Колдография

Нервы у Тины расстроены были уже давно. Но теперь, когда новоиспеченный отряд Дамблдора пребывал в Хогвартсе уже несколько недель, когда каждый день обсуждались все новые и все более провальные планы по борьбе с Грин-де-Вальдом, а Тина получала лишь пустые обещания на все её запросы, терпение девушки действительно подходило к концу. Дни и ночи её преследовала одна забота: как спасти сестру, как вырвать Куинни из когтей этого безумного эгоцентриста, пока не случилось что- нибудь непоправимое. Но от всех её увещеваний отмахивались, заслоняясь тем, что необходима разработка куда более глобального плана, чем спасение одного человека. А действовать в одиночку Тине не представлялось возможным. Поддержки не было и от Ньюта, который, околдованный знакомыми стенами и воспоминаниями, витавшими в воздухе Хогвартса, как бы отгородился от внешнего мира и по-прежнему интересовался лишь своими тварями. Тина начинала раздражаться буквально по любому поводу и постепенно теряла контроль над собой, будучи в постоянном напряжении. Измученная бессонницей, утром Тина зашла проведать Ньюта. Тот стоял у стола, на котором нетерпеливо вертелся нюхль, и что- то искал в своей записной книжке, торопливо перелистывая страницы. – А, Тина, ты не могла бы взять в чемодане такой синий флакон, он в кармане, ты сразу увидишь,– попросил Ньют, в очередной раз хватая нюхля, норовившего сбежать по своим делам. Тина прошла к этажерке в другом конце комнаты, достала с полки чемодан, поставила его на столик рядом и распахнула крышку. Первым, что бросилось девушке в глаза, был отнюдь не карман с нужной склянкой, а своя собственная колдография, вырезанная из журнала и аккуратно приклеенная к внутренней стороне крышки. –Зачем это тебе?– послышалось за спиной Ньюта. – У нюхля снова слезятся глаза, надо...,– начал он. – Нет,– оборвала его Тина,– я о колдо. Голос, которым она произнесла эти слова, был таким холодным и тяжелым, что магозоолог удивленно обернулся. Тина стояла к нему боком, в тени гигантского шкафа, Ньют не видел её лица, но заметил, как дрогнули её плечи. Но не успел тот что- либо ответить, как Тина снова заговорила, причём теперь в голосе её чувствовалось сильное волнение, и он звонким эхом отдавался в сводчатых потолках комнаты. – Зачем тебе это колдо, когда есть я?! Я, которая, как наивная школьница, ждала этого гиперзанятого магозоолога целый год, потому что он обещал! обещал приехать!– Тина развернулась лицом к Ньюту, она «ломала» руки, и на глазах у неё выступили слезы,– Каждый день после того последнего письма я ждала и ждала, думая, надеясь... А потом этот чертов журнал со статьей, знаешь ли ты, как мне было больно, когда этот хрупкий узор из надежд и воспоминаний разбился вмиг?! Да... да знаешь ли ты...?! Тина схватилась рукой за край стола, дыхание её сбилось, в горле стало нестерпимо тяжело. Поток слов лился непрерывно и было понятно, что она говорила обо всем том, о чем думала и что хранила в себе долгое- долгое время, обо всем том, что было давно выстрадано ею. – И тогда я уехала в Париж с полной уверенностью, что больше такого не повторится, что я стала разборчивей, сильней, осторожней. Но как же! Появляется он и оказывается, что- о чудо!- в той статье была ошибка. И мои чувства заходят на новый виток, я вспоминаю все, что так старательно пыталась забыть месяцами, и теперь... теперь я снова никому не нужна, после той битвы на Пер-Лашез навалилась дремота безопасности и ностальгия, и я опять одна... один на один со своими мыслями и тревогами,– на этом поток иссяк, и Тина, опустив голову, только чуть подрагивала всем телом и до боли вжимала кулаки себе в грудь. Всю эту тираду Ньют выслушал молча, словно остолбенев, он и представить себе не мог, сколько боли и обиды копилось в душе Тины, и как сильно со всеми её переживаниями и мучениями связан он сам. – Тина, я...– тихо проговорил он, глядя на неё с раскаянием и неким страхом,– я струсил. Воцарилось молчание. – Мне запретили выезжать за границу из- за того инцидента в Нью-Йорке, и я не сделал толком ничего, чтобы снять этот запрет... или обойти его. Ты права, я позволил безопасности и рутине поглотить меня... Сейчас уже ничего не исправит того, что я сделал по отношению к тебе, так и не приехав, так и не написав, но я стыжусь того, что причинил тебе столько... столько боли. Если бы не запрет на выезд...,– магозоолог давно отпустил нюхля (тот уже залез куда- то за тумбочку) и теперь стоял, вцепившись в столешницу и не сводя взгляда с пола. – Что- то этот запрет не помешал тебе отправиться во Францию, как только Дамблдор приказал тебе!– язвительно отозвалась Тина, становясь боком к Ньюту. На мгновение повисла тишина. – Я отправился в Париж не по его приказу, а лишь потому... потому, что...,– Ньют замялся,– потому что я узнал, что ты была там. После того, как Якоб и Куинни приехали ко мне в Лондон, я словно опять пробудился и вспомнил... Прости меня, прости, если можешь... Тина подняла на него изумленный взгляд. Затем быстро вынула синий флакон из кармана в чемодане, порывисто поставила его на стол рядом с Ньютом и быстро вышла. Через несколько мгновений её торопливые шаги послышались на лестнице, ведущей в астрономическую башню. Вся злость пропала, и теперь Тина хотела, как провинившийся ребёнок, забиться в какой- нибудь угол и мысленно жестоко отчитать себя за все, что сказала, даже, хотя это была правда. Затворяя за собой дверь, девушка вспомнила лицо Ньюта, когда тот просил у неё прощения и раскаивался в том, что сделал. Картинка перед глазами подернулась дымкой. «Что я наделала?»