В драконьем пламени

      У Дейнерис тяжёлая рука: конечно, ни в какое сравнение с рукой Роберта, когда он бил её, хорошенько набравшись (или, как бывало не менее часто, в абсолютной трезвости, и Семерым известно что было хуже). Её пальцы сжимаются вокруг горла Серсеи, сухие и горячие, будто бы под кожей у неё беснуется дикий огонь, и Серсея закатывает глаза, откидывает назад голову, выгибаясь, признавая поражение.       Драконья наездница осёдлывает её бедра, кожа липнет к коже и пахнет дымом, огнём и кровью — это запахи Дейнерис, и с ними она пришла к Серсее.       — Я убила твоего брата, — говорит Дейнерис, и её фиалковые глаза в темноте кажутся чёрными, словно темнеющее небо за окном, в котором ещё не успели появиться первые звёзды. У горизонта оно истекает кровью — но не кровью закатного зарева, а зарева от драконьего пламени, пожирающего земли и дома, людей и скот.       Дракон берёт всё что пожелает. Дейнерис желает её: её криков, которые для неё как самая сладкая песнь, её страданий от выкрученных запястий и наливающихся кровоподтёков, её мольбы о королевской милости. Ничего из этого Серсея не даст ей так просто.       — Двоих твоих братьев, — у Дейнерис низкий голос, похожий на рычание, и когда Серсея дёргается в её объятьях-тисках, крепких как объятья смерти, то он становится ещё ниже, отдаётся вибрацией в самом позвоночнике: — Я забрала у тебя Королевскую гавань — теперь она принадлежит мне.       Серсея мечтает о том, чтобы в её руке оказался кинжал, чтобы в кубке Дейнерис оказался яд, чтобы небо обрушилось на них или земля — под ними, чтобы дракон наблюдал за смертью своей матери или чтобы сама мать видела смерть своего последнего ребёнка — что угодно, лишь бы не эти ночи вместе с Дейнерис, когда её губы так требовательны, а руки так настойчивы, и Серсея гибнет в собственной кровати, в шёлке и атласе, с привкусом золотого арборского на языке и следами на теле от тяжёлых перстней, унизывающих пальцы Дейнерис.       У неё нет ни кинжала, ни яда, но, в конце концов, всегда остаются зубы — львицу не лишить её клыков, и Серсее достаточно лишь прижаться теснее, выдохнуть горячо в ямочку между ключицами и вцепиться зубами в горло Дейнерис. На ней ни чешуи, ни брони, она уязвима, особенно когда выгибается как сейчас, и Серсея пожирает взглядом её покатые плечи, округлую грудь с бледно-розовыми сосками и плоский живот с впадинкой пупка; тёплый ветер с Черноводной поцелуями касается их тел, сушит выступившие капельки пота, и Серсея отводит рукой потяжелевшие серебряные пряди, те, что нежными колечками прилипли к шее.       Какова на вкус драконья кровь? Она опьянит или выжжет Серсею изнутри?       — Я забрала у тебя Семь Королевств — теперь они принадлежат мне.       Дейнерис закидывает её ногу себе на плечо, обводит подушечками пальцев выступающие лодыжки, а потом её рука медленно, слишком медленно, движется вниз. Серсея комкает в руках скользкую шёлковую ткань её сброшенной накидки, её верхняя губа подёргивается, как у кошки, готовой ощерится перед опасностью, но она молчит.       Серсея чувствует, что под губами Дейнерис, как в драконьем пламени, её кожа вспыхивает и горит, покрывается красными волдырями, и чернеет, и слезает с белоснежных костей.       — Я забрала твою свободу, — говорит Дейнерис, а Серсея выгибается и стонет — рычит, подаётся бёдрами навстречу, сильнее и крепче, ближе, — и теперь ты принадлежишь мне.       Дейнерис наклоняется к ней, глаза Серсеи открыты — они сверкают в темноте, блестящие, как изумруды. Дейнерис пропускает сквозь пальцы её волосы, и это похоже на ласку, и Серсее хочется выцарапать ей глаза, чтобы она не смотрела на неё так — что-то, должно быть, отражается в её лице, потому Дейнерис резко вцепляется в короткие золотые пряди.       — Не стоило злить дракона, — теперь это голос королевы: властный и холодный, таким голосом Дейнерис раздаёт приказы (таким голосом приказала Безупречным заломить руки Серсеи за спину, поставить её на колени), таким говорит, когда вершит судьбы: милует или приговаривает ко смерти. В её голосе для себя Серсея слышит только приговор.       Порой Серсее хочется, чтобы всё закончилось для неё иначе — возможно, где-нибудь в подземельях, под завалами камней, или от точного и быстрого удара сталью по горлу. Она думает об этом, когда Дейнерис уходит и Серсея сворачивается, прижимая колени к груди, на кровати, чьи простыни пропахли (гарью и кровью) запахом королевы. Эта кровать — поле боя, на котором она проигрывает каждое сражение; и так тяжела золотая цепь на её шее, и так холоден занимающийся рассвет, серый и безрадостный, от которого всё словно бы покрывается пеплом, и так больно гореть в драконьем пламени ночь за ночью.       Порой Серсее хочется умереть. У неё ничего не осталось.       Ничего.