Второй шанс

      Гвен стоит посреди уже знакомого мальчишеского бардака в комнате Майлза и Ганке. Вокруг разбросаны вещи — очевидно, кто-то из них или сразу оба проспали, начали судорожно собираться и едва не убежали в одежде друг друга, — коробки из-под китайской лапши, которую любит Ганке и из которой вполне можно собрать Эйфелеву башню средней величины, учебники-тетрадки, на столе высится очередной незавершенный проект, поражающий своей футуристичностью и неординарностью, определенно поставивший себе цель если не победить в конкурсе, то привнести в повседневную жизнь немного легкости и пользы, а под ним — ноутбук. Без какой-либо флешки с эмблемой паука.       — Так, может, ты расскажешь: что это за флешка? — сидя прошлым вечером на кровати Майлза, Гвен наблюдает за тем, как он в костюме и без маски мечется с устройством туда-сюда. — Ты выглядишь так, будто на ней порнушка, но тогда Гвен бы вряд ли понадобилось ее красть. Разве что на Земле-65 нет Порнхаба.       Последнее добавляет задумчиво, а когда Майлз наконец останавливается, недоуменно поднимая бровь, Гвен вскидывает ладони в жесте мира.       — Попытка разрядить обстановку, прости, — она подтягивает колени к груди, опуская взгляд, отчего в Майлзе просыпается совесть: да, они целовались на крыше после произошедшего, он признался ей во влюбленности и это оказалось взаимно, но, черт, на Гвен все еще напала его бывшая девушка из другой вселенной, чуть не столкнула с крыши высотки, а он после чудесного воскрешения свидания, мало того что вернул их в начальную точку (читай, свою комнату), так еще и полчаса истерично думает и вьется, носится вокруг, казалось бы, обычной флешки.       Он запрокидывает голову, жмурится от безысходности. Как давно он ведет себя с ней так по-свински и когда уже перестанет?       — Да нет, это мне следует извиниться, — тихо выдыхает он и опускается на вращающийся стул. — Я рассказал тебе не все. Вернее: все, что позволило бы понять ситуацию с Гвен и паучьей семьей, адовым коллапсом два года назад, но не все-все.       И опять же, в ней — ни малейшего намека на обвинение или злость. Гвен поднимает на него взгляд, очевидно готовая слушать.       На секунду Майлза перемыкает: как можно быть настолько потрясающей? — но быстро приходит в себя. История, Моралес, сосредоточься.       — Гвен — единственная из пауков, кто может перемещаться между вселенными. Мы пытались выяснить, почему так вышло: возможно, при повторном прыжке коллайдер что-то повредил в ней, наделив способностью, как и радиоактивный паук когда-то, однако никаких других физических или моральных проблем это не принесло. Разумеется, кроме вероятного распада на атомы, когда она долго находится «в гостях», но это довольно быстро лечится возвращением в родной мир, — он ненадолго замолкает, смачивая губы. — Какое-то время она прыгала по нашим вселенным, передавая информацию от одного члена семьи остальным: как проходят будни, что у нас происходит, какие злодеи злодействуют на этой неделе и тому подобное. С ее помощью мы общались, поддерживали друг друга в сложные времена по типу годовщины смерти дяди Бена. Но однажды она настолько увлеклась и не хотела останавливаться, ведь, ну, «это же семья?», что она потеряла сознание от боли. И тогда Пенни — самая умелая и умнейшая из нас сделала это.       Он поднимает в руке флешку.       — Она воссоздала в миниатюре коллайдер Кингпина, благодаря которому наши вселенные пересеклись, и усовершенствовала его, сделав стабильнее. Пусть и без путешествий по мирам друг друга, но у нас появилась возможность без вреда как для нас, так и для наших вселенных общаться, видеться через камеру. Что вообще-то круто, потому что порой одиночество накрывало с головой, и поделиться с кем-то, кто бы тебя действительно понял, было невозможно.       Гвен кивает: даже после рассказала Майлза обо всех его приключениях, после воспоминаний о Питере, на которого давила ответственность супергероя — практически единственного в Нью-Йорке на тот момент, — и невозможность рассказать об ужасах, творящихся на обратной стороне медали и во время боев, дабы не подвергать близких опасности и не тревожить, она не может всецело разделить его бремя и поддержать так, как это нужно Майлзу. Обычные слова и объятия здесь не помогут.       — И она — Гвен, то есть, — захотела в отместку, за то, что ты ее не послушал, отобрать у тебя возможность общаться с другими пауками? Что за грязный и эгоистичный поступок, — Гвен фыркает одновременно брезгливо, зло и раздраженно, будучи абсолютно прекрасной по мнению Майлза в своем гневе, однако он качает головой. Шрамы, которые он увидел под маской, до сих пор его гложут, он написал Питеру Б., но тот еще не ответил.       — Нет. Вернее, да, — поправляется, когда замечает исказившееся лицо напротив, — но не думаю, что она бы забрала ее насовсем или уничтожила бы. Да, Гвен бывает страшна в гневе, рвет и мечет, когда все идет не по ее, но она бы никогда не причинила мне… настолько сильную боль. Она знает, как мне важна паучья семья, и, скорее всего, вернула бы флешку, поняв, что перегнула палку, после чего вызвала бы очередной сдвиг вселенной, извинившись, и наше общение с ней упало бы до минимальной точки.       Но не исчезло бы совсем. Нет, какой бы поступок Гвен ни совершила, она все еще является частью жизни Майлза, его паучьей семьей и девушкой, которую он долго и трепетно любил, и даже за просто вопиющий поступок и агрессию по отношении к другой Гвен, он не мог… злиться на нее так, как следовало бы в данной ситуации, а тем более — вычеркнуть ее из своей жизни и окружения. И пусть Гвен из их вселенной обидно, горько, что-то чисто женское и ревностное в ней бунтует, она это так же понимает и принимает, пропуская мимо ушей все то, что Майлз ей не сообщает или заключает между строк.       — Однако случай с ней показал мне, насколько я был наивен все это время, — Гвен хмурится.       — Что ты имеешь в виду?       — То, что абсолютно любой человек — друг, враг, просто прохожий, — мог зайти к нам с Ганке, серьезно, замок даже не закрывается плотно, увидеть воткнутую в компьютер флешку и использовать ее для той же… — язык не поворачивается ляпнуть слово «порнушка», краска смущения очерчивает щеки. Гвен кивает: она поняла. — И я бы не знал, где ее потом искать. Не говоря уже о том, что не приспособленный компьютер мог взорваться или, еще хуже, повторно сколлапсировать вселенные.       Совершает нервный жест рукой и откидывается на спинку стула, запрокинув голову.       — Мне следовало умнее относиться к этой вещи, осознавать ее ценность. А в итоге все как обычно, — он вздыхает, когда Гвен, наоборот, преисполняется решимости, скрытой вуалью искусной аккуратности и непринужденности.       Она встает с кровати, подходит почти вплотную и, словно это обыденно, так и должно быть, переплетает с Майлзом пальцы свободной руки. Он поднимает голову, скулы подернуты алой дымкой — в этот раз причиной является Гвен.       — Надеюсь, ты не собираешься в приступе совести и якобы несдержанного обещания всюду и всегда быть начеку возвращать ее обратно Пенни?       — Нет, — он читает в ее глазах нежное «Я горжусь тобой». — Но я должен найти, куда ее можно спрятать, чтобы никто посторонний не забрал специально или случайно.       — Ну, тогда давай поищем вместе? — за секунду нежное прикосновение превращается в цепкую хватку, с помощью которой Гвен едва не вздергивает его на ноги и придает уверенности. — В конце концов, две головы лучше, чем одна?       Майлз кивает.       — Отлично, тогда давай сделаем это.       И они действительно сделали. Потратив несколько часов на обдумывание всех возможных ситуаций: кто ворвется, с какой целью, что будет искать — Гвен и Майлз прикидывали, куда и каким по счету способом неизвестный бросится к шкафу, постели или рабочему столу в поисках любой другой вещи или же целенаправленно флешки. Они примеряли на себя образ злодея, выдвигали самые банальные способы — где будут искать в первую очередь, — постепенно отдаляясь — до не особо очевидных, — и доходя до невероятных: в шкафу есть небольшая выемка — почти незаметная за развешенной одеждой, и если ее поддеть, аккуратно надломить с одной стороны, то можно забросить флешку туда (однако проблемы в виде вытаскивания обратно и многократности использования уничтожили этот вариант); перекрасить корпус флешки, ведь паук так и напрашивался, чтобы его взяли, и прилепить к поддону выдвижного ящика стола; или же вовсе постоянно таскать с собой, но всякий раз напрягаться, когда потребуется в обычной или супергеройской жизни оставить рюкзак в шкафчике или где-то еще (здесь же они сошлись во мнении, что флешку нельзя отдавать Ганке, так как за ним могут начать охоту).       Под вопрос ставилась и возможность найти предмет по ошибке или чрезмерному желанию злодея разгромить все в комнате, поэтому хрупкие, бьющиеся и разбирающиеся на составные части вещи отметались как недееспособные; днище кровати и стола тоже в итоге вычеркнули из списка, так как их перевернуть и увидеть всю «подноготную» относительно легко (если обладать нечеловеческой силой, но тут Майлз уверил Гвен, что на его веку не было особо хилых противников, поэтому шанс перевернуть двухъярусную кровать можно считать почти стопроцентным), равно как и подоконник — на первый взгляд необычайно крепкий, но «стоит чутка поднажать», и хруст слышно за три километра.       В итоге когда даже уже энтузиазм Гвен угас, абсолютно все предметы в комнате были трижды перевернуты с боку на бок, и Майлз как-то устало-отсутствующе начал смотреть в точку в пространстве, они решили вернуться к списку «средне"-подходящих мест и, как бы глупо ни звучало, определиться с выбором методом «камень-ножницы-бумага». Это была не верхушка мысли, откуда можно достать флешку только зубами, ломая ногти, но на что без подсказки или намека не взглянешь: с виду металлическая и неподъемная, балка в шкафу легко вынимается из пазов, стоит, как Гвен делает сейчас, снять вешалки и сбросить их вниз, и предоставляет на обозрение на одном из концов бархатный мешочек — чтобы флешка не бултыхалась, привлекая шумом.       Гвен тянет за небольшой шнурок, проверяя содержимое, и никак не реагирует на красный корпус с эмблемой паука — флешка, с которой началось их знакомство с другой Гвен, вылилось в нападение особо опасного клона, наделенного супергеройской силой, и закончится ее предательством — в момент, когда устройство для объединения вселенных достигнет рук отца.       Гвен мотает головой и убирает флешку в карман поясной сумки, специально подготовленной для сегодняшней миссии. Нет смысла сожалеть, обращаться в бегство — ее месяцы готовили для этого момента, отец надеется на нее — весь план буквально держится на ней, и давать заднюю сейчас — неумно, глупо. Она не может. С этой мыслью Гвен надевает маску.       В нос ударяет химический запах разложения, и вместе с головокружением в виски стреляет вчера.       После ухода Виктора, отца, решившего не вдаваться в дальнейшие объяснения и убеждения, его место заняла Она. Обманчиво-радушная, вгрызаясь в спину улыбкой: лживо-теплой, холодной и смертоносной, вызывающей табун неприятных мурашек и острое желание соскрести с себя кожу под душем.       — Думаю, тебе следует воспользоваться костюмом, — произносит Она, вперив в Гвен взгляд сквозь темно-зеленые линзы очков. — Однако, — прежде, чем Гвен успевает сделать хотя бы шаг к той, кто уже вряд ли выскажется против, Она растягивает и без того широкую, ядовитую усмешку до абсолютного безумия, — процесс создания клона был намеренно ускорен, кожа не сформировалась до конца, поэтому… тебе определенно понадобится скальпель.       У Гвен дрогнули плечи. Леденящее душу оцепенение когтистой лапой прошлось по спине, перехватило сердце и вдребезги разбило попытку взять себя в руки. Ей не требовалось даже заглядывать Гвен в лицо, достаточно было длительного общения, чтобы представить, как ее светло-голубые глазки распахиваются — нет, не от мысли, что она увидит под костюмом не до конца сформировавшегося клона, но от осознания, что именно придется сделать, дабы эту кожу обнажить. Стянуть спандекс, а после, когда ни одна химчистка в городе не захочет иметь дела с кровавым месивом и Гвен придется самой заняться стиркой, его надеть: дурно пахнущий, пропитанный мясом и остатками мышц недавнего человека или его подобия, и оттого сильнее липнущий, прилипающий к ее собственному телу, вызывающий пульсацию и головокружение, рой жужжащих мыслей, что кусают, выгрызают мозг из черепной коробки, постепенно сводя с ума.       Гвен когда-нибудь говорила, что Она до чертиков ее пугает? Постоянно витая где-то в своих мыслях, иногда намурлыкивая незатейливые песенки, от которых кровь стынет в жилах, Она приводила Кройцу краткие выжимки и, если требовалось, точные результаты экспериментов до тысячных процента, докладывала обо всем, а главное — знала все, и неизвестно откуда. Она пытала взглядом, подходила ближе, когда Ей требовалась твоя реакция, впитывала малейшие детали в виде изменения цвета лица или исказившейся мимики, любые заминки и делала выводы. После чего отползала, подобно ядовитой змее, в дальний угол, откуда видны лишь линзы ее темно-зеленых очков, и продолжала свои «исследования и эксперименты» над подопытными, коим считала и Гвен, — наблюдать.       Под песенки, от которых у Гвен начались кошмары.       — Отлично, — Она удовлетворяется, когда не без труда Гвен протаскивает клона по длинному, заброшенному коридору до кабинета — своего рода полевой лаборатории для Ее экспериментов, — и взгромождает тело на медицинский стол. Гвен отходит на несколько шагов, и освещение яркой, выжигающей сетчатку глаза лампы помогает оценить фронт работ.       Сто семьдесят с лишним сантиметров плоти и крови, которые Гвен не хотела бы увидеть, а также возможно не до конца сформированные глаза, в которые не хотела бы заглянуть. Тошнота подкатывает к горлу, в желудке отдается спазм, и Гвен бы с облегчением выплюнула свои завтрак и вчерашний ужин, согнулась бы пополам прямо тут, однако Она все еще за ней наблюдает, и слабость, бледность и пот, выступающий на висках, — именно то, чего Она и добивается, что жаждет, стремится увидеть.       Гвен стискивает зубы. Она не даст Ей насладиться.       Резким движением она хватает с подноса — о, как любезно с Ее стороны, сочится ядом, — скальпель, но сразу же откладывает: маска, с которой она собирается начать, уже немного вздулась по краям; Гвен вспоминает, с какой легкостью ничего не знающий Майлз ее приподнял (и ужаснулся увиденному под ней), и оттого решает не прибегать к грубой силе. Тем более что кровь клона, пусть серая и по составу отличается от обычно, но имеет те же свойства: мгновенно и безжалостно впитывается в ткань, проникает куда только затечет, и никакими, даже самыми сильными химикатами ее оттуда не вытравишь.       Было бы глупо ее собственноручно проливать, поэтому Гвен со всей аккуратностью, проглатывая новый приступ тошноты и игнорируя холодный пот на висках и над верхней губой, приподнимает маску: испещренная рубцовой тканью, словно от не до конца заживших серьезных ожогов, линия челюсти, рот — скорее, щель меж ошметков мышц, сквозь которую виднеется отсутствие зубов и укороченный язык. Теперь понятно, почему клон не говорила: при таком «наборе» даже обычный человек не смог бы выдавить из себя ничего, кроме невнятных звуков. Гвен отвлекается, всматривается в детали, дабы не видеть полной картины — не позволить мозгу ее обработать и осознать степень масштаба и ужаса, который она вызывает.       Гвен стискивает края маски, неосторожное движение, и в нос ударяет запах синтетической крови — без какого-либо железа, но с ярко выраженным, травящим ноздри смрадом химии, перекиси и будто бы плавленой резины. Гвен с трудом удается задержать дыхание и не поперхнуться от того небольшого глотка, который она уже сделала и который просачивается, словно кислота, в ее легкие, альвеолы изнутри. Она прижимает запястье ко рту, упирается живой, здоровой кожей в нос, стараясь подавить, перебить запах, от которого кружится голова, и не чувствовать, не слышать этот взгляд и шепоток, эту усмешку ядовитой змеи, наблюдающей из засады — Ее.       Гвен дает себе секунду и вновь погружается в испытание силы воли, брезгливости и страха, обнажает впалые скулы…       — Черт! — и отпрыгивает, когда внезапно клон, считавшийся мертвой, распахивает глаза.       — О? Кажется, бедняжка цепляется за жизнь, — произносит со смешком Она, и Гвен озирается. Разве можно это назвать «жизнью»?       То, как дергано клон выгибается, пытается подняться на секционном столе, но конечности не слушаются, отчего валится обратно, стонет. Из огнестрельной раны на животе вновь сочится, пульсирует и хлюпает кровь — не дает ей ни расслабиться, ни встать. Природное упорство, рвение и жажда жить, присущая хозяйке, из ДНК которой ее создали, не позволяет так просто сдаться; клон извивается. Не понимая, что происходит, неизвестно видит ли, она пытается малыми подвижками, собственным телом прочувствовать, ощутить и понять, где находится, что она может сделать и как сбежать, но очередная попытка согнуть хотя бы ноги, двинуться левее, где стоит застывшая Гвен, выбивает из поврежденного горла надсадный хрип.       Зрачки Гвен сужаются. Никогда прежде она не слышала ничего подобного, настолько пронзительного и прошибающего, отчаянного и молящего звука, от которого кровь стынет в жилах и пальцы едва не выпускают скальпель. Она судорожно сглатывает, и именно этого — легкого колебания воздуха, шелеста испачканной одежды, — хватает, чтобы суперслух, усиленный порогом смерти, его уловил, и клон, опередив, сделала выпад, схватив Гвен.       Гвен не взвизгивает — то, что вырывается из нее, подобно скулежу. Она сама уже хочет взмолить — прошу, пожалуйста, отпусти! — да только клон на нее беспощадно смотрит, выжигает своим ярко-голубым взором, похожим на ее собственный, и тянет за запястье, вынуждая сделать шаг вперед. Щелки-губы раскрываются… она шепчет.       На непонятном языке, обрывки звуков. Клон пытается ворочать отрезанным языком, но выходит лишь неспешно, превозмогая боль, отдающую в каждой клеточке распадающегося тела, мычать.       На нее жалко смотреть. Отвращение вперемешку с грустью, эмпатичная агония и желание облегчить, прекратит страдания клона сдавливают Гвен грудь. Она не может вдохнуть, чтобы не ощутить сладко-гнилостный запах приближающейся смерти, увидеть, впиться взглядом, запечатлеть фрагментами, которые навсегда хотела бы стереть из памяти, жилистые мышцы, шрамированную кожу — сплошь рубцовую, — и клочки светло-пепельных волос, где у нее самой — целая копна.       Клон. Такая похожая и одновременно с этим другая — несовершенная, забытая, практически убитая и по-прежнему живущая: содрогающаяся, сжимающаяся, испуганная… Молящая.       Гвен сжимает скальпель, переносит на него всю силу, стараясь зацепиться, как за единственное материальное в своем трещавшем по швам мирке.       — Думаю, — в который беспардонно вторгается Она, — вы обе знаете, о чем она хочет попросить.       Гвен сглатывает ком. Она догадывается — нет, это написано в чужих глазах — чересчур ярких, по-прежнему живых и бездумно жалких. Клон усиливает хватку, тянет больше на себя и расслабляет — стоит Гвен поднять скальпель.       Клон кивает. Жадно, энергично, точно зная, что за этим последует, стремясь к нему. У Гвен кровь стынет в жилах — от осознания, от смешивающегося убеждения о правильности поступка с моралью…       И того, как резко и легко сталь входит в плоть.       Клон расслабляется, хватка на запястье Гвен спадает и вместе с ней куда-то вниз ухает и сердце Гвен. Звук скальпеля, ударившегося о пол, доводит ее до дрожи, и Гвен сокрушенно оседает. Плевать, что подумает и скажет Она…       Гвен только что лишила клона жизни.       — Ты принесла ей облегчение, — бесстрастно заключает Она, но Гвен от этого не лучше. — Из-за поспешного создания ее функционал был ограничен: ни говорить, ни выполнять более-менее простые вещи, требующие концентрации и мозговой деятельности, она бы не смогла — лишь база, заложенная ДНК ее носителя, парочка инстинктов, подаренных радиоактивным пауком. Без наблюдения и ухода она не прожила бы и недели, ну а с твоим отцом…       Гвен не нужно слышать окончания фразы: она и так прекрасно знает, что не выстрели Кройц в клона, у нее был бы шанс на жизнь.       — Она не сделала то, о чем ее просили, вот наказание и настигло ее.       Гвен стискивает зубы, ее тошнит. Как Она смеет? Так просто и легко, будто это ничего не стоит, отзываться о клоне — созданном, живом, пусть не идеальном, но все же…       — Меня ждет то же? — сдерживая рыдания, тяжесть в желудке, готовую вылиться рвотой, Гвен тихо спрашивает Ее. Та вскидывает брови. — Если я не принесу отцу флешку, меня постигнет та же участь?       Ее губы складываются в улыбку.       — Ну что ты, дорогая, — и снова этот тягучий, елейный тон. Она словно наматывает мед на деревянную ложечку, чтобы окунуть в кипящий чай и прыснуть им в лицо. — Твой отец никогда не причинит тебе зла, он ведь обещал! Однако… я все же советую постараться и принести ему в течение следующих суток флешку, иначе кто знает… вдруг, наказание не обойдет стороной и тебя?       Гвен цепляется за спинку стула.       — Прекрати, — шикает Гвен, насильно вырывая себя из размышлений. Она морщится, жмурится под маской, ощущая, как остатки мертвого клона пачкают ей щеки. — Тебе это не поможет.       «Если не сделает хуже», — думает она, но не говорит вслух. Гвен дышит через ноздри; игнорируя резкий запах, не позволяя омерзительному сладко-железистому вкусу попасть в приоткрывшийся рот, делает несколько глубоких вдохов — пока сердцебиение не уймется, ладони не перестанут впиваться в скомканную одежду — вроде бы рубашку Майлза, — и плечи не расслабятся, насколько это возможно.       Самобичевание действительно тут не поможет, упреки с обвинениями сделают хуже, а совесть подставит подножку в особо важный момент, решив судьбу не в ее сторону, — немного циничный, до одури логичный вывод успокаивает. Гвен отрывается от стула, чуть попружинив на носках, и выскальзывает из окна, как и зашла.       Подушечки пальцев цепляются за кирпичный фасад здания — нововведение, коим ее удостоила Она, — Гвен выстреливает паутиной из веб-шутера и бросается в полет, к которому еще пару дней назад ни морально, ни физически не была готова. Воздух взбивается в ушах, поток ветра расходится, облепляет со всех сторон, сжимая и при этом даря невообразимую свободу. Гвен прикрывает глаза. Цепляясь паутиной за другую высотку, она наконец понимает, почему Майлз так нахваливал полеты, «зависания», и хотел, чтобы она попробовала, ощутила на себе.       Потому что это нереально. Возможно, в качестве орущего и визжащего за спиной балласта, оно так не кажется, но когда ты выпускаешь паутину, сам решаешь, в какую точку хочешь вильнуть и у тебя получается вильнуть, рассечь голубое небо, привлечь к себе внимание зазевавшихся прохожих, полет выходит на иной уровень. Достигает невероятных высот — равно как и ты, когда взмываешь выше, еще выше, оказываешься над зданиями и раскидываешь руки в стороны, позволяя жизни остаться где-то под ногами, а самой ощутить, попасть в кратковременную, абсолютную невесомость.       Гвен приземляется на крышу здания. Дыхание сбито, грудь быстро вздымается, а радость вперемешку с забвением толчками несутся по венам. Она оглядывается, смотрит назад, удивляясь, какое расстояние в первый же раз умудрилась преодолеть, и даже корит себя за то, что добралась до академии чисто перепрыжками по крышам, закоулками, не попробовав и не рискнув с самого начала.       Все-таки, порой жизнь существует исключительно для неоправданного риска, думает она, и улыбка, просочившаяся силуэтом сквозь ткань маски, исчезает. Рядом приземляется кое-кто еще.       Черно-красный спандекс, разбавленный витиеватыми узорами в виде паутины, настороженно суженные фасетчатые «глаза» и жилистая, подтянутая фигура, которую, ну, никак не угадаешь под привычной мешковатой одеждой.       Майлз.       Сожаление возвращается к Гвен. Она делает шаг назад, но не из-за страха, а нежелания его запачкать своим присутствием, и при этом дать понять: если он хотя бы дернется, — она сбежит, не оглянувшись.       И Майлз это понимает, улавливает незримое напряжение, которого не было еще вчера: тогда Женщина-паук без предупреждения и лишних размышлений атаковала первой, прыгала диким хищником, доказывая превосходство и пытаясь перегрызть глотку, не дав и пискнуть. Сейчас же она даже стоит иначе: ее колени чуть согнуты, поза больше оборонительная, нежели готовая к нападению, «глаза» расширены, будто удивленно, но неприязнь в них быстро мелькает опасливым сужением. Женщина-паук сжимает кулаки, отступая еще на шаг и словно подсказывая, куда именно она дернется, куда спрыгнет и полетит, если он сделает что-то не так.       Хотя почему «что-то»? Почему он? Ведь это она, а не он, ворвалась в академию, до чертиков перепугала и едва не причинила вред мирным и ничего не подозревающим ученикам, она напала на ни в чем не повинную Гвен Стейси из их мира (и если это была не Гвен из другой вселенной, то он не особо понимает причину), разворошила их с Ганке комнату в общежитии, украла флешку, с помощью которой он общался с другими пауками, и лишь чудом не унесла ее в неизвестном направлении! А теперь стоит как ни в чем не бывало, совершив второй налет.       — Что, в этот раз поиски не особо удачные? — хмыкает Майлз, вызывает на диалог, обмен колкостями, чтобы услышать голос, чего вчера от нее не добился, и хотя бы по нему попытаться угадать личность девушки под маской. Тишина. — Я знал, что ты вернешься, поэтому позаботился о сохранности флешки.       В нем сквозят нотки самодовольства, сглаженные мягкостью характера, и Гвен даже немного жалеет, что ей придется его разрушить.       И все случается именно так: когда спандекс в районе рта Майлза вновь растягивается, когда очередное замечание уже готово сорваться с языка, она переворачивает его мир и мысли единственным жестом — вылавливает флешку из маленькой сумочки на поясе и тут же прячет обратно. «Глаза» на маске Майлза в ужасе распахиваются. К-как?! Откуда?!       Он мельком смотрит ей через плечо — на окно, из которого Женщина-паук выскользнула совсем недавно, пытаясь представить, в каком бардаке найдет их комнату, и вспомнить — может, это он не спрятал флешку? Оставил в компьютере, тем самым отдав прямиком в чужие руки? Майлз упрекает себя в беспечности, что решил подождать снаружи, а не ворвался в комнату (тогда, возможно, у него был бы шанс), и хочет наступить, призвать к миру, начав типичное рассуждение о том, что все поправимо, и, кому бы ни понадобилась флешка, при бездумном использовании на неподходящем оборудовании она может навредить их миру.       Но Женщина-паук только этого и ждала, и стоит Майлзу сделать шаг, отвести глаза, как к неприятному шквалу эмоций, прибавляется удивление: Женщина-паук… исчезает.       Секунду назад стояла перед ним, а теперь нет — растворилась. Или же…?       Внезапно линия паутины разрезает воздух меж домов, девичья фигурка становится вновь видимой, и Майлз бросается за ней, находя еще одно отличие, доказательство, что эта девушка и вчерашняя — не один и тот же человек.       Предыдущая была резвая, ловкая; она скользила в узких коридорах академии, минуя многочисленных учеников, словно рыба в воде, цеплялась за стены и отскакивала от них, наращивала скорость рывками и почти не теряла ее в пируэтах — как настоящая Гвен из другой вселенной (Майлз знает ее технику, он неоднократно наблюдал за ней во время совместных «зависаний»). Эта же действует аккуратно, чересчур осторожно, словно ей в новинку и боится упасть; она выпускает паутину чаще, летит отрывками и практически не касается зданий, как если бы их острые края или жесткий фасад могли перерезать нить, сделав полет коротким и куда печальнее.       На самом деле, Майлзу ничего не стоит сократить между ними расстояние и напасть со спины. Однако то, как Женщина-паук, то и дело появляясь и исчезая из вида, озирается на него, будто проверяет, следует ли он за ней, специально снижая скорость до минимальной, заставляет задуматься: а не ведет ли она его куда-то?       Разумеется, это может быть ловушка, и он следует за ней в капкан, из которого не выберется, но сколько таких было на его пути? Сколько злодеев Майлз одолел за годы своего супергеройства и сколько из них кусали локти, так и не сумев обвести его вокруг пальца?       Поэтому, не колеблясь, он следует за ней, летит, вальсирует вдоль зданий, теряясь и появляясь вновь, когда Женщина-паук замедляется и начинает мотать головой в поиске — довольно странное поведение для той, кто хотела украсть флешку и исчезнуть восвояси. И все же… Майлз не может перестать об этом думать. Флешка. Зачем она ей? Куда она ее несет? Чего хочет с ее помощью добиться?       Так же, как и Кингпин два года назад, — извращенно «вернуть к жизни» погибших любимых, выдернув их из родной вселенной и тем самым обрекнув другого себя на месть и еще одну попытку провернуть фокус с коллайдером? Это ведь замкнутый круг, цепочка зла и нарушения ткани пространства и времени из вселенной во вселенную, которая ничем хорошим ни для кого не кончится.       К тому же, если Майлз все-таки спрятал ее в особенное место, поставил плотно вешалку в шкафу, убив возможность случайно обнаружить тайник на корню, как Женщина-паук смогла так быстро его найти? Ведь о нем знали только он и…       — Звонок Гвен, — командует он, и наушник в ухе реагирует мгновенно. Длинные, томные гудки накручивают нервную систему по спирали. В ужасе Майлз молится и ждет, что услышит звонкий голосок Гвен, ее упрек, что он снова пропускает занятия из-за паучьих дел, однако ни через тридцать секунд, ни через минуту она не отвечает.       Липкое, неприятное чувство сжимает желудок, когтистая лапа хватает за сердце, но даже так в жажде сорваться к Гвен и проверить, в порядке ли она, — Майлз продолжает следовать за Женщиной-пауком. Сейчас преимущество на ее стороне — флешка у нее в руках, — и если Майлз отвлечется, он потеряет их обеих. Риск слишком велик.       — Напоминание Мэй, — поэтому он оставляет голосовое сообщение: просит проверить, отследить мобильный Гвен и поставить компьютер в их тайном подвале на автодозвон, чтобы в первую же секунду, когда («если», думает Майлз, но быстро отбрасывает) Гвен увидит миллион пропущенных звонков, перезвонила тут же.       А сам сокращает расстояние между ним и Женщиной-пауком. Виляет в одну сторону, в другую, запутывает, возникает прямо перед ней, вынуждая резко затормозить и провалиться в переулок, взмыть в воздух с новой силой и вроде бы исчезнуть, но попасть под идеальный угол, чтобы Майлз, прицелившись, выстрелил маячком ей под лопатку.       Легкий, практически не ощутимый — он выдерживает испытание дальностью в несколько десятков километров. Вряд ли Майлз позволит Женщине-пауку убежать так далеко, однако предосторожность не помешает (тем более, что он уже облажался везде, где только можно).       Да и их маленькое путешествие заканчивается: промышленный район Нью-Йорка с недостроенными зданиями, на одно из которых, состоящих из железных балок и бетонных блоков в виде частичной облицовки и полуразрушенных перегородок — комнатами их язык не повернется назвать, — нацелена Женщина-паук и пропадает то ли на втором, то ли на первом этаже из трех имеющихся.       Майлз спрыгивает следом, оглядывается — сплошь дыры и открытое пространство. Место, подходящее как для западни, так и быстрого побега; если бы, конечно, Майлз собирался сбегать. Маячок мигает где-то под ним, мельтешит пару раз туда-сюда, будто Женщина-паук вдруг забыла, куда ей деться (тупиком для нее это тоже сложно назвать), и останавливается.       Майлзу это не нравится: он не узнает ни эту постройку, ни ближайшие здания, здесь никогда не было ни крупных банд, ни мелкого хулиганья, да и на злодейское логово район не тянет. Так почему фальшивая Женщина-паук вела его сюда?       Он спускается на первый этаж, больше похожий на место под широким мостом без цельных стен, проходит несколько балочных «арок» и натыкается на фигуру в черном плаще.       Аномально высокий для обычного человека, статный, держится серьезно и при этом не скованно — как если бы миллиардер-филантроп вел интервью перед шайкой прожорливых журналистов и всем своим видом пытался показать, кто здесь главный, навести на себя вуаль таинственности, не приводящей ни к чему, кроме статуса «пижон». Майлза раздражает подобный тип злодеев. Обычно они чрезвычайно самоуверенны, никогда не пачкают руки, предпочитая подкупать мелких прихвостней и полицию, а когда сталкиваются с ним и падают в грязь лицом, винят всех, кроме себя. Надменные, брезгливые, как правило, без четкой мотивации перевернуть мир вверх-дном, творить бесчинства, завоевывают власть ради власти и деньги ради денег.       Злодей слышит приземление и поворачивается. Майлз прежде его не видел, — ни в обычной жизни, в качестве звезды каких-нибудь таблоидов, ни в супергеройской — как злодея, которому когда-то противостоял. Он определенно бы запомнил квадратное, костистое лицо с выпирающими скулами, тонкие губы, а главное — шрам, рассекающий неровной, ветвистой линией лицо от правой брови до подбородка наискось. Майлз повидал многое и многих, потому не морщится в брезгливости или презрении, свойственном впечатлительным людям, однако вряд ли незнакомцу приходится сладко. Только если, в соответствии со статусом и высоким положением, окружающие автоматически не отрицают существование каких-либо изъянов и лебезят в любом случае, хоть измарайся в помоях.       Незнакомец при виде него улыбается, шрам разрезается открывшимся ртом:       — О, мистер Моралес, рад нашей встрече, — Майлза передергивает от того, что он, кем бы ни был, уже знает его личность под маской. Значит, так или иначе, его близкие и родные были под прицелом, а он и не догадывался. — Вряд ли вы обо мне наслышаны, поэтому представлюсь: меня зовут Виктор Кройц, и я, вроде как, стою за несчастьями, происходившими с вами последние пару недель.       Да, как Майлз и думал: самодовольство и самоуверенность плещут из всех щелей. Кройц не только кичится «устроенными неприятностями», но и делает это в максимально непринужденной, возвышенной форме, словно преследовал высшую цель, стал мессией по избавлению мира от паукообразных.       — Не хотелось бы преуменьшать вашу значимость, но у супергероев каждая неделя далека от прекрасной и свободной, — поэтому он пользуется единственным способом по выведению подобных Кройцу из себя: давит на незначительность принесенных проблем, будто от мухи их куда больше, будто этих самых мух в жизни Майлза столько, что одним меньше, одним больше — он и не заметит.       И это срабатывает: рваные губы искривляются, Майлз попадает по больному, ударяет по эго — «Может, в нем и дело? В желании показать всему миру, чего он стоит? Зачем тогда Кройцу флешка с пауками?» — и параллельно осматривается. Женщины-паука не видно.       И Кройц, заметив, решает помочь:       — О, кажется, вы кое-кого потеряли? Моя вина, порой я бываю таким невежественным, что забываю о правилах приличия, — он совершает движение запястьем, и в эту же секунду откуда-то сверху спрыгивает девчонка в супергеройском костюме, самозванка, приведшая Майлза сюда. Кройц кладет ладонь ей на плечо. — Позвольте мне представить свою дочь. Хотя стоит ли?       Он вопросительно приподнимает брови, смотря на нее, деланно размышляя, как если бы его действительно заботило их с Майлзом знакомство или чем закончится для него и нее эта ситуация в принципе. Вообще, складывается впечатление, будто Кройц не воспринимает вероятность быть пойманным и отправленным за решетку. Ах ну да, самодовольство и самоуверенность, как Майлз мог забыть?       — С учетом того, что вы уже некоторое время знакомы, — Кройц невозмутимо продолжает, и от его выбора слов Майлзу становится не по себе.       Знакомы? Некоторое время? Что это значит? Что они уже пересекались, и паучье чутье не сочло ее за угрозу? Она была в его окружении, наблюдала за ним? Именно так он облажался с флешкой, не проконтролировал возможный диалог с Ганке?       Миллион и одна мысль проносятся бурным потоком сквозь него, пронизывают тело толстыми иголками и насаживают нервную систему, словно бисер на нитку, чтобы в миг, когда мощная лапища Кройца опустится на затылок Женщины-паука, сдернув маску, все терзание, мучение, прежний мир вдруг рассыпался и остановился в Майлзе осколками.       Гвен.       Нет, не из другой вселенной — не та, что от ревности едва не столкнула соперницу с крыши, умоляла его выслушать ее и в итоге оказалась права насчет своих переживаний. Но та, что была с ним рядом все это время, улыбалась, очевидно лживо поддерживала и вела двойную игру.       Майлз уверен: вернувшись в комнату в общежитии он не найдет там бардака, вряд ли он оставил флешку в компьютере, скорее всего, он спрятал ее в особом месте, откуда ее без проблем достали, ведь Гвен Стейси из их вселенной — и была той, кто предложила пустую балку в шкафу для одежды в качестве супергеройского тайника.       И тем не менее предательство подкашивает. Майлз смотрит, пытается высмотреть в Гвен следы хотя бы минимального сожаления, неприятного удивления или же, наоборот, сорванной маски агрессии и злости по отношении к нему, как к Человеку-пауку (черт, она ведь знала Питера! Знала тайну его личности и хранила ей верность! Неужели с Майлзом все иначе?..), но не находит ничего. Гвен отводит глаза, оставаясь нейтральной, пока Кройц щебечет о мега-важных суперзлодейских планах. Флешка мелькает в ее руке.       — Не делай этого! — выпаливает Майлз настолько доверчиво и наивно, насколько вообще способен супергерой. Он тянется к Гвен, подается вперед, если бы это могло хоть как-то помочь, и пытается, проваливается в попытке надавить на жалость и ее рациональность. — Ты же знаешь, к чему это приведет! Я рассказывал тебе!       И внезапно его пронзает боль. До Майлза доходит: все было запланировано с самого начала, Гвен не могла просто так с ним столкнуться в холле, а после — пригласить его, абсолютно незнакомого ей человека, в гости к таким же отчасти новеньким (были ли Брайс и Клэр с ней заодно?), быть милой и очаровательной, не обращая внимание на то, что некогда некая девица с ее внешностью и именем уже разгуливала по академии «Вижнс», о ней ходят слухи и шепотки, и даже было видео, на котором они с Майлзом мелькали в безумном танце, а после — другая ее версия осталась без части волос (знала ли она о случившемся и до рассказа Майлза на крыше?); при этом быть всегда твердой духом, поддерживающей и даже в критической ситуации немного ошалевшей, самоуверенной и провокационной.       Гвен никак не отреагировала на пожар, на отлучку Майлза — она побежала спасать детей и стоически выдержала нападение Стервятника, когда он охотился за ее головой (было ли и это подстроено? Тумс говорил что-то о подкупе), и, черт возьми, не заорала и не завизжала, когда под маской оказался Майлз, глупо спалившись, а после — получил серьезное (для нее) ранение, и ей пришлось его перебинтовывать. Она шутила, смеялась и пыталась флиртовать, чтобы как-то сбить между ними градус напряжения, и никогда не порицала, не ругала… всегда врала.       Гвен отдает Кройцу флешку.       Майлза же затягивает в водоворот воспоминаний: прошлое, настоящее и будущее сливаются, перемежаются между собой, расплываясь и заостряясь, претворяясь перед глазами яркими пятнами, и вызывают мигрень. Он выстаивает на чистой силе воли и нежелании показаться слабым — он ведь далеко не слаб, научился за прошедшие годы супергеройства, — доказать, что неожиданное и неприятное предательство подруги-тире-девушки его не сломит.       Так или иначе Майлз остановит Кройца, вернет флешку и если не уничтожит, чтобы ни у кого больше не возникло желания ею воспользоваться, тем самым сознательно отрезав себя от паучьей семьи, то спрячет ее в более надежное место, на краю Земли, о котором будет знать только он. Но пока…       — Разберись с ним, — выплевывает Кройц.       — Да, отец, — откликается она, и Майлз хочет броситься вдогонку.       — Стой! — как подготовленная ловушка — сети, расставленные по балкам со спусковым механизмом, — обрушивается вокруг них, словно вуаль. Майлз слышит знакомый рокот электричества и поджимает губы: если кто-то из них дернется или случайно натолкнется, то несколько десятков или даже сотен вольт прошьют тело насквозь.       Он смотрит на Гвен в попытке уловить хоть каплю беспокойства, ведь они остались один на один, будучи обычным человеком и супергероем, но она, как и он, проследив за опустившимся занавесом, по-прежнему нейтральна. Будто на нее нацепили или, наоборот, содрали маску, за которой могло скрываться нечто более опасное, нежели простая оптимистичность и всепоглощающая уверенность, доставшаяся ей от отца.       Отца…       — Ты же в курсе, что он тебе не отец? — Майлз привлекает внимание Гвен, заставляя отвести завороженный взгляд от сети, пронизанной крошечными молниями, и от ее спокойствия ему становится не по себе.       Он сгибает колени для крепкого сцепления, готовится к неизвестному и худшему, в то время как сердце, уловив знакомый голубой взор, пухнет. Майлзу невыносимо и больно, но, как бы ни хотелось, он не сдергивает маску, чтобы посмотреть Гвен в глаза, не сбивает ее, повалив на землю и заточив в ловушку из собственных рук, наплевав на мир до той секунды, пока она не ответит на животрепещущий вопрос: неужели все было ложью? И не знает, что — «да» или «нет», — для него окажется хуже.       — Кройц. Он тебе не отец, — повторяет Майлз чуть сорвано. Он все еще не верит. — Ты же «Стейси». Гвен Стейси, и твой отец — Джордж Стейси, полицейский.       — Это тебе другая Гвен так сказала? — отзывается она, и тело Майлза прошибает. Не совсем язвительно, но цепко, с излетом обиды и ноткой зависти. Лицо Гвен наконец меняется, она всецело переключается на него, отбрасывая маску, на которую Кройц обменял флешку и отходит от сети. Майлз делает шаг в сторону, одновременно готовый и не очень к неизвестному, и Гвен его зеркалит.       Начинается танец двух львов.       — Так было всегда, — способность другой Гвен путешествовать по параллельным мирам не только облегчала их отношения и давала возможность видеться с паучьей семьей, но и открывала перед ней невиданные просторы, целую мультивселенную, поданную на серебряном блюде.       Гвен изучала альтернативные версии себя и близких ей людей, и всегда, всегда у нее были те же отец и мать: да, у них могли меняться характеры и род деятельности, кто-то один или даже оба могли быть мертвы, из чего впоследствии складывался характер самой Гвен, и неважно, познала она путь супергероини или нет — факт остается фактом.       — Поэтому не стоит верить Кройцу. Он тебе не отец — что бы ни наговорил и ни наобещал!       На секунду в ее глазах все же мелькает сожаление или то, за что его ошибочно принимает Майлз. Гвен опускает ресницы, на миг сжав безумно мягкие и такие любимые им губы, скрывающие за собой очаровательную щербинку меж зубов, и снова становится жесткой, твердой и самоуверенной.       — Ты ничего обо мне не знаешь, — будто что-то отбрасывает, отрицает для себя.       И оказывается права: Майлз действительно о ней ничего не знает — лишь то, что сейчас у Виктора Кройца, доселе неизвестного преступника с неизвестными планами, есть флешка, способная связываться с другими мирами, и если Майлз что-то в скором времени не предпримет, не вырубит Гвен, как бы ни было больно и горько это говорить, случится катастрофа. Майлз не может допустить повторения «адового коллапса».       Но и применить к Гвен насилие, обойтись так, как обычно обходился со злодеями и хулиганами, решившими нарушить покой Бруклина или Нью-Йорка, — тоже. Это ведь Гвен! Как бы она с ним ни поступила, какой бы ни была в реальности, Майлз не мог просто забыть о проведенном вместе времени, ее заботе и ласке, шутках. Он разрывается от противоречий, и одно из них его убьет — то, где Гвен аккуратно смывает с него кровь, предупреждая, что будет щипать, прижимает к себе ребенка, защищая от Стервятника, пытаясь успокоить от воцарившегося вокруг хаоса и вспыхнувшего кинотеатра, а также — где противостоит неизвестной в костюме Женщины-паука, не позволив, не дав ей забрать флешку еще вчера.       Не дав, не позволив. Если план изначально состоял в этом, зачем она вырубила ее шокером?       — Ты же на самом деле этого не хочешь? Разрушения мира, чтобы Кройц навредил нам всем, — его голос дрожит от напряжения, разум, капля за каплей выедая мозг, отсчитывает секунды. Если он не поторопится… Майлз делает шаг в сторону, Гвен отзеркаливает, продолжая обходить вокруг. — Он ведь именно этого хочет? Своеобразного господства? В которое не входят ни супергерои, ни те, кто ему не нравятся — он всех их уничтожит, вырежет. Словно по щелчку.       Кажется, в одной из параллельных вселенных, Гвен рассказывала, кто-то уже сделал нечто подобное.       — К чему ты клонишь? — однако здешней Гвен об этом не известно. Продолжая пятиться и собираясь по приказу отца биться до конца, она в любой момент готова завести руку за спину и ударить шокером — тем же, которым вчера вырубила клона, но мощнее — достаточно сильным для того, чтобы поджарить одного паучка в спандексе в качестве фритюра.       — К тому, что ему не составит труда от тебя избавиться. Да, быть может, — добавляет тут же, не сбавляя обороты напряженности, Майлз уповает: раз не получилось сыграть на возможной лжи от «отца» к дочери, которая заставила бы если не отказаться от идеи борьбы на его стороне вовсе, то хотя бы задуматься, Майлз переключается на другое — самое важное и всегда горящее внутри человека чувство. Инстинкт самосохранения, осознание ценности нежелание терять свою жизнь. — Он вырастил тебя, чему-то учил, но, в отличие от тебя, вряд ли вправду считает своей дочерью, что-то чувствует к тебе. Иначе бы он так не поступил: он бы не открыл твое лицо, не позволил мне увидеть тебя без маски, пока я нахожусь в своей. А ты знаешь, что еще в ней есть?       Он стучит пальцем по виску, где под черным спандексом и тонкой информационной сетью живут и передают электросигналы десятки мельчайших микрочипов.       — Камера. Все записывается на сервер, и если так выйдет, что ты меня остановишь, даже если сбежишь — с Кройцем или без него, — Мэй и другие супергерои, которым она передаст видео, будут знать тебя в лицо. Ты можешь сказать: «Он ведь тоже без маски!» — вот только для него это тщеславие. Кройц хотел, чтобы я его увидел, чтобы его увидели все, тогда как тебя, не защитив — как поступил бы настоящий отец, — просто подверг опасности. Ты больше не сможешь ходить и гулять, жить свободно — тебя будут искать и, рано или поздно, когда-нибудь найдут и предадут суду, — Майлз старается, вкладывает в голос столько серьезности и устрашения, сколько вообще возможно. Подбирает слова и фразы, формулировки, которые обычно работали на мелких воришек, решивших попытать счастье на преступном поприще от безысходности или в поиске острых ощущений. Зачастую они признавали правоту Майлза и под его ответственность, вернув товар и извинившись перед испуганным торговцем, уходили и не возвращались.       — Ты закончил? — однако это не работает с Гвен. Сделав еще пару шагов вправо, она не только не прониклась и не дрогнула от возможных последствий необдуманных решений отца. — Ты тратишь мое время!       Рыкает она и, наплевав на предосторожности, гарцуя и кружась с ним в клетке, пронизанной по краям током, Гвен срывается с места. Реакция Майлза мгновенна и не позволяет огрести; он отскакивает в сторону и бьет в ответ. С запозданием (и облегчением) поняв, что ударил воздух; Гвен оказывается справа, подныривает слева, кружится и ускользает. Майлз удивляется, насколько быстрой и неуловимой она может быть (или он все еще не хочет, тело борется и бунтует ее поймать?), блокирует ее удары, оказавшиеся сильнее, чем ожидаешь от худосочного тела, уворачивается и больше не нападает. Майлз боится ее задеть, хочет вновь раскрыть рот и завязать диалог… Вдруг, в этот раз получится? Гвен не может быть плохой до конца, в ее действиях есть несостыковки! Она могла украсть флешку раньше…       Гвен активирует шокер.       Крик Майлза взрывается в ушах. По телу проходит электрический разряд — Ее разработка, созданная специально для Человека-паука. Гвен изначально не планировала использовать шокер — если бы Майлз только заткнулся, боже! — но время поджимало, его совсем не осталось — буквально пара минут, может, десять, прежде чем Кройц вернется в убежище и весь план — все, что вело к этому моменту, — окончательно сыграет свою роль. Гвен должна его настигнуть, но прежде — ударить, подкосить и лишить сознания парня, с которым познакомилась относительно недавно, которого использовала, с которым прикидывалась (прикидывалась ли? все ли время?), играла роль подруги, возлюбленной, любимой, с которым довелось испытать эмоции, чувства, радость, печаль, интерес, грусть и многое, многое другое.       Майлза дергает и он падает, словно подкошенный. Прежний опыт супергероя, интуиция и развитое паучье чутье не смогли помочь в схватке с девушкой, которую он полюбил и которая не моргнула и глазом — наблюдала и продолжает наблюдать, молча склонившись над ним. Без страха Гвен опускается на колени и сдергивает с Майлза маску.       Его сознание держится на последнем издыхании, мощи, полученной от радиоактивного паука, обращается желейным киселем и утекает сквозь пальцы. Майлз тянется к Гвен — ухватиться за отобранную маску или же прикоснуться к ее лицу. Зрение туманится, и образ Гвен расплывается, но разум, запомнивший каждую веснушку, каждый миллиметр ее кожи и особые черты, услужливо и предательски-горько подкидывает недостающие куски.       — Г-Гв… — язык не поворачивается. Налившись свинцом, он будто распухает во рту; паучье чутье взрывается, но Майлз не может сделать ничего. Мышцы не слушаются, а последние силы, которые он мог бы потратить на жало, он направил и провалился в произнесении женского имени.       Майлз отключается.       Глаза закатываются, а тело, не выдержав электрического тока, с которым, казалось бы, примирилось еще два года назад, обмякает. Без каких-либо эмоций — быть может, каплей в море ее глаз, — Гвен наблюдала за несчастными потугами, не проронив ни слова, и теперь, когда Майлз — в прошлом ее друг и несостоявшийся парень, — больше ничего не может ей сказать и сделать, вместо того, чтобы воскликнуть: «Есть! Победа!» — умчаться вдаль, Гвен тратит оставшиеся песчинки секунд на… ласку.       Она рассматривает его лицо — все еще в легком недоумении, горечи и смятении, выраженных в постепенно разглаживающейся складке на лбу; ресницы больше не трепещут и не хранят под собой кофейный взгляд, способный быть мягким и нежным, подобно латте, успокаивать и приводить в чувства, ощущать странную безмятежность под его чарами, как американо, и метать молнии, пышать жаром, словно последняя в жизни чашка терпкого эспрессо, способного обжечь.       С сегодняшнего утра, думает Гвен, она только и делала, что обжигалась. Но не дает этой мысли себя поглотить — проводит пятерней по кучерявым волосам Майлза, откинув их с повлажневшего лба. Опускается большим пальцем на скулу, щеку, очерчивает линию челюсти — заметно окрепшую, в сравнении с подростковыми фото, какие дал ей Кройц для подготовки к их встрече, — и останавливается на подбородке; из приоткрытых губ доносится размеренное дыхание. Майлз полностью в отключке.       Гвен не знает, сработает ли и здесь его повышенная регенерация, проснется он раньше обычного человека или же ответственность, прежняя усталость, перерабатывающая нервная система не позволят, оттянув время на максимум, но кое-что она знает точно: Майлз был прав — она убежит, с Кройцем или без него, он прав и в том, что ее будут искать, но…       Вряд ли найдут. И дело вовсе не в Кройце.       Так что они видятся в последний раз, и Гвен солжет, если скажет, что ничуть не сожалеет, — нет. Несмотря на сомнительные воспитание, отношение к миру и разные стороны баррикад, ей не чужды обида и сострадание, меланхолия, прежде скрытая за маской безапелляционной преданности и отрешенности. Гвен не хотела, чтобы Майлз цеплялся и использовал ее эмоции в бою, но теперь, когда он лежит перед ней, беспомощный и бессознательный, она может себе позволить их выразить — чуть-чуть, пока время совсем не истекло, — и выражает.       Легко переплетя с ним пальцы, — скорее, вложив свою ладонь в его, — Гвен целует Майлза. Нежно, честно, вкладывая то, что грузом лежит на душе и чем хотела бы поделиться раньше, но не могла — иначе бы все провалилось.       Поцелуй становится горьким. Стоит Гвен задуматься о последствиях и том, как бы все обернулось, повстречай она его раньше, не знай Кройца совсем. Гвен прижимается к губам Майлза, не боясь и даже надеясь, что сможет разбудить настойчивостью и силой, с которой могла бы прижаться на смертном одре, и отстраняется.       Смотрит в последний раз на не изменившееся, расслабленное лицо, сокровенно печатая в памяти, и поднимается с колен.       — Прощай, Майлз, — Гвен шепчет, не ожидая быть услышанной.       Сетка за секунду до прикосновения теряет весь ток и разрушительную мощь, и Гвен опускает занавес обратно, стоит ей покинуть место битвы, являясь одновременно победителем и побежденной.