В кошмарных снах

      Клаус Ягер привык спать только при свете настольной лампы, ведь просыпаться среди ночи в холодном поту постепенно входило в привычку. Ему снился огонь, дальше темнота, наполненная лишь страхом и одержимым желанием жить. Уже пять лет, как война закончилась, но внутри всё равно бушевал ураган чувств, каждую ночь твердяших одно и тоже «хоть бы не проснуться посреди того ужаса, наполняющего сердца молодых солдат». Ягер долго сидел на краю кровати, всматриваясь в собственные дрожащие пальцы, а затем ложился обратно, укрывая подрагивающие плечи белым покрывалом. Было холодно. В такие ночи всегда душой управлял страх, сидящий где-то в глубине, но чувство стыда от собственного бессилия не унималось. Ягер боялся однажды открыть глаза и снова очутиться посреди концентрационного лагеря, заполненного лишь запахом смерти и серым, как металл, небом. Клаус хорошо запомнил как пахла смерть. У неё был особый запах: гарь, смешанная с гниющим мясом и металлическим солёным, кровавым. Теперь его верная подруга сопровождала его во снах, обнимая своими тонкими, холодными, костлявыми пальцами и дыша в шею морозом.       Ягер прекрасно знал, что в соседней комнате спал Тилике, и пойти к нему, попросить помощи, не составит огромного труда. Но съедающая изнутри гордость так и твердила о слабости его характера, так упрямо и вторила о собственных страхах и чужой поддержке, которая сейчас была так необходима. Они не были на войне, и на самом деле, чудом сбежали из концентрационного лагеря «Ордруф», но тот побег Ягер запомнил на всю оставшуюся жизнь. Рёв собственной винтовки, привкус крови на языке и страх не выбраться из этой дыры, смирясь с тем, что эти же стены станут завсегдатой могилой. Тилике спохватился вовремя, и то ли доброта его вела, то ли желание вытащить товарища, но единственным, кому он оказал помощь оказался Ягер. Клаус в тот момент не придал этому значение, просто держась за друга, как за свою лучшую опору. Тот день отпечатался в сознании неприятным пятном, и вот теперь жизнь будто издевалась, заставляя его каждый раз просыпаться с дрожью и страхом снова почувствовать этот запах и вкус.       Собственные страхи уже сводили с ума, и Ягер решительно поднялся с кровати, направляясь в соседнюю комнату, в которой всегда была открыта дверь. В голове уже сгустились нелепые разговоры и предложения, начинающиеся с фраз: «Мне страшно» или «помоги мне, я совсем один». Но, как только Клаус увидел Тилике, спокойно читающего в столь поздний час книгу, все слова разом испарились из головы, оставляя лишь приятную пустоту, наполненную чем-то странным, доселе не знакомым. Настольная лампа едва горела, оставляя часть комнаты в полумраке, но это мало беспокоило, Ягер всё равно не знал, как же начать этот чёртов диалог, но Тилике увидел его сам. Он осторожно подошёл, оставляя книгу одиноко лежать на краю стола, и посмотрел в чужие глаза, в которых, кажется, и без слов считалось всё, что нужно. Отражающиеся огоньки почти потухшей настольной лампы в зрачках Ягера, вызвали у Тилике странную улыбку, но за ней не последовал никакой разговор. Просто Клаус почувствовал, как его нежно берут за руку, а потом ведут к кровати, осторожно на неё опрокидывая. Им не нужны были слова, чтобы сказать что-то друг другу, ведь действия всегда говорили большее. Но в Ягере командовал только взгляд и Тилике, кажется, первый раз ему не подчинился. Он бережно обнял Клауса, прижимая его к себе, а затем целуя в щёку.       Эти действия были так непривычны, так необычны и, на удивление, приятны, что с головы сразу пропадали все страхи и опасения проснуться среди поля боя и горы мёртвых тел, окружающих, как верная защитная стена. Ягер больше не боялся, объятия Тилике не были похожи на прикосновения смерти. Совсем не холодные, не костлявые, а наоборот, уютные и тёплые. Клаус ненавидел, когда ему кто-то помогал, мысль о собственной слабости и беспомощности сразу его одолевала, но Тилике не волновало то, что творилось у Ягера в голове, он просто обнимал, изредка целуя в щёку, ведя пальцем по старым шрамам, напоминающим ветви весеннего дерева, а затем засыпал сам, чувствуя, как Клаус расслабляется в его руках, и спит мирным, спокойным сном, впервые за такое долгое время.