кажется? И вроде бы смотрит вниз – на еле живого Монгометри… И тут… его посетила внезапная, невозможная, абсолютно сумасшедшая идея... ...телохранитель?.. У Монгометри никогда не было телохранителя. Он не доверял никому. Даже обслуге было строго запрещено заходить в его спальню и кабинет. Должно быть, именно поэтому голый пол был усыпан окурками и скомканными бумажками, а в углах скопились комья пыли. Окон в кабинете было два, но одно, точно как и глаз хозяина, было слепо – заколочено почерневшими досками – и не пропускало свет, а другое – мутное, покрытое густым слоем многолетней пыли – не протиралось, похоже, никогда. ...И все же никакого сомнения: любой, кто поступит ко мне на службу телохранителем, видит цель своей жизни в моей смерти. Это ясно, как светлый день! Но этот неизвестный – он спас мне жизнь... и уже сто раз мог убить меня, если бы захотел. Стоит попробовать?.. Наверное, я схожу с ума... Это страшно неосмотрительно... Завтра я уже не проснусь... Но если не нанять телохранителя, то уж наверняка не жить!.. Так спорил сам с собой Монгометри, корчась на диване и выставив на спасителя круглый мутно-серый глаз, словно рыба, вытащенная из воды. Наконец он перевел дух и заговорил. – Откройте верхний ящик стола, – проскрипел он слабым голосом, – там в футляре должен быть монокль... Дайте его мне. Когда цепкая, почти птичья лапа Монгометри схватила стекло и судорожно вставила в глазницу, перед его взором предстал, наконец, спаситель... Да, то что надо. Спокойствие и мощь. Странная красная масть – не здешняя масть… Да не это – что еще важно?.. – Там в коридоре в углу – подставка для тростей… – едва слышно квакнул Монгометри, однако же заинтересованно дергая зрачком. – Возьмите ту, что с медным набалдашником... Принесите ее мне… Поговорим кое о чем. Идеальный телохранитель... Впрочем, он, конечно же, тоже попытается меня убить... Об этом говорят его глаза... Но я буду следить... следить за ним... хм... Да! Не-е-ет, господа! Я не умру!.. Не дождетесь! Не порадуетесь! Дюк выглянул в коридор. Пока он доставал и отряхивал от пыли одну из палок, в голове крутилась мысль о сейфе. В кабинете был один сейф. Обслуга далеко. И Монгометри тоже там, в кабинете. Все просто, очень просто... Но есть загвоздка: а если сейф не тот? Другой он не успеет отыскать, а бодрствующей охраны что-то многовато даже для Дюка. Сейф выглядел вполне нормально: ненормально выглядел лев. Что если он хранит то, что мне нужно, в каком-нибудь подвале? Можно сделать все сейчас и проиграть; подождать будет разумнее. Дюк мягкими шагами вернулся в кабинет, отдал трость (на набалдашнике которой он приметил царапины и зазубрины), снова встал, стараясь не загораживать слабый, тусклый свет. – Я тебя слушаю, – сказал волк, снова скрещивая лапы на груди. Монгометри кивнул, потряс пальцем в знак просьбы подождать и, вцепившись единственной рукой в диван, попытался встать. Это ему не удалось: и без того ужасно слабый, теперь он совсем обессилел. – Помогите мне, – каркнул Монгометри, задыхаясь, однако же пытаясь держать деловитый и независимый вид. Пришлось Дюку и тут помочь. Проблема заключалась вот в чем: Монгометри был не только одноглазым и одноруким, но и одноногим. Почти половину его тела когда-то забрала себе смерть, и правая нога кончалась коленом: когда он стоял, опираясь на костыль, подвернутая штанина едва виднелась из-под полы пальто. Таких, как он, врачи рекомендовали уже возить в кресле-каталке, но упрямство и подозрительность – а может, и нежелание признавать эту частичную победу смерти – заставляли Монгометри всё делать самостоятельно и продолжать кое-как ходить, если это можно было так назвать. Вот и теперь он всё-таки поднялся и, кособоко подпираясь тростью, добрался до широкого, массивного стола, за которым проводил все свои дни. Оказавшись на своем месте, Монгометри окончательно пришел в себя. Он устроил на столе угловатый, кукольно-аляповатый протез, обтянутый черной перчаткой, а живой рукой указал волку на стул напротив. Наконец, Монгометри закурил папиросу через длинный эбонитовый мундштук, а Дюк молча отказался. – Картрайт Монгометри, очень рад знакомству, – Монгометри слегка наклонил голову, сверкнув моноклем и не сводя с собеседника несколько безумного взгляда. – Позвольте узнать ваше имя?.. – Меня зовут Дюк Долорес Фредерико Кучильио Мачете, – раздельно сказал Дюк. – Прозвище Саблезубый. Я с Юга, из-­за океана. Раньше был пастухом овец. Давно. Помимо воли возникла странная картина – скудная земля желтоватой террены, толпятся овцы, штук сто, и все сбились в кучу. Дюк умел выискивать места, где травы много, и его овцы никогда так не мучились. Только было это недолго. Толпы зверей, марширующих по узким улицам. Для марша они идут слишком быстро, но Дюк всегда успеет взять того, кого надо, на мушку. Здесь же, в толпе, плач, здесь же радость. По ночам – зеленые огни города, распахнутая террена на окраине – городок небольшой, он открыт всем ветрам. – Участвовал в революции, там, у нас. На обеих сторонах. Давно. – Голос Дюка, отвечающего на вопросы Монгометри, гулко ходил под сводом – эту отличную акустику нужно будет учесть... Лимонная луна над городом. Дюк чистит ружье, или забрался в подвал и готовит в переносной кузне новые ножи. Где бы он ни был, эта зеленая луна стоит перед его глазами и отражается в них. Это было давно. – Приехал сюда. Ищу работу. Всё. Поглядывая сквозь ленту дыма серым дымным же глазом, Монгометри учтиво кивал на каждый ответ Дюка... Подумать только – как раз ищет работу… Да, да, то что надо. Ну что же, безумствовать так безумствовать. Эхе-хе-хе... – Есть предложение. У меня есть вакантная должность – телохранителя. Сегодня вы прекрасно себя показали, и я не могу не признать, что вы как нельзя более подходите на это место, – Монгометри отнял от губ мундштук и позволил себе легкую (и довольно страшненькую) улыбку. – Оплата хорошая. Условия тоже. Жить будете здесь же, в отдельной комнате. Согласны? Монгометри протянул вперед протез, видимо – для рукопожатия. Не изменившись в лице, Дюк пожал кукольную деревяшку. Та противно скрипнула, словно одобряя новый союз. – Я согласен. Комната здесь же – это отлично. Дюк поднялся, подошел к краю стола, встал как вкопанный. Он знал, где и как должны стоять телохранители. Он умел сохранять неподвижность статуи сколько угодно долго. Красный волк казался раза в два больше и шире Монгометри, возвышался над столом, как косматая вершина над сухим каньоном. Дюк ощутил, что все на своих местах. Однако Монгометри что-то беспокоило. Это было сложно скрыть на таком нервном лице. Он словно хотел сделать что-то, и чтобы никто не видел… – Я очень рад, что вы приняли мое предложение, уважаемый Мачете, – задребезжал он спокойным голосом (в отличие от тела, голос Монгометри контролировал неплохо). – В таком случае осмотрите, пожалуйста, свое новое место жительства. Вещей, нужных для перевоза, нет? Отлично, значит, располагайтесь, как удобнее... Что требуется, сразу говорите. Подниметесь по лестнице на второй этаж, и первая же дверь налево. Не волнуйтесь, там никого нет. В моем крыле никогда никого нет. Что ж, вот и еще одна хорошая новость. Дюк послушно отправился на второй этаж, вдыхая запах пыли, смешанной с табаком. Этот запах прочно въелся во все вокруг, Дюку пришло в голову выражение, слышанное давным-­давно: мерзость запустения. Точно. Оно. Дюк поднял с полу несколько окурков и бросил в мусорный ящик по пути. Готов поспорить, он проверяет, есть ли в мусорках бомбы. Комната была большой – неудивительно, в таком доме все комнаты большие – так что даже Дюк умалился и потерялся в ней. Топчан у окна (Дюк немедленно развернул его так, чтобы спать мордой к двери, на север), деревянный стол (Дюк провел пальцем по крышке и сдул целый клуб пыли, осевший частично в волчьих обвислых усах). Стул. Скрипит. Дюк подправил, засунув под сиденье бумажку. Дверь тоже скрипит, потом нужно смазать. Окно пыльное, паутина... ну что ж, вот и вся комната. Куча свободных углов. Если что, если скрутят – есть где развернуться. А в это время внизу, в кабинете, продолжал мучиться Монгометри. То ли от того, что он ударился, то ли от переживаний, то ли еще черт знает от чего – растревожились разом все его болячки. Даже верный табак не помог – лишь чуть-чуть успокоил нервы. А Монгометри искал настоящего избавления – и, к сожалению, найти его можно было только в одном. Ему ох как не нравился этот вариант, но ничего другого не оставалось… "Плохо… Еле слез ведь с этой дряни – и вот опять?.. Однако все-таки придется... Иначе не вытерпеть... Какой сегодня ужасный день... Да я, пожалуй, чудом выжил..." – думал Монгометри, и даже волосы его сероватой гривы шевелились от ужаса. Он сдвинул повязку на лоб и ощупал горячее дряблое, провалившееся внутрь веко отсутствующего глаза. Потом медленно натянул повязку обратно. Как больно... Нет, так невозможно вообще. Так, всё, пора это прекратить. Он запустил руку в ящик стола, достал шприц и полупустую склянку. Тонкая лапа Монгометри действовала очень ловко и быстро – за много лет он научился всё делать ею не хуже, чем двумя. Подняв к свету наполненный шприц, Монгометри постучал по нему длинным кривым когтем и сделал себе инъекцию. Ну наконец-то. Теперь минут десять – и станет легче... Намного легче… Жаль только, что быстро пройдет. Слишком маленькая доза – для меня-то... Надо немедленно послать Мачете за нормальным лекарством… Я ведь за ним и шел – да так и не смог дойти... Почему Мачете?.. А кого же еще?.. Любой другой, без сомнения, принесет мне яд вместо лекарства – это ясно... Дюк услышал голос Монгометри и пошел опять вниз. Со вторым этажом почти все ясно. Где вход в подвал, вот что интересно? И еще – масла бы достать... Ну, и еще кой-чего. В эту ночь Дюк работать не будет. В этом доме нужно хорошенько осмотреться. – Купите, пожалуйста... Принесите, – вежливо проскрипел Монгометри, протягивая Дюку рецепт и деньги. – В городе несложно найти аптеку. Вечером я вас жду. И уже потом, после того как за Мачете закрылась дверь, на Монгометри наконец снизошел блаженный покой. Не было больше ни боли, ни разбитого тела – он словно освободился от них и существовал теперь так, как всегда хотел, как и должен был – чистым, обогретым и словно бы даже кем-то любимым. Не было ничего слаще этих коварных объятий дурмана. Стало очень хорошо и тут же страшно захотелось спать, и Монгометри покорно заснул – прямо в кресле, почти не меняя позы, только предварительно затушив папиросу. Через какое-то время он открыл глаз. Сколько времени прошло? Час? Два?.. Какая разница. Он вспомнил, что еще не позвонил в полицию, и сразу набрал номер, дергая изогнутым когтем дырки диска. – Срочно. Экстренно! Говорит Картрайт Монгометри. Сегодня около пяти часов вечера на меня было совершено покушение! Прямо возле моего дома. Да, да, на перекрестке. Трое неизвестных, проезжая в автомобиле марки "Морд", напали на меня… Да. Да! Огнестрельное. Нет, я не ранен... Немедленно узнайте, кто за всем этим стоит. Подробности следствия сообщайте мне... Положив трубку, Монгометри приступил к своей ежедневной работе. Он хлопнул на стол пачку циркуляров, приказов и распоряжений. Поскольку стол, за исключением небольшого пятачка, на котором умещался сам Монгометри, был покрыт неизбежным слоем пыли, она тут же поднялась в воздух. Но Монгометри давно научился не обращать на это внимания... Он взглянул на ряд тускло отсвечивающих печатей. Чтобы иметь доступ хотя бы к одной из них, многие отдали бы что угодно… Но никто не согласился бы отдать столько, сколько отдал Монгометри. Половину себя… и нормальную жизнь в придачу. Впрочем, знай он всё заранее – он бы и сам не согласился… Но кто же об этом спрашивает. Никаких следов прошлого, когда всё было как-то иначе, нельзя было найти в его доме. Оно исчезло бесследно, словно пропало вместе с рукой и ногой, и не было известно никому. Скорее всего, Монгометри и сам о нем не думал. Всё, что у него теперь было – большой полупустой дом, заменяющий ему раковину, в которую забивается улитка; грязный кабинет, болезни, постоянный страх, ну и достаточное количество денег, которые он даже не умел толком тратить. В доме тут и там стояли громоздкие, потемнелые скульптуры с львами, орлами и драконами. Не то чтобы они нравились Монгометри, но когда-то, когда он покупал их, он считал, что это статусно и солидно. Теперь ему и вовсе было наплевать, а в клюве бронзового орла на втором этаже забыто торчал окурок – так хозяин дома подшутил над статуей. Потянув блеснувшую кольцом вершительную лапу к письменному прибору, Монгометри взял ручку и стал читать, подписывать, ставить штампы, отклонять и подтверждать, писать поправки мелким нервным бисером. И снова читать, ставить, и писать, писать, писать… Эта рутинная текучка была для Монгометри в каком-то смысле естественней, чем ходить или даже дышать. Чтобы ходить и дышать, нужно было порой еще постараться, а тут шло и впрямь как вода – не занимая ни ума, ни сердца. Но… силы она отнимала. Еще как. Уже стемнело, когда Монгометри откинулся на спинку кресла, глядя в мрачный потолок. Что-то в последнее время он стал очень уж быстро уставать... Некогда расслабляться. Расслабишься вечером... Монгометри стряхнул пепел, как всегда, прямо на пол. Впереди еще много, много работы... Город – совсем как многие, многие города. Такой же темный от спускающихся сумерек. Да и огни... только не зеленые. Аптекарь, подозрительно меряющий взглядом набыченную фигуру волка. Тонкие пальцы, отсыпающие что-то в пакетики и бумажные кульки. Дюк сунул лекарство в карман и вышел наружу, на узкий тротуар, почти скатившись на мостовую. В этом городе дома были очень близко друг к другу, улицы – совсем узкие. Это неважно. Просто удобно прятаться, если что. Да и луна... Нет, луна другая. Желтая – седая, глупая какая-то. Нет в ней зелени, светит она неправильно, и если что – пожалуй, выдаст... Но тут уж Дюк сам не сплошает: прятаться он умеет. Магазинчики, светящие в темноту слабыми огоньками... Ага, то, что нужно. Дюк завернул в одну из дверей, остановился перед прилавком, глазами показал на нужный товар... Масло, завернутое в пергамент, он положил на подоконник в своей пустой комнате. Бутылку снес вниз. Постучал и вошел. Под темным окном, под ясной лампой, скорчился за столом Монгометри. Враг и цель. Но – работодатель, временный хозяин. Как ни абсурдно, с хозяином нужно было закрепить сделку. Мачете знал заветы предков-пастухов. И не собирался нарушать их. Круглая бутылка с прозрачной жидкостью утвердилась на столе. Рядом выкатилась пара лимонов. Дюк развязал мешочек, вынутый из-­за пазухи, и насыпал на сукно горстку соли. Он увидел, что Монгометри понял его: подвинул стакан. Сам Мачете с каменным лицом хлебнул из горла, и сказал, припоминая, как это должно звучать: – Прозит... Монгометри отложил все дела, затянулся напоследок и выбросил очередной окурок куда-то в сторону, а потом поднял взгляд на Дюка. Лев вдруг подумал, что в чьем-то присутствии так вести себя, мягко говоря, приличным не считается. Если бы он мог – то, наверное, немного прибрался бы, и открыл бы окно, проветрить. Но он даже не знал, открываются ли здесь окна. Сам он этого никогда не делал. Да и все равно не мог... Поэтому Монгометри лишь слабо махнул ладонью, отчего сизый дым, плотной завесой сгустившийся над столом, никуда, естественно, не делся, и заглянул в стакан. Отравы нет, нет никакой отравы… Мачете только что пригубил из этой бутылки. Верно же?.. Всё в порядке, да. Монгометри поднял стакан и посмотрел на волка, отсвечивая стеклом монокля. – Прозит. После чего, показывая свое глубокое уважение к Мачете, выпил до дна. Лев сожмурился до слез, решительно заел лимоном – и сморщился еще больше. Дюк кивнул и снова наполнил стаканы. Давно прошло то время, когда он морщился от чего-­либо. Разве что совсем в детстве. Да и то вряд ли... Когда полевой врач Матиас зашивал ему какую­-то рану, после той заварушки на площади, Дюк смотрел в окно. Он снова видел террену, темноту, и некогда было думать о ране. Обо всем думать – головы не хватит... Как бы Монгометри ни гримасничал и ни мигал, алкоголь пришелся ему по вкусу. Он выпил еще стакан, через некоторое время – еще, а после вдруг нарушил молчание весьма пространной меланхолической речью. – А ведь знаете, уважаемый Мачете, мне порой нелегко приходится... Не сочтите за нытье, конечно... Впрочем, вам, наверное, все равно. Это правильно. При вашей работе вам должно быть все равно... Должно быть... да... Теперь я, кажется, понял, чем вы мне понравились – еще тогда, когда я вас увидел, когда вы дали мне монокль... Знаете, чем? Вы не боитесь меня, и вам не противно. Коллеги никогда не смотрят мне в лицо. Зато почему-то всегда смотрят вслед… Мои подчиненные боятся меня – страх стоит в их глазах, и они не в силах его скрыть... Неужели я так страшен, Мачете?.. Ведь когда-то я был физически полноценен. А они – они перешептываются – ну и что это за жуткий старик?.. Старая развалина! А ведь я не старик, вы знаете, мне всего сорок… хм… пять! Когда-то я был далеко не последней фигурой в правительстве. И до сих пор... Вы не представляете, сколько негодяев постоянно делает на меня заказ. О, вы узнаете!.. Я, Мачете, не сумасшедший. Многие говорят, что я сумасшедший – знаю я таких, лишь бы языком трепать... Я просто хочу жить, уважаемый Мачете. Так же, как все хотят. И вы мне поможете выжить, так ведь?.. Тут Монгометри дерганно, угловато повернулся, и распахнутый серый глаз, в котором, как в какой-то жуткой воронке, безумие мешалось с надеждой, заглянул Дюку прямо в лицо. – Мне говорили, что я чрезмерно мнителен, что это все зря – и вот, пожалуйста. То, что произошло сегодня – очередное подтверждение того, что осмотрительность никогда не бывает лишней... Да, не бывает, хм… Значит так... Жить. Да, жить. Если это можно так назвать, конечно... Жизнь – это... Кхххе... – Монгометри тяжело, сдавленно заперхал. – Это... Хм. На чем я остановился, Мачете?.. Впрочем, какая разница... Не обращайте внимания... Просто... у меня бывает... Это пройдет... И вообще, что-то я не то говорю... Пожалуй, мне пора. Извините... Мачете не пошевелился, когда Монгометри, продолжая что-то невнятно бормотать и кашляя, проковылял мимо и вышел. Он отметил про себя, что лев быстро пьянеет, поставил в сознании галочку – и опять замкнулся на себе и своем стакане. Дюка тоже боялись, он это знал, но не испытывал от этого ни досады, ни гордости. Так же точно, как, глядя на подвыпившего Монгометри, он не ощутил ни жалости, ни отвращения, ни равнодушия. Мир был очень простым, простым он и остался. Бутылка, работодатель, который станет жертвой, сейф в углу, который Мачете сегодня не будет вскрывать, хотя и остался один – уже выпил, уже нельзя, видал он таких ковбоев, которые упивались в помело и потом погибали от самой малой нелепости… Вот так, до простоты, до легкости, и никаких сомнений быть не может. Дюк делает только то, что считает нужным. Жить хочешь?.. Извини, ничем помочь не могу. Мнителен? осторожен? – отлично. Жить, значит, хочешь? Что же это за жизнь?.. Дюк, всегда поступавший лишь по собственному разумению, легко поднялся со стула. Нагнулся, подобрал горсть рваных бумажек, смешанных с окурками. Переложил в кучку. Нагнулся снова. Сгреб еще мусора... Когда, собирая дрянь с пола, он воткнулся плечом в сейф, он даже не заметил. Прошелся до окна. И обратно. Вот и все дела. Снова взял бутылку, выпил, принес тряпку, воды из уборной – и быстро вымыл весь пол, и еще раз – так, что наконец с неистертого паркета в углах (на середине он был исшаркан в крошки) на Мачете глянула его собственная каменная физиономия с повисшими усами. Занялся окнами... закончив в кабинете, Дюк планомерно переместил все тряпки и ведро в свою комнату и прибрался там так же тщательно. Напоследок смазал дверь, принес бутылку, прикончил остатки и лег спать. Первым ощущением, завладевшим всем хилым организмом Монгометри, когда он проснулся на следующее утро, был голод. Не неожиданный и внезапный, как это бывает у нормальных зверей, а привычный, постоянный, надоевший. Помимо самого льва и его телохранителя, в доме были еще несколько охранников (они приходили на службу утром и довольно бестолково тут торчали весь день) и пожилая толстая собака Берта. Эта Берта была и уборщицей, и кухаркой, но поскольку Монгометри уже давно строго-настрого запретил ей появляться в его крыле, при желании что-нибудь съесть надо было тащиться к ней, в то, другое крыло. Монгометри очень не любил там появляться – и потому, что у слабонервной Берты подкашивались лапы при виде хозяина, и потому, что в чистой обстановке ему было неуютно и непривычно, и потому, что просто было неохота. Поэтому ползал туда Монгометри редко, обычно не чаще раза в день, а с чувством голода давно смирился и не обращал на него внимания. Вторым ощущением было совершенно непреодолимое желание курить. Это тоже было нормально. Но еще – голова. Да. Голова болела как проклятая… И тошнило препротивно. Монгометри долго не мог вспомнить, что делал вечером... Тьфу, черт… Ну, точно. Напился вчера! Надрался, как позорный студент... Отдохнул, называется! Вот наказание... Он нашарил на тумбочке у кровати монокль и вставил его в глазницу – так начиналось каждое утро. Потом нащупал на той же тумбочке портсигар и выкурил две папиросы подряд. Рука тряслась, и он случайно подпалил свои львиные усы – те закрутились в разные стороны – и потом долго ругался. Он кое-как натянул взамен спальных штанов брюки и невероятным трудом надел ботинок, подобрал валяющуюся у кровати трость и выполз из комнаты во всей красе – тощий, как смерть, кривой и костлявый, с уродливой искусственной рукой, в болтающейся грязной безрукавой майке. Однако его испытания только начинались. Чуть качаясь, Монгометри остановился на верхней ступеньке и с непередаваемым страданием на лице посмотрел вниз. О-о-ох, как же я ненавижу лестницы!!.. Чертыхаясь и постанывая, он все-таки спустился, отдышался и мимодумно прошаркал в кабинет. С кабинетом что-то случилось, и Монгометри очень долго не мог понять, что. Непонятно почему, стало светлее. Лев поглядел на пол и увидел свое мутное отражение. Прекрасно... Просто превосходно... Что тут произошло вчера? Да, я думал, что хорошо бы прибраться, но вслух, кажется, ничего не говорил... Сейчас я скажу Берте пару ласковых... Так, ворча под нос и чувствуя себя совершенно разбитым, Монгометри тащился в другое крыло. Дюк возник из темноты коридора – то ли уже давно стоял здесь, то ли бесшумно подошел – в любом случае Монгометри почти столкнулся с ним, но волк не посторонился. Он взирал на льва с видом идола, чье лицо не меняется даже от времени. В одной лапе он держал стакан, и было видно, что содержимое его исходит теплым паром. – Бульон. И чили-­перец. От головы, – сообщил Дюк. – Там собака. Помогла сварить. У меня на родине все так делают. – Голос волка был ровным, а такой голос удобно слышать с больной головой – он не беспокоит. Вроде бы, Дюку и надобности не было как-то облегчать утро льва. Но Мачете нисколько не хотел постоянно чувствовать чужую больную тяжесть – ничего хорошего ходить весь день за тем, у кого голова раскалывается. Так что Дюк, страшно напугав Берту, заставил ее изготовить "лекарство". – Еще... – прогудел он, – мусор там был. Убрал. Всё. Жду приказов. Если нужно, насыплю обратно. Монгометри взял стакан и, отогнав машинальную мысль о яде, выпил. Потом вытер губы ладонью и посмотрел на волка. Повязки не было, и опавшее веко отсутствующего глаза нервически дернулось. – Не надо обратно... Через полчаса Монгометри прочно угнездился в своем вечном кресле, поминутно протягивая паучью лапу за различными бумагами и горбясь, словно гриф-стервятник, а за его спиной неподвижной скалой стоял Дюк. Монгометри опять что-то писал, сжав зубами мундштук, разражался кашлем и по временам ежился от непривычной чистоты. Потом вдруг задребезжал телефон и состоялся короткий малопонятный разговор, после которого Монгометри заметно оживился. Положив трубку, он повернулся к Дюку и сообщил: – Через полчаса, уважаемый Мачете, я поеду на железнодорожную станцию. И вы меня сопроводите. В подтверждение Монгометри кивнул и оглянулся, ища, куда бы бросить очередной окурок. Нет, на пол – это будет просто свинство... Он полез в выдвижной ящик и, косясь на волка, поставил перед собой пепельницу темно-зеленого стекла, до тех пор погребенную в недрах стола и никогда не используемую. Потом Монгометри поднялся к себе, чтобы одеться поприличнее, но в итоге вышел в абсолютно таком же черном пальто, как и было, только немного почище. Собственно, все вешалки в гардеробе были заняты именно такими пальто, ничем не отличающимися друг от друга. Еще Монгометри надел наименее мятую рубашку, жилет и галстук и вставил было искусственный глаз, но поглядел в заляпанное зеркало и сразу вспомнил, что так выглядит еще хуже. Стеклянный шарик смотрел зрачком в другую сторону и глубоко проваливался, потому что ослабевшие мышцы глазницы плохо его держали, вдобавок из-под века лезла какая-то слизь. Мда, красавец... Монгометри вынул дурацкий глаз обратно, надел повязку и пошел на выход. Через пять минут Дюк смотрел на старомодную машину, сиротливо стоявшую в середине пустынного гаража. Нет, это не дело. Хилая машина. Защиты почти нет. Совсем не хочется, чтобы Монгометри пристукнули в городе или во время загородной поездки. Это будет совсем глупо. Просто непозволительно... – Старая. Ненадежная... Я бы сменил, – буркнул Дюк, заводя мотор и оборачиваясь на хозяина. Монгометри ничего не сказал, но заинтересованно насторожил ухо. – Знаю, где и как. Потом Мачете забрался внутрь (машина скрипнула и осела набок), услышал, как хлопнула дверца за Монгометри, обхватил красными лапами руль и вывел вороной скрежещущий "Вольф" за ворота. Ведя машину, он отметил про себя, что дорога – хорошая, даже неожиданно хорошая для захолустья. Все же в этой стране следят за дорогами... Дюк припомнил, как года три назад они подъезжали к Сан-­Каторсе­-де-­лос­-Канта на встречу с Марьячи в его родовом логове. Да... сколько там было оружия... Но на подъездных путях, и без того размытых тропическими дождями, полиция устроила кордоны, а густые заросли по бокам не давали проехать в обход. Мачете был тогда за рулем, и они прорвались. И за следующим же поворотом бесславно слетели в кювет, перевернувшись несколько раз. Да, такие были дороги... Каждый раз, когда Дюк пытался прибавить газу на легкой старой колымаге, в моторе что-то натужно скрипело, и он сбрасывал скорость. Получалось ехать очень медленно, и ничего хорошего в этом не было. И вот зашуршал под колесами асфальт пригорода. Дюк гнал машину параллельно железнодорожным путям, потому что они должны были попасть на станцию. Здание станции представляло из себя что-то вроде сарая, но Мачете, привыкший к штабам в подполье и помнивший низложенного короля, ютившегося в овраге за городом, обратил внимание только на тесноту помещения и ненадежность двери. Он вышел из машины, огляделся, оценил пустоту и тишину старой станции и лишь потом открыл дверцу пассажира, протянув руку, чтобы помочь Монгометри выбраться. Тот вылез с неизменным достоинством и с усилием попрыгал вперед на своем костыле, как подбитый камнем старый кладбищенский ворон. Когда Монгометри направился к сараю, Дюк пошел позади него. Какая­-то машина притормозила за углом; кажется, скрип этих тормозов он уже не раз слышал во время поездки. Это мог быть патруль, могли быть и враги. В любом случае Дюк закрывал Монгометри широкой спиной и был спокоен. Он довел льва до дощатой двери, впустил и плотно прикрыл дверь за собой. Монгометри, как по волшебству, переместился за низкий стол, не очень чистый и не очень ровный, и как-то сразу прирос к нему. Дюк постоял у двери, потом занял свое место позади хозяина. Передние лапы волка, по обыкновению, были скрещены на груди, лицо, как всегда, ничего не выражало, и, как всегда, он был готов к любому мгновенному действию. Тут к станции с грохотом и свистом подошел какой-то паровоз, и спустя минуту дверь робко пихнули. Затем в нее протиснулись потрепанный заяц с перепачканной физиономией, такая же чумазая собака в переднике и высокий тощий крокодил, похожий на сосну, с саквояжем в лапе. Монгометри вскинул подбородок и сквозь монокль критически рассмотрел каждого члена паровозной бригады. Они самые, рельсодралы. Сразу видно: ни мозгов, ни воспитанья. – Так-­так… – пробормотал он, постукивая по столу когтями. Заяц, явно храбрясь – это Монгометри без труда прочел у него на физиономии – промаршировал к столу. Комбинезон зайца был пятнист от копоти и угля, нос разбит, лоб перебинтован. – Машинист Недрейфер, помощник Лайко и доктор Тиглатпал... тьфу, Тиглатпасалар прибыли за вашим поручением!! – вытянувшись в струнку и зажмурившись от усердия, проорал заяц. Монгометри приподнялся, как кобра, и воззрился на Недрейфера гипнотическим взглядом. Заяц сглотнул, покосился на Дюка и задрожал еще больше. – Затруднения в пути не возникали? – прошелестел Монгометри. – Никак нет!! – на всю станцию сообщил Недрейфер. Монгометри поморщился: – Говорите тише. Что вам требуется для дальнейшего продвижения на юго-восток? – Воды бы… и угля… И… нельзя ли нам теплушку какую-­нибудь?.. – Вы что же, милейшие, на одном локомотиве? – Да, командир! В тендере все сидят. – Я вас понял. И я не командир. Перед Монгометри тут же словно сами собой возникли три бумаги, которые он, едва глядя, заполнил строчками, подписал и притиснул печатью, после чего придвинул к машинисту. – Уголь. Вагон. Провизия, – бросил Монгометри. Ценные для паровозников бумаги поспешно и бережно забрала собака. – Теперь задание... Монгометри с трудом поднялся, вылез из-за стола и подковылял к карте, висевшей на стене. – Вы поведете путеразрушитель, – скрежетнул он, окидывая всех сразу мутным оком, и постучал по карте концом мундштука. – Тут! Сломаете пути вдоль линии фронта. Люди больше нуждаются в железной дороге. Мы, звери, можем без нее свободно обойтись. Таким образом, перевес в войне очевиден. Дело за малым: сломать пути, и я вам сейчас покажу маршрут. Недрейфер только моргал и нервно оглядывался на товарищей. Когда Монгометри стал объяснять маршрут, машинист так вылупился на карту, точно видел ее впервые. Собака тоже хлопала глазами; умным выглядел один крокодил, который как раз не имел к делу никакого отношения. – В Зайцбурге не останавливайтесь. Там сейчас неспокойно. Потом пересечете границу области и окажетесь в Нижнебарсовске. Кисломордск останется на западе. Все понятно? – Да... – Альтернативный путь проходит в квадрате У-­6. Время военное, все может случиться. Бронепоезда у меня нет. Это, конечно, увеличивает риск, но вместе с тем скорость и маневренность. Вам все ясно, уважаемый? – Ага… – Своё "ага" приберегите для дружков-рельсодралов. Вопросы есть? – Не-ет! – нестройным хором ответили собака и заяц. Монгометри смотрел на них и сомневался, справятся ли они. Жалко их не было нисколько. Было скорее чувство неудовлетворения. Он скривился: снова стало тошно и захотелось курить. – Чтобы через полчаса все было готово. Идите... А вы, доктор Тиглатпасалар, проследуйте, пожалуйста, за мной. Мне нужно кое-что узнать. Заяц и собака вышли. С первого взгляда было ясно, что никакой опасности они не представляют, что и на войне, по сути дела, оказались как-то случайно. Дюк посмотрел на дверь, потом вслед хозяину, удалявшемуся с крокодилом. От крокодила тоже ничего не будет – рептилиям, конечно, доверять нельзя, но в то же время толку от них никакого. Сколько помнил Дюк, они служили либо на мелких речных суденышках, либо какими­-нибудь смотрителями музеев. Слишком медленная кровь. И все же Мачете держался поближе к двери. Ровно настолько, чтобы быть начеку, но не подслушивать. Дюк редко думал над двумя вещами сразу, иначе он удивился бы, как его нежелание подслушивать противоречит стремлению выкрасть документы... Но волк не заметил никакого противоречия, тем более что входная дверь снова распахнулась и в проеме возникла собачья морда. Мачете достаточно было одного шага, чтобы протянуть руку и прикрыть дверь вместе с собакой. Нечего ей тут делать... Дюк взвесил в уме, не кинуть ли нож, но передумал – вроде только что давали задание, не стоит убивать знакомых Монгометри… Бормочет что-то... Мыло дать просит... да лишь бы отвязалась. Дюк вынул из кармана мыло, завернутое в бумагу. Вообще-то мыло он хранил для дезинфекции, так же как и спирт. Мачете отпилил ножом половину ломкого куска, завернул в бумагу, взял сверток двумя пальцами и выкинул за дверь. Там завозились, и все стихло. Через четверть часа Монгометри, отпустив доктора Тиглатпасалара, враскачку ковылял обратно по короткому коридорчику, пыхтя как чайник от гнева и обиды. Терпеть не могу чешуйчатых! Толстокожие, бесчувственные… Только время зря тратить... И что он сказал, этот врач! "Вы много курите" – а то я не знаю, считать наверное разучился, кипел Монгометри. Отказаться от табака?.. От верного, любимого табака? Уму непостижимо… Да я только тогда и счастлив бываю, чуть не со злыми слезами думал Монгометри, когда ясным летним вечером закуриваю желанную папиросу, сидя в кресле в саду. Да какой вообще без этого смысл! Нет, к черту – буду курить и точка! (С задней стороны его дома в самом деле имелся небольшой, порядком запущенный сад. Садовника Монгометри давно выгнал (подозрительный тип!), а сам в сад не выходил, потому что – мало ли, снайперы. Так что последний раз он там сидел года четыре назад, но имел плохое ощущение реальности и искренне думал, что бывает в саду довольно часто.) И снова Монгометри вспоминал недавнюю беседу с доктором Тиглатпасаларом, и снова злился, понимая, как мало здесь радостного. Даже слишком мало. Даже еще меньше, чем Монгометри предполагал… Да что там: чертов крокодил, как видно – начисто лишенный врачебного такта, прямо так и сказал – "вы так долго не протянете"!.. Вот спасибо! Обнадежил, нечего сказать! Прям-таки, братец, оглоушил! Хорошенькое дельце... А ведь еще тогда, в столичной правительственной больнице, лишь изредка спускаясь в мир из теплого рая наркотической эйфории, видя угрюмую морду прославленного профессора, хирурга-медведя, всё время молчащего, вместо того чтобы дать какой-то прогноз; видя вместо своего собственного лежащего тела перед собой что-то странное и жутко-чужое, стянутое бинтами и накрытое одеялом; превратившись в какой-то слитный, отупелый, почти лишенный ощущений кусок себя; слыша стук инструментов о металлический лоточек и чувствуя самые неприятные на свете больничные запахи – тогда Монгометри пообещал себе, что будет жить... Не для того, чтобы радоваться жизни – теперь об этом нельзя было и мечтать. Не для того даже, чтобы совершить возмездие... а скорее просто назло. Жить назло. Назло всем, кто не хочет, чтобы он жил. Он не умрет весь, он будет жить, все равно будет!.. Пусть полумертвый, пусть больной... Но он будет жить, слышите вы – будет!!.. И курить – буду!! – Буду!! – каркнул Монгометри вслух, чем страшно напугал стрелочника-кота, который, на свою беду, навеселе шатался по задворкам станции. Лев скосил на пьянчужку туманный глаз, стукнул об пол костылем и сердито рявкнул: – Пошел вон!! Все вы тут лентяи, бездельники, дармоеды… Распушившегося кота сдуло вмиг, и Монгометри злорадно ухмыльнулся: ему немного полегчало. Пора убираться отсюда, пока еще какой-нибудь рельсодрал не упал от него в обморок. Наверное, у него сейчас очень страшное лицо... Э-хе-хе!.. Тут в тон его дико и неуместно торжествующим мыслям загрохотал, отходя, паровоз, раздался скрежет путеразрушителя. На станции переполошились даже служащие, но когда Монгометри вернулся в комнату, Дюк так же стоял посередине, хмуро поглядывая то на одну дверь, то на другую, и не делая ни одного движения. Он ждал приказов. – Уважаемый Мачете... – хотел было скомандовать отбытие Монгометри, но вдруг осекся, быстро повернул голову и ввинтил взгляд в дверь. – А!.. Я тоже чувствую... Там кто-то есть... Прислушиваясь, Шефферт усмехнулся. Потом оправил форму, набрался духу, протянул лапу и постучался. Таиться больше не было смысла. Дюк подумал что-­то неясное насчет станции и проходного двора. – Входи, – сказал он, прирасстегивая ножны и положив лапу на пояс с метательными ножами. Если она снова за мылом, придется убить. Если кто-то другой, может быть, тоже придется... Шефферт увидел через щель огромного красного волка и осторожно приоткрыл дверь, незаметно сжимая лапу на рукояти "кобра" на поясе под плащом. – Входи, – спокойно повторил Мачете. – Без оружия. И говори, кто тебе нужен или что тебе нужно. Шефферт почувствовал себя уверенней. Он попал куда надо. – Мне нужен Картрайт Монгометри, – твердо сказал он волку, который был почти на голову выше него, и показал документ, украшенный гербом, печатями и тиснением. – По секретному поручению высшего командования. Дюк отступил шаг в сторону. В помещение вошел подтянутый красивый овчар, блистающий погонами и пуговицами мундира. Увидев Монгометри и встретив недоверчивый одноглазый взгляд, пес слегка смешался, но после заминки произнес четко: – Моя фамилия Шефферт. Монгометри вдруг подковылял поближе, но вовсе не с тем, чтобы поздороваться. Он довольно бесцеремонно и неприязненно оглядел Шефферта со всех сторон, видимо, оценивая физические данные. Сравнив его с Мачете, Монгометри успокоился и протянул: – Да-да. Что вам угодно? Черт возьми! Он и впрямь чокнутый старик!.. Да он даже на льва не похож... Вытерпев странное изучение его персоны, овчар сложил на груди лапы и посмотрел на Монгометри прямо: – У меня к вам небольшая просьба. Это не будет вам ничего стоить… Вы знаете, о чем я говорю. Предоставьте, пожалуйста, все бумаги. – Мачете, откройте, пожалуйста, окно, – вдруг попросил Монгометри, словно и овчар, и предмет разговора совершенно перестали его интересовать. И только потом словно вспомнил, небрежно бросив: – Какие бумаги? – Самые обычные. Договор. О дружбе. – О дружбе? – О дружбе. – Нет у меня никакого договора. Повисла тишина. Дюк залез на табурет и поддевал ножом трухлявую раму. Окно было очень узкое и находилось под самым потолком. Небесно-голубые глаза Шефферта так и впились в Монгометри. Медленно подавшись вперед и с трудом сдерживая ярость, овчар выдавил сквозь сжатые зубы: – Либо вы мне сейчас же отдаете документы... – Нет у меня никаких документов! – сварливо отрезал Монгометри, теряя терпение. – А если бы и были – что это за тон? Возмутительно. Выйди вон, щенок! Он сердито свел брови и указал на дверь – ни дать ни взять школьный учитель, выставляющий наглеца из класса. – Ах вот ты какой, старый таракан... – с ненавистью усмехнулся Шефферт. Его рука резко дернулась вверх, и Монгометри влетел плечом в стену, оглушенный мощным апперкотом. Рядом грохнулся костыль. Овчар откинул полу плаща, и в его лапе сверкнул "кобр", а в голубых глазах – смерть... Один нож пронзил Шефферту лапу, так что "кобр" беспомощно выпал. Выиграв время, пока Шефферт озлобленно шипел, пытаясь вытащить метательный нож из лапы, Мачете быстро и мягко спрыгнул с табурета на пол и склонился к Монгометри, отбив пистолет ногой в угол. На этот раз он не сомневался ни в чем: лев должен жить. Дюк протянул лапу и схватил Монгометри за ухо. Он нащупал на ушной раковине какую-­то точку и сильно сдавил: стрелы ясности пронзили мозг Монгометри, безбольно возвращая сознание. Как только Мачете отвернулся, чтобы привести в чувство Монгометри, овчар, скрипя от боли зубами, левой лапой схватил нож за литую змеиную головку и сильно дернул. Издав звериный вой, он подобрал "кобр" и кинулся на Мачете. Монгометри был беспомощен и оглушен, его он не боялся. Надо было избавиться от телохранителя. Он ударил Мачете по голове рукоятью пистолета, тот от неожиданности упал на колено, тогда Шефферт просто прижал холодный ствол к виску волка. – Уже не так смел, да? – Овчар жестоко усмехался, с презрением взирая на замершего Мачете. В ореховых глазах Мачете не было страха. Он даже не приподнял век. Только что-то змеиное проползло вдоль усов, да где-то в глубине зрачков всколыхнулась нехорошая искорка. Мачете не шевелился – пока овчар занят им, он не тронет хозяина. Несколько минут враги сохраняли неподвижность. Монгометри наконец пришел в себя: едва дыша и захлебываясь, он с трудом приподнялся на локте. Изо рта у него текла мутная желтоватая слюна, глаз зажмурился от боли – по всему виду льва было ясно, что ему совсем худо. Снова всё болит… Снова по полу изваляли… Да за что опять… Почему?.. Как же ему это надоело, ну просто вообще невозможно уже… Монокль… здесь, на цепочке. Грязный… Протереть… так... Монгометри оторопел и даже перестал бормотать. Всё было хуже некуда: прямо перед ним припал на одно колено могучий Мачете, а у его виска, оскалясь, держал пистолет этот предатель Шефферт. Да, конец им с Мачете пришел – вот сейчас-то и пристрелит их этот остервенелый убийца – ведь за этим он сюда и пожаловал… – Я... хочу... жить! – откашлявшись и отплевавшись, вдруг упрямо прохрипел Монгометри. Он сказал это с упорством и будто со злостью, но на самом деле это была крайняя усталость. Эти слова отняли у него все силы, но все же он выговорил еще: – И чтобы жил Мачете... Ни черта в этой жизни хорошего, одна грязь и пыль, сопли и слюни, бессонница и работа, неудобства и трудности, а вокруг – сплошные злые уроды и недоумки. Мачете один был отдушиной в жизни Монгометри. Один только Мачете не выводил из себя – напротив, одним своим видом умел успокоить. Неизменно был нормален, тактичен, надежен, разумен и полон уважения. Помогал и защищал... Только когда Мачете стоит за спиной, Монгометри чувствует себя спокойно. Нет, Мачете должен жить! Они оба должны!.. Если я действительно хочу, то буду. И вы тоже, уважаемый Мачете. Дюк воспринял слова Монгометри как сигнал к действию. Он выбил "кобр", ударив сверху по кисти овчара, ухватил за раненую лапу. Он будет драться до последнего. Драться… за хозяина. Да. Шефферт взвыл от боли в лапе и понял, что в этой битве ему не победить. Мачете был явно сильнее, а уж если он сумеет достать ножи... Да еще и этот психованный лев опять закопошился – живучий, гад, не вышло его вырубить – он вроде ничего не мог, но от безумца можно ожидать любой пакости... Шефферт вслепую ударил телохранителя лапой в черной перчатке, тот слегка ослабил хватку – всего на секунду, но этого хватило овчару. Он вывернулся из лап Дюка, на бегу сгреб с пола "кобр" и кинулся к двери. Ругаясь сквозь зубы, Шефферт с бешеными глазами захлопнул дверь, повернулся и методично выпустил всю обойму "кобра" в дверь. На ней остался ряд ровных дымящихся дырочек. Чуткие уши овчара уловили, что Мачете, похоже, пригнулся к полу, прикрывая собой Монгометри, чтобы его не задели пули. Шефферт сбежал вниз по лестнице, молнией подлетел к "Джульбарсу". Распахнул дверцу, сел за руль и, повернув ключ зажигания, изо всех сил надавил на педаль газа. Два чертовых ненормальных!.. Если бы знал, что они так опасны, сразу бы сюда отряд гранатометчиков отправил! Теперь ни договора, ни выполненного приказа! Еще и разнос будет... И только когда опасность осталась позади, он зашипел, чувствуя, как намокает под черной формой белоснежный рукав рубашки. Мачете и в самом деле навис над Монгометри, прикрывая его от пуль, прошивающих дверь. За дверью взревел мотор – тот самый мотор, на звуки которого следовало обратить внимание давным-­давно! Волк успел выскочить и проследить, как черный "Джульбарс" заворачивает за угол. Он запомнил эту машину. Запомнил и не забудет. Он посмотрел, прислушался. Пусто. Никого. Этот овчар уехал. Испортил дверь и уехал. Мачете провел ладонью по шее – задело пулей, самой неожиданной, первой. Не увернулся! Вторая испортила башмак, разворотила подошву. Остальные попали в противоположную стену. Мачете оплошал, оплошал очень сильно. Сделал сразу несколько ошибок. Очень было глупо. Больше никто и никогда не подойдет к Монгометри! Дюк последит за этим! Дюк запнулся на полумысли. Он вспомнил слова, которые хрипел едва очнувшийся лев. Что это значило? Он хочет жить. И чтобы Мачете... Мачете никогда не думал о жизни и смерти – головы не хватит об этом думать!.. Но смерть только что гуляла рядом. Странно, обычно Мачете был ее союзником. Впервые он стал ее врагом. И, как со всяким врагом, был с ней жесток. Теперь она уносилась прочь на черных колесах, и самый их звук, самый запах Мачете уже не забудет. Он вернулся ко льву и подхватил его на руки. Монгометри был легким, весом едва ли не равным своему костылю. Мачете взял и костыль. Нужно выбираться с этой станции, они и так были здесь слишком долго. Тишина становилась ясной и четкой, и мысли Дюка возвращались на место. – Лучше поехать отсюда, – сказал он. Не дожидаясь ответа и не спуская льва на землю, он вышел из домика станции, пригибаясь, преодолел расстояние до машины и усадил Монгометри вперед, рядом с водительским местом. Если что, всегда успею прикрыть. Хочет жить... и чтобы Мачете... но эти вещи несовместимы. Уже сегодня ночью Мачете планировал добраться­-таки до документов. Нет... сегодня уже нет, не успеть. И надо сказать, что пора все же менять автомобиль. Монгометри остался сидеть рядом с Мачете в той же согнутой позе, в какую тот его посадил. Застывший прозрачно-серый глаз уставился в пустоту; и было бы вовсе неясно, в сознании ли лев находится, если бы не рука, крепко вцепившаяся в костыль. В поле зрения Монгометри входило пыльное стекло, красные лапы Дюка, спокойно лежащие на руле, исчерна-­серая лента дороги. Монгометри смотрел на эту асфальтовую ленту и долго ничего не говорил. – Мачете, – вдруг сказал он, не поворачиваясь. – У вас кровь. Вы ранены. Он извлек из внутреннего кармана старый грязно-серый платок, неизвестно сколько там находившийся, насквозь пропитавшийся табаком и до сих пор, как видно, ни разу не использовавшийся: – Утритесь. – Спасибо, – сказал Дюк, протягивая лапу за платком. Он расправил платок, провел по шее, прижал посильнее. Надо будет постирать и отдать – мыло еще оставалось. Дюк перевернул платок и снова прижал к ране. В это время мотор истерично чихнул и зарычал на новой ноте. Это настроило Мачете на прежние размышления. – Нужна новая машина, – прогудел он сквозь бормотание мотора. Платок он прижимал к шее плечом, глядя на дорогу, скосив глаза. Извилистая дорога выпрямлялась – начиналась главная магистраль. – Соглашусь с вами, Мачете. Если рана вас не сильно беспокоит, можно сделать это прямо сейчас, – проговорил Монгометри, которого давно раздражало тарахтение автомобиля. Потом глянул в окно из-под строго изогнутой брови, держащей монокль. – И еще что… Не вините себя ни в чем. Вы не были в курсе, а я не сразу догадался. Этот хлыщ – скорее всего, от Гастингера… У нас там, кххе... как бы два враждующих лагеря. К сожалению, я в весьма натянутых отношениях с обоими. – Был мой недосмотр, – ответил Дюк, не поворачивая головы, – если скажете, никого пускать не буду вообще. Это был странный тип. Я его запомнил. Идея Монгометри понравилась. – Да!.. Ну их всех к черту, – успокоенно пробормотал он, потирая ушибленный подбородок. – Вот машины. Дюк показал лапой на дорожный щит. Рядом с изображением какого-­то странного белого зверя, словно составленного из шин, краснело: "Машины. Моторы". – Это хорошая фирма, – заявил Дюк, останавливаясь прямо под знаком. Добрался до капота, открыл, повозился. Рычание смолкло, остался какой-то больной клекот, словно автомобиль жаловался на долгую безрадостную жизнь. Дюк снова проделал манипуляции с рычагом ручного завода, вернулся за руль – платок был спрятан в карман. Через пять минут "Вольф" сполз с автобана на отвилку и, пыхтя, проехал несколько километров вдоль лесной посадки. Машина остановилась у широкого поля, обнесенного проволокой. За сплетением железа виднелись бока и лобовые окна автомобилей – синих, черных, белых, открытых, с железным верхом, с матерчатым верхом, на четырех колесах, на шести, тяжелых, легких, спортивных, отечественных, трофейных... Дюк открыл дверь, подал Монгометри руку. – Здесь. Лев привычно оперся о мощную лапу Дюка, вылез наружу и пополз вперед, с прищуром придирчивого клиента оглядывая сверкающие хромом и лаком ряды. – Должна быть черная, – тихо проскрипел Дюку Монгометри единственное пожелание, выдавая полную некомпетентность в автомобильной теме. А зачем ему было что-то в этом понимать? Он во всем положился на Мачете. Из фургона на дальнем краю немедленно выбрался серый поджарый пес и зашагал к ним навстречу. Дюк пошел впереди, на всякий случай снова держа руку недалеко от ножей. Торговец приостановился. – Нужна машина, – сообщил Дюк, оглядывая и тощую серую фигуру продавца, и автомобили за ней, – быстрая, мощная, с защитой. Лучше "Ленц" не позже позапрошлого года выпуска. – Есть как раз такой, – обрадованно отвечал продавец, слегка кланяясь в сторону запрашиваемой машины, – вон он, в третьем ряду. Дюк осматривал автомобиль долго – гораздо дольше, чем делал это обычно. Продавец (носивший фамилию Бранд) подсвечивал ему фонариком, с готовностью открывал капот, с гордостью демонстрировал, на что способна коробка передач. Дюк заставил Бранда проехать пробный круг и остался доволен. На его морде это не выразилось, но он сказал Монгометри: – Это хорошая машина. И сделка была заключена. Продавец немедленно направился к своему фургону, а Дюк еще раз обошел черную машину, похожую на пантеру, изготовившуюся для прыжка. Ее не надо было заводить вручную. "Ленц" был самой современной и надежной моделью, к тому же обладал необычайно мощным мотором, что позволяло ему развивать хорошую скорость даже с броней. Старый "Вольф" был оставлен на попечение торговца. Бранд должен был подлатать его и доставить через неделю. Дюк дал ему адрес дальней гостиницы, чтобы исключить появление посторонних у дома Монгометри. Так было безопаснее. От гостиницы Дюк сам пригонит машину. "Ленц" заворчал, мягко и сильно, но не громко. Он не тронулся, он поплыл. И поплыли за окном деревья, а дорога словно бы сама стала мягче и ровнее. Дюк ощутил, что все на своих местах. Когда они выезжали на автобан, ему вспомнился платок – не выпал? Нет. Дюк посмотрел вбок, на Монгометри, сгорбленного навстречу дороге. Нет. Надо сделать все сегодня. Прямо сегодня. Добыть документы. И... Иначе будет поздно. В этом не было логики, как и в покупке автомобиля. Дюк нащупал рычаг передач, нажал педаль газа... "Ленц" зарычал, словно пещерный лев. Дорога рванулась навстречу, и полосы разметки расплылись в одну ровную линию. Пейзаж за окном размазался, разметался, стал стремительным. Это было средство от мыслей и от сомнений, одна из немногих радостей, которые Дюк позволял себе испытывать. Одно из немногих действий, которые он мог делать неосознанно. Ветер, ворвавшийся в кабину, вмиг выдул мысли, запах табака, запах бензина. Взъерошил шерсть зверей и запел, скользя вдоль вытянутого черного тела "Ленца". Шоссе быстро темнело, мчался вдоль бортов синеватый лес, летели из-­под капота белые лучи фар, скользящие по автобану. Мачете был рад. Он смотрел на дорогу и на хозяина, и каменная морда казалась не такой каменной в зеленовато-лимонном отсвете приборной доски. Возможности мотора, казалось, были безграничны, и когда Дюк прибавлял скорости, "Ленц" соглашался с радостным ревом. Монгометри вжался в спинку сиденья, и монокль едва не выскакивал из его испуганно вытаращенного глаза. Нетрудно было догадаться, что ни разу в жизни Монгометри не ездил с такой скоростью. От нее сбивалось дыхание и кружилась голова, всем существом овладевало что-то странное – не то ужас, не то свобода… Он хотел закудахтать что-нибудь вроде: "Мачете!.. Мы разобьемся! Вы в своем уме?!" Но вслух у него почему-то вырвалось совсем другое: – Хорошо... хорошо водите, Мачете!.. Мачете обернулся. Ему удалось обогнать собственные мысли, оставить их, как станцию, как "Вольф", позади. Мир нашел свою колею. Мачете – тоже. – Быстро – безопасно. И хорошо. – Дюк повернул голову к дороге. – И хорошо, что вы согласились на эту машину. Она послужит верно. Когда приблизилась развилка, ведущая к дому, "Ленц" послушно сбросил скорость. Дюк подогнал его к самым воротам дома. Сумеречный фонарь освещал белый круг у входа, остальное забрала себе теплеющая темнота. Дюк отогнал машину в гараж и только тогда понял, что сильно устал. Это было плохо – предстояло еще многое сделать. Поиски сейфа – дело кропотливое. А у Дюка некстати зашумело в голове – конечно, это было немудрено, ведь Шефферт приложил ему два или три раза. Тупая тяжесть сильно мешала. Перед тем, как занять обычное место в кабинете Монгометри, Дюк зашел в свою комнату. Здесь его голова разболелась окончательно: вместо твердого куска масла, оставленного утром, с подоконника стекала желтовато-мутная лужа. Растаяло. Солнечный день. Мачете взялся за голову обеими руками. Шум, кажется, исчез. Но масло уже не спасти. Волк наскоро прибрался и поспешил вниз, к Монгометри. Было ясно, что сегодня Дюк не будет ни искать, ни вскрывать... ничего вообще. Не тот день. Слишком много всего. Поспешность не приведет к хорошему. Это точно. На спуске с лестницы потерянно стояла Берта. Пальцы собаки нервно теребили край форменного фартука, но при виде Дюка она замерла. От нее так и било каким-то сильным чувством – то ли напряжением и страхом, то ли, наоборот, облегчением. – Берта, на хозяина часто нападают? – Д­-да... – вымолвила Берта, глядя вверх, – бывает часто, с-сами знаете... Он оттого такой. А был другим... говорят. Дюк подумал о том, как легко его может кто-то опередить. Нанялся телохранителем. Знал, на что шел. Знал! Или нет? Берта смотрела на волка во все глаза. – У вас рана. – Спасибо. Я знаю. Это царапина. – Спирту дать? – Нет. У меня есть. Берта... Нужен ужин. – Хозяин не ужинают... – Я ужинаю. Пойдемте. Мачете направился на кухню, на которой утром готовил бульон. Сейчас он проинспектировал запасы Берты (собака хлопотала вокруг, предлагая то сковородку, то нож), нашел окорок, откопал перец и фасоль – и скоро на сковороде зашипело острое, южное блюдо. Берта поспешно принесла молоко и хлеб. Проголодавшийся Мачете дочиста вылизал свою тарелку. На сковородке оставалась половина. – Берта. Дайте, пожалуйста, поднос. – Но... ведь хозяин... – Я знаю. Ничего. Дюк сам отыскал поднос и водрузил на него и хлеб, и мясо, и чайник. – Спасибо, Берта, – сказал Дюк. – О хозяине я позабочусь. Берта всплеснула лапами. – Не за что! Приходите еще! – Спокойной ночи, Берта. Мачете прикрыл дверь. Добрался в полумраке до кабинета Монгометри и, войдя, поставил на заваленный стол свой поднос. – Трудный день, – объяснил он, – вот ужин. Так готовили у меня на родине. Помолчал и добавил по привычке: – Давно. И отошел к окну. – Это... мне?.. – пробормотал Монгометри, не сумев скрыть удивления. Он придвинул к себе поднос и посмотрел. – Спасибо, уважаемый Мачете. Отравят?.. Да неужели же Мачете принесет мне то, что вообще можно отравить? Конечно, не принесет, ведь правда?.. Конечно, нет. И Монгометри долго, растерянно и осторожно ел, словно не умел – или не помнил как... Закончив с трапезой, он вытер салфеткой усы и губы, налил стакан чаю и попил. И отметил, что теперь чувствует себя намного лучше. Воодушевленный этим, Монгометри набрал номер полиции. – Сегодня на меня снова было совершено покушение. Я не вижу, чтобы вы исполняли свои обязанности. Безобразие! Как вам не стыдно! – хрипло прикрикнул Монгометри в трубку и строго нахмурился на пресс-папье перед собой. – Я знаю, вы там держите меня за психа!.. Но это не дает вам никакого права… Нервное лицо льва – все в шрамах и каких-то мелких проплешинах – перекосилось. – Как вы смеете говорить такое мне… Вы у меня доиграетесь со своими намеками!! Он бросил трубку на рычаг, со злостью фыркнул и риторически обратился к Мачете: – Нет, вы представляете! Они говорят, мне показалось. Идиоты. Тоже мне полиция! Дюк только покачал головой. В полицию он не верил. Примерно с тех самых пор, как на Большом параде служители закона уничтожили вместе с повстанцами и огромное количество беспечных жителей Лос-Кантоса... да! Тогда, помнится, Марьячи был в городе, и он сказал: "Парни, да им все равно, кого давить. Валите отсюда!" Они убежали тогда. И поймать их тоже никто не смог. "Остолопы! – продолжал кипятиться Монгометри. – Надо будет с ними разобраться. Со всей этой хорошенькой компанией… Хотя… а ну их. Что толку возиться с этими лодырями?.." Непривычное сытое состояние не позволяло долго злиться и негодовать. Просто не хотелось. Монгометри зажег папиросу и закрыл глаз, глубоко вдыхая и чувствуя, как разливается по легким желанный никотин. Но черт возьми, как же хорошо жить. Ночь стучала в окно ветками деревьев, на которых скоро уже будут листья. Листья – хорошая преграда для тех, кто вздумает стрелять по окнам. Листья делают воздух чистым и свежим. Это сразу видно, если выйдешь на улицу утром или поздно ночью. Завтра нужно купить новое масло. Дюк чуть не задремал, но, когда хозяин отпустил его спать, он забрал пустой поднос и донес его до кухни, двигаясь совсем тихо. В мирном и довольном расположении духа Монгометри улегся спать. Он и сам не сознавал, но, хоть ушибы и ныли, чувствовал себя сегодня победителем: Шефферт бежал, они с Мачете оба живы и даже почти не ранены. И путеразрушитель отправлен: уже лопаются под гигантским крюком шпалы где-нибудь в районе Орланбурга. Хе-хе-хе… Хорошо!.. Монгометри устроил свой гнутый хребет на высокой подушке (он мог нормально дышать только полусидя) и почти уже заснул, как внезапно опять расхворался. Несмотря на ужасную усталость, спать он теперь не мог – совсем скрутило, потом прибавился озноб. А в довесок ко всему начало мутить, и Монгометри уже приготовился провести веселую ночь в уборной, как от внезапной новой боли по всему телу у него перешибло дыхание. Тут он наконец понял, что с ним творится – и пришел в настоящее отчаяние. Да это не боль никакая! Ведь я же вчера... Только не это! Только не чертова ломка!.. А Мачете спал, скрестив лапы под тяжелой головой. Он спал, по обычаю своей родины, под очень теплым и весомым одеялом, хотя ночь была довольно теплой: возвращалось время весны, где-то за окном соловей пробовал голос. Но другая песня звучала сейчас в голове у Мачете. Сон перенес его в прошлое, на поля забытых отар, туда, где даже цветовая гамма сдвинута в сторону желтизны, ясности и солнца. Словно ягуары с фресок его родины, четкие тени проносились перед ним: желтое солнце, желтые горы, желтая трава... И голос – еще яснее образов, далекий, как океан и, как океан, безбрежный. Тихий, как полдень. Мачете вслушивается и не сразу понимает. Но песня струится совсем рядом, и слова на языке детства звучат, как ручей. Мне хочется спеть эту песню, И вот я беру гитару… Я ездил за ней в город — Северный, странный, старый. Я вдруг услышал забытый, Призывный голос отары. За морем плачет гитара. Это было давно и далёко. Луна над большими домами Спускается одиноко. У неба есть взгляд, и у неба — Единственное око. За морем ночи тихи. В садах – цветы и маслины. Это было давно. И прошлое Показывает мне спину. Всмотрись в луну над домами. Ты видишь лишь половину. Я помню – толпились овцы. У лампы вились светляки. Мне читали старую книгу, Где не строки, а огоньки. Я знаю место, куда приходят Без глаза и без руки. Мачете спит, укрывшись тяжелым одеялом, но сон его легок. Монгометри уже не помышлял о сне. Он больше не лежал – сперва вертелся в кровати, потом попытался сесть, опять лечь, порывался встать. О чем он думал вчера?.. Да как всегда – известно же… Это избавление в долг. Потом эта дьявольская сила вернется и возьмет свое… И проценты еще накинет, да-да. Неподъемные. Либо я сейчас умру, либо к утру это пройдет. Но – какое там утро! Где еще утро… Сколько часов его ждать?.. Тут и три секунды непонятно как вытерпеть... Не дождется он утра. Просто не доживет до него… И он взял костыль, и пошел вниз, в кабинет. За склянкой. Теперь его телом словно руководил какой-то демон: он подбрасывал Монгометри на костыле, придавая ему ловкости и сил; сделал спуск по лестнице быстрым и легким; безупречно провел Монгометри во мраке, как зловеще-стучащую тень, не позволив ни обо что удариться. Демон похитил его лапой склянку из ящика – принес его со склянкой в кармане обратно в спальню – и вот уже набирал шприц. Старый демон действовал безошибочно. В какой-то миг Монгометри появился снова – выглянул из себя и увидел, что происходит. Чуть не плача, он наблюдал за приближающейся к своему телу иглой. Он знал, что это – смерть, и он не хотел смерти. Но он не мог остановить собственную руку, несущую эту сладкую смерть. Тогда он сделал то единственное и бессмысленное, что сумел – резко сжал свою тощую, но сильную лапу. Сжал со всем отчаянием. Стекло хрупнуло. Осколки раздавленного шприца врезались ему в руку: часть застряла в ладони, часть высыпалась на пол. Кисть тотчас наполнилась бунтующей тяжелой болью, прилившая кровь кричаще забилась в каждой жилке – и потекла из ранок. Чертовски плохо, когда твоя рука нашпигована стеклом. Еще хуже, если это твоя единственная действующая рука, а ты сидишь и поливаешь раствором и кровью собственное одеяло. Монгометри встал, зажимая подмышкой костыль, уцепился за косяк, вывихнулся наружу. Он торопился, шатался, падал, хватался за стену, оставляя на ней кровавую мазню. Добравшись до двери в комнату Мачете, Монгометри стал стучаться онемевшей рукой… В очередной раз не удержав равновесие, он навалился на дверь, и она открылась. Дребезжащий, прерывистый голос обратился в распахнутую темноту: – Мачете! Я… я руку порезал… перевяжите, пожалуйста... Лицо Мачете с набрякшими, полуоткрытыми веками появилось в свете зажженной спички, как языческая маска. Но маска тут же встряхнулась, открыла глаза, ожила, и комнату залил свет. Вмиг рука Монгометри была прижата к столу плашмя, а Мачете, занося над ней непонятно откуда взявшуюся фляжку со спиртом, хриплым со сна голосом скомандовал: – Терпение! И выплеснул спирт, а потом достал один из своих ножей – кажется, из воздуха, потому что под дырявой майкой явно не было ножен. Змеиное лезвие поймало свет яркой лампы, Дюк повторил свое "терпение", секунду подумал и навалился на многострадальную лапу. Он принялся вытаскивать осколки, действуя только стерильным лезвием. Он делал это быстро и привычно, потому что метателей учат не только метать ножи. Дюка спасло то, что он был занят, и потому ни нож в лапе, ни очередная беспомощность Монгометри не сбили его с мысли. Нет, нельзя убивать того, кто обратился за помощью. Это было бы легко. Но неправильно. А теперь придется ждать другого момента. Терпение. Мелкие осколки, почти пыль, стряхивались на подоконник. Остальное выйдет само. Дюк вытащил чистые тряпки – сегодня пригодились почти все его личные вещи – и быстро перевязал руку. Наверное, на всю "операцию" ушло не больше пяти минут, и вот уже Дюк сидит, смахивая розоватые осколки в жестянку из-­под какао, и исподлобья поглядывает на своего хозяина. На физиономии волка ничего не отражалось, хотя о том, как хозяин порезался, он почти догадался, – лицо сохраняло покой, и только глаза были более опухшие, чем обычно. – Продавал, – сообщил Дюк, указывая на осколки шприца. – Денег было много. Сам – кокаин. Безглазая смерть, доля койота. Бросил. В сарае лежал... Самым хитрым делом было пропихнуть ключ под дверь так, чтоб потом ни за что не достать. Дюк сумел. Он выл в сарае три дня, пока его не отпустило настолько, что он сумел выломать дверь. С тех пор Безглазая смерть отстала, наркобароны недосчитались многих своих подручных, а Мачете, объявившему войну "койотам", пришлось выковать много новых ножей. Теперь, с полусна, с обрывками родной речи в гудящей голове, Дюк вспомнил то время. Он насупленно смотрел на банку, где кружились темные листья – заваривался чай, все равно уже проснулся, да и холодает. Разлил по стаканам, привычным жестом пододвинул один к Монгометри. – Мате. Силы прибудут. Не совсем настоящий. Настоящий надо на огне. Если нужно, завтра сделаю. Тогда, у сарая, он услышал ветер. Почему-то от сидения в одиночестве обострился нюх, хотя от темноты почти пропало зрение. Террена посылала привет на языке цветущей травы, и Дюк пошел по ней отыскивать свое стадо. Нашел бы, но не успел – в то же утро по тихой траве проскакал белый конь Мертвого Генерала, в столице послышалась стрельба, в горах завыли ягуары. На косматой шее Дюка болтались какие-то гайтаны. Он распутал веревку, снял, развязал мешочек. На стол выкатилось несколько семян и сухих жестких цветков – и тихий запах, как тихая песня, расплылся по комнате. Мелкие, сухие цветки, украшение пустынных мест, южные ирисы. – Террена, – сообщил Дюк глухо, как жестяная бочка. – Собрал тогда. Нюхал, когда Безглазая смерть опять хотела красться. Помогает. Не знаю почему. Потому что трудно защищать жизнь, которая сама себя губит. Дюк шевельнул ухом, допил свой чай. Накрыл мешочек лапой, сгреб, посмотрел – и положил перед Монгометри. Действительно. Пригодились все личные вещи. – Завтра заболит, – кивнул Дюк на лапу льва, – мелкие осколки будут вылезать наружу. Это нормально. Если нет аспирина, я завтра схожу. И вытряхнул остатки листьев в жестянку из­-под какао. Мусорка. Завтра надо будет вынести. Монгометри чуть заметно покачивался, как тщедушное деревце, выросшее из трещины в асфальте. Куда он смотрел, видно не было: монокль отражал свет лампы на столе. Мачете… Такой большой, такой сильный… Неужели и он через это прошел?.. Монгометри вгляделся в ореховые глаза волка и прочитал: да. Монгометри с малых лет был городским очкариком-заучкой и вряд ли бродил хотя бы по обычному полю, не то что по террене. Он двумя когтями взял сухой цветок и поднес к своим большим львиным ноздрям, но тонкий аромат не ощутил, как ни вдыхай – потому что давным-давно убил себе табаком весь нюх. И всё же… Всё же хватка смерти ослабла – вот что чувствовал Монгометри. Ослабла достаточно, чтобы вырваться из нее сегодня. Чай согрел. И ночь перестала быть каким-то полным ужасом. В этой комнате всё изменилось. Красный волк снова встал между Монгометри и смертью. Лев вздохнул, и в этом вздохе было облегчение. – Помогает… Хорошо. Спасибо вам, Мачете… Он поставил пустой стакан на стол и забрал мешочек себе в карман. – Без вас мне пришлось бы совсем скверно, – признался Монгометри и отвернулся. На его лицо упала темнота, и отсвет монокля погас, как гаснут вечером окна. Надо, кажется, все же найти в кладовке чертову инвалидную коляску… Пришлось помочь ему добраться до постели: полноценно держать костыль Монгометри теперь не мог, так как не мог давить на больную лапу. Мачете поддерживал его под руку весь путь, потом вернулся и снова улегся на кровать. Он все же устал и теперь сам был похож на льва, "на добыче возлегшего". Спать. Тяжелый день. Больше ему ничего не снилось. На следующий день заняться делом тоже не удалось. Монгометри засел в кабинете, мучаясь и жарой, и осколками, выходившими из руки. Чтобы духота хоть немного развеялась, Мачете выломал внутреннюю раму. Серебристая пыль заполнила полкомнаты, и остальное время волк провел в компании с мокрыми вениками, тряпками и ведром. В обед он отыскал забившуюся в угол Берту, соорудил еду, – а потом, распахнув все окна в противоположном крыле, устроил веселый сквозняк, наполнивший дом весенним ветром. Так или иначе, дел было по горло. Ночью Дюк все-таки выбрался из комнаты. Он видел в темноте, да и успел изучить каждую ступеньку. В кабинете Монгометри было пусто. Дюк, скользя вдоль лунного луча, бьющего сквозь прозревшие окна, прокрался к сейфу. Остановился. Ножи здесь. Отмычка здесь. Сейф хозяина здесь. Одно слово оказалось лишним. Дюк постоял, переминаясь с ноги на ногу, играя отмычкой. Если "хозяин" – лишнее слово, то выход очень прост. Да, я... уважаю его. Я... нанялся на службу. А еще я... Короче, очень просто сделать так, чтобы он не мучился больше. Нож – точное, быстрое оружие, умирать от него не больно. И очень, очень быстро. Дюк резко повернулся, разорвав лунный луч. Луна была неправильной, белой, как дневное облако. При таком свете не промахнешься. Точно. Быстро. И сразу уехать. Полученной платы хватит, чтобы добраться домой, туда, к зеленой луне, к террене. Наняться опять в пастухи. Это будет очень скоро. Это может быть очень скоро. Подняться наверх. Он спит. Не услышит. Сейчас. Мачете пошел к двери – его шагов словно не было. Но когда он остановился, он почти топнул ногой в паркет. На кресле Монгометри висело его пальто с пустым рукавом. Дюк стоял точно там, где должен был стоять телохранитель. Он стоял довольно долго, а потом тихо ушел наверх – к себе – и лег спать. С той ночи Дюк перестал думать о сейфе. Дни проносились быстро, и каждый был похож на другой – кабинет, окно, комната, Берта, ставшая готовить и охотно, и вкусно, набухающие почки на ветвях. – Машину надо забрать, – сообщил Дюк Монгометри неделю спустя. Он вел что-то вроде календаря на куске оберточной бумаги, и, хотя не умел читать, всегда знал, в какой день что нужно сделать. – Бранд пригонит к гостинице. Я заберу. Настроение Монгометри, обычно чрезвычайно желчное, заметно улучшилось с тех пор, как он стал иногда срываться в незапланированные поездки на "Ленце", а еще – выбираться в свой одичалый сад, куда ему давно очень хотелось. Там он бродил, останавливаясь и выдыхая клубы дыма, как старый дракон среди спутанных ветвей. Лев теперь не боялся, потому что знал: за минуту до его выхода Мачете уже всё проверил и никаких снайперов нет. По правде сказать, засесть им было и негде – над высокой стеной не торчало ни других домов, ни чужих деревьев, но упрямый лев не верил ничему, кроме слова Мачете. Сегодня у Монгометри был выходной, и он блаженствовал в кресле, уже вернувшись из сада, а теперь покуривая и читая какую-то книгу. – Да, – благодушно кивнул он Дюку, прерывая чтение и помаргивая плывущим глазом. – Будьте так добры... Гостиница располагалась на самом отшибе города, в северной части. Пешком – около трех часов. Дюк дошел чуть быстрее. Когда-то, пока не началась война, это было знаменитое, живописное место, белый коттедж над озером, ручные лебеди, лодки, ивы. Теперь часть дома была расплющена воздушным налетом и завалена красными кирпичами, из-под которых торчали сизые доски. Вторая часть по-прежнему сдавалась постояльцам. Дюк обогнул дом и вышел к озеру, и сразу увидел машину. Старый "Вольф" словно присел на обновленных колесах, а темные стекла отражали бледный свет облаков. За стеклами угадывался силуэт механика. Дюк расплатился, Бранд вылез, похлопал машину по капоту, словно коня, и, посвистывая, направился в гостиницу. Наверное, в бар. Волк принялся крутить ручку, чтобы "Вольф" завелся. Рычание прогревающегося мотора (долго же он меня ждал) раскатилось по озеру. Дюк, нырнув под капот с головой, все же услышал шаги и выпрямился до того, как добродушный голос окликнул его. – Привет, Мачете Саблезубый. – Каргадор, – проворчал Дюк в ответ. – Филиппо волнуется о тебе как о собственном сыне, – сказал Каргадор, меряя волка взглядом, – он переживает, не заболел ли его верный мачете-каратель. Никогда он не выполнял свои задания так долго. – Мачете выполняет свою работу так долго, как считает нужным. – Филиппо сказал, что если Мачете столкнулся с проблемами, пусть только скажет, и помощь сразу придет, – все так же приветливо сообщил лис, подходя ближе, – механик любезно рассказал нашему Папе Филу, что Мачете покупает бронированные автомобили и прекрасно их водит, хотя они тяжелые. Значит, у Мачете, как всегда, нет никаких проблем? – Проблем нет. Помощи не надо. – Тогда пусть Саблезубый назовет срок. Если его планы снова сорвутся, то по окончании этого срока Папа приедет сам, с личной гвардией. Конечно, Папа будет огорчен, что придется поднимать шумиху. Но там, где не справился Мачете, в одиночку не справится никто. Ты знаешь Фила Рочеса. Он готов помочь тебе во всем. Он любит тебя, потому что ты – самый кровавый и точный из его ножей. Дюк посмотрел на озеро. Вода казалась ровной. Лицо Дюка ничего не выражало, когда он сказал: – Срока не будет. Будет встреча с Рочесом. Здесь. Пусть придут все. Через три дня, на рассвете, около озера. Только чуть подальше к лесу. Вон там. Лис, хихикая, потер лапы. – Я не сомневался в тебе, Мачете Саблезубый. Из всех дьявольских планов ты, как я вижу, придумал самый дьявольский. Ты просто отдашь его нам... так вот зачем автомобиль? Подарок для Филиппито? На что ты еще разорил этого мертвеца?.. Ха! Скажу тебе как друг, иногда я думаю, что даже Папе далеко до тебя... Мачете едва буркнул что-то в качестве прощания и опять залез под капот. Враг, который уходит. Несущий смерть. Он придет. Это хорошо. *** Берта качала со сна головой. За окнами стояла темень, на часах было три ночи, а телохранитель, который три дня ходил как туча, только что разбудил собаку и начал втолковывать что-то непонятное. – Берта. Надо письмо написать. – Сейчас? – Да. Сейчас. Пожалуйста. Я не умею писать. Берта, повозившись, нашла бумагу и перо, зажгла свечу. Дюк сел напротив за стол, опершись на него так, что ножки явственно скрипнули, подождал, пока Берта обмакнет перо в чернила. – Вот. Напишите письмо. Я сейчас уйду, отдадите хозяину, когда проснется. Писать долго? Как пишут? – Смотря что, Мачете. Начинать надо с имени адресата и даты, а в конце ставят подпись. В середине говорят о том, что нужно сказать… Берта снова затрясла головой – спросонья не так-то легко общаться с мехурцами-телохранителями. – Напишите, что письмо для хозяина. Берта быстро зачеркала по странице, Мачете посмотрел и ткнул красным пальцем. – Крупно надо. Он плохо видит. Так… пишите... Спасибо. А где надо подпись?.. Дайте. Монгометри Картрайту, от … апреля … года. ЖИВИТЕ ХОРОШО Мачете Рассвет был еще далеко, но озеро стремительно серело, словно темнота тонула в воде. Дюк не сразу увидел, куда Рочес поставил машины, зато быстро углядел его самого и еще несколько зверей-сопроводителей. – Здравствуй, Мачете Саблезубый! Где же твой подопечный? Дюк без выражения смотрел на патрона, на банду, на озеро. Филиппо Рочес, дошагавший до него по черному песку, повторил вопрос и замолчал, уставившись в глаза наемного убийцы. Филиппо Рочес, как и Мачете, был красным волком, и Филиппо Рочес был очень умен. Он понял, каков будет ответ, за секунду до ответа. И поэтому, приблизившись еще, он спросил: – Что же теперь будет с тобой, Мачете Саблезубый? – Не Саблезубый, – поправил Дюк, – а уважаемый Мачете. Где твой нож, Филиппо? Если ты победишь, ты доберешься и до Монгометри. Если я, твои шакалы уедут в Мехур. Вот что теперь будет. У метателей ножей есть один нож, который они никогда не кидают в цель. У этого ножа длинное лезвие, подходящее и для того, чтобы нарезать хлеб, и для того, чтобы убить врага в рукопашной схватке. У каждого метателя есть такой нож, но не каждому он пригождается. Группа зверей окружила двух топчущихся на песке волков, хотя сумерки мешали смотреть как следует. Когда белая заря, сверкнув, как лезвие, отразилась в воде, берег был уже пуст, потому что Мачете спешил домой – почти бежал знакомой дорогой. Недокуренная папироса – событие крайне редкое в жизни Монгометри – давно уже не дымилась. Рука его, держащая мундштук, забыто обвисла на подлокотнике, а сам лев, выставив вперед тощий кадык, откинулся на спинку кресла. Глаз его был закрыт, и расслабленное лицо при некоторой фантазии могло показаться даже молодым. Причиной этому было вовсе не болеутоляющее. Время от времени Монгометри открывал глаз – только для того, чтобы посмотреть на пепельницу, где корчилось сжигаемое по старой агентурной привычке письмо. Когда зашел Мачете, запаха дыма почти не было слышно. Волк прошел в комнату и встал не позади, а напротив стола. Он смотрел на лицо Монгометри, на монокль и на черную повязку. – Я был вашей смертью, – сказал Дюк. Нужно было сказать очень много: про Рочеса, про озеро, про ножи со змеиными головками и про сейф, из которого больше никто не посмеет взять документы. Дюк подбирал слова. – Был вашей смертью. Искал момент. Так было. – Понятно. Монгометри стал пить воду из стакана, громко глотая. Он часто делал это, когда его особенно одолевал кашель. – Понятно. Понятно. Он долго морщился, обтирал край стакана от слюны и кашлял в кулак. Дюк не пошевелился и тогда, когда снова услышал скрипучий голос. – Уважаемый Мачете, я, если можно так выразиться, в некотором роде дипломат. Но сейчас даже я не знаю, как сказать вам... Монгометри медленно встал, держась за спинку кресла и глядя вперед. – Вы прекрасно понимаете, что я думал об этом. Я смотрел на вас. Вы смотрели на меня. Вы видели хорошо. – Монгометри бросил взгляд на пепельницу. – Действительно хорошо... И я тоже, потому что я не ошибся. Подрагивающий зрачок остановился на Дюке. – Я догадался, Мачете. С самой первой минуты. И среди всех убийц я выбрал единственного с честью и совестью. Монгометри опустился в кресло. Потом сказал: – Вы свободны. Можете идти. Контракт наш с вами я сегодня сжег. – Хорошо, – сказал Дюк, взял пепельницу и отнес ее в угол, где стояло мусорное ведро. Он выскреб черный и сизый нагар и почти торжественно возвратил пепельницу на стол. – Останусь без контракта. Потом скрестил руки на груди и встал на свое обычное место за спиной Монгометри. Монгометри не обернулся. Он лишь помедлил секунду, глядя перед собой, потом придвинул к себе бумаги и зажег лампу.