не так

Ощущения при съемке второго сезона «Турнира» совсем другие. Если на первых было кайфово, интересно, захватывающе… волнительно, — и все это потому, что Илья рядом и вновь, как три года назад в Убойке, прожигал своим соблазняющим взглядом насквозь, — то сейчас Паше некомфортно и тревожно. В зрителях — Наташа, улыбается и посылает поцелуи любимому, а тот словно совсем не замечает Пашу. Сам виноват, конечно, — это Воля закатил ему истерику из-за того, что Илья собрался окончательно переезжать из Москвы в Питер, а потом громко хлопнул дверью и сдуру начал искать ему замену. Раскаивался потом, конечно, пытался извиняться, даже приезжал к нему, вот только было уже поздно. И сейчас он не знает, как с ним говорить, как смотреть в глаза, как не сгореть рядом от желания обнять и получить теплое объятие в ответ. Они иногда ловят взгляды друг друга — напряженные, электрические, от которых сводит в горле и покалывает в кончиках пальцев. Паша смотрит и не понимает, что видит в глазах Ильи: злость, обиду, ненависть или самое страшное — равнодушие. В перерывах подходит к нему, пытается говорить, шутить, но Илья почти не реагирует. Хватается за шутки других, поворачивается спиной или боком или вовсе уходит. Паша ему неприятен? От этого совсем плохо, от этого дыра в груди наполняется черным дымом. Соболев куда-то ушел, Паша наскоро отшутился от «Аристократов» и пошел к сцене, чтобы узнать, куда. Долго искать не пришлось — вот он, стоит рядом с Наташей, кладет руку ей на спину, а та сидит и смотрит влюбленными глазами снизу вверх. Воля сверлит взглядом, сканирует, словно пытается залезть к Илье в голову: тоже влюблен? или — что страшнее — уже любит? есть ли хоть капля того огня, что был между ними с Пашей всегда, когда они оказывались раньше рядом? Воля, наверно, отбрасывает половину того, что видит, и убеждает себя, что никаких чувств там нет. Сжимает канаты ринга, когда Наташа тянется поцеловать, а Соболь, как назло, отвечает долго, чуть ли не с языком. И Паша смотрит, смотрит, не в силах отвернуться и даже отвести глаза; впивается пальцами в канат, не замечая, как больно. Как больно снаружи, как больно внутри. Илья отходит от нее и смотрит на Пашу. Сразу. В глаза. Пашу пробивает током и ледяными мурашками, и он не в силах двинуться под этим взглядом. Он знает все, что сейчас хотел бы сказать ему Илья. Он видит это, чувствует, почти слышит в своей голове, словно между ними налажена какая-то ментальная связь. «Ты сам виноват. Я теперь не твой. Перестань мучить меня. Зачем ты так поступил со мной?» Воля выдыхает только тогда, когда Соболев скрывается в гримерке «Аристократов». Хочется выжечь этот поцелуй из памяти, сбежать отсюда и больше никогда, никогда не видеть Илью. Не думать, не чувствовать, забыть цвет его глаз и родинку на шее. «Моя», — говорил он, целуя в нее, а Соболев смеялся и отвечал: «Все твои». Паша сжимает кулак и слышит голос режиссера — съемка начинается. Продержаться еще пару дней, а потом стереть, стереть из своей жизни, и тогда, может быть, он снова научится нормально дышать. Когда Наташа выносит табличку с раундом, Воле очень хочется поставить ей подножку, обстебать, толкнуть — что угодно сделать, лишь бы выплеснуть хоть толику своей ревности и ненависти. Он пытается убедить себя, что профессионал так не поступает, но не удерживается и тянет за шнуровку на трусах купальника. Чувствует злорадство, маленькую победу — хоть и знает, что упади они, пришлось бы переснимать, а Наташа была бы унижена. Ну и черт с ней, оно того стоило, думает он. И повторил бы, не задумываясь. После пятого раунда Паша видит боковым зрением, что Илья сверлит его взглядом, и сбегает в гримерку. Он знает, какая у Ильи будет реакция, но ему уже все равно. Он не извинится, никогда и ни за что. Ему и не за что, он в этом уверен. В общей гримерке участники переодеваются обратно в свое и собираются домой. Паша садится недалеко от выхода и смотрит, как переодевается Илья: снимает костюм, рубашку, обмахивается, потому что в костюме было жарко под софитами. Паша хочет провести языком по блестящей от пота коже, рукой по кубикам пресса, прошептать на ухо «Какой ты горячий и влажный» и получить в ответ смешок и любящую улыбку в губы. Воля сглатывает, отводит взгляд и выходит в коридор, сползая по стене на пол и проводя рукой по лицу. Хватит, хватит, хватит… Он пытается наладить дыхание, но перед глазами только блестящая кожа и эти дурацкие любимые родинки. Он слышит щелчок двери и отрывает руку от лица. Илья все еще полуголый — словно пришел поиздеваться — и серьезный, слишком серьезный и злой, чтобы этот разговор хорошо закончился. — Привет, — глупо хмыкает Паша, пытаясь хоть как-то сбить напряжение между ними. — Зачем ты это сделал? — цедит Соболев, игнорируя его реплику. — Что? — Паша включает дурачка, все еще убежденный в собственной невиновности. — Ты знаешь. Какого хрена, Воля? Фамилия режет по горлу. — Ради юмора, — почти спокойно, почти не дрогнувшим голосом отвечает Паша. — В задницу такой юмор. Илья разворачивается, чтобы уйти, и Паша вскакивает на ноги. Нет. Не так! Не так они должны закончить их последнюю встречу. Не это должен вспоминать Паша в ближайшие пару лет, разрывая душу на осколки от осознания конца их отношений. — Подожди, Илья! — он дергается к нему, протягивает ладонь и тут же опускает. А что он сделает? Возьмет за руку? Обнимет? Илья не позволит. Теперь нет. — Что? — так же серьезно и равнодушно спрашивает он. Паша молчит. Подходит ближе, чувствуя хотя бы маленькую, но все-таки уверенность в своих действиях, когда Илья не отходит. — Я… — начинает он почти неслышно, прокашливается и делает быстрый шумный вдох. — Я рад, что мы увиделись на съемках. Илья, кажется, совсем немного поменялся в лице: стал смотреть будто бы мягче. Паша надеется, что ему это не показалось. Соболев не отвечает, но коротко кивает, словно соглашаясь. Они молчат. Паша подбирает слова. Ему так много хочется сказать, но он не говорит, ему кажется, что все это уже бессмысленно, что свое счастье, свою настоящую любовь он уже упустил. — И мне бы очень… очень хотелось, чтобы у вас все было хорошо, — наконец, произносит он. Илья смотрит в глаза, кажется, слегка растерянно и тут же отводит взгляд. — Спасибо, — коротко отвечает он, смотря куда-то в пространство за Пашей. — Илья, — зовет тот и вдруг набирается смелости, чтобы невесомо взять его лицо за подбородок и поднять. Смотрит в глаза и пытается улыбаться, и это, кажется, получается искренне. — Будь счастлив с ней, пожалуйста. Это все, чего я хочу. Чтобы ты был счастливым. Я переживу, что не со мной. Он робко усмехается, словно не зная, стоило ли это говорить, и сердце пропускает удар, когда Илья на секунду улыбается ему в ответ. Паша срывается. Он рывком обнимает Илью, приникает губами к уху и закрывает глаза, напитываясь этим объятием на несколько бессонных ночей, недель, месяцев и лет вперед. Илья неуверенно обнимает его в ответ всего одной рукой, но Паше этого достаточно. Он знает, что не заслужил. Что Соболев вообще мог уйти сразу, мог оттолкнуть или больше никогда не разговаривать с ним. И Паша счастлив, — хоть немного счастлив, — что Илья сейчас так близко. — Я люблю тебя, — все-таки шепчет Паша, хотя обещал, клялся себе, что этого не скажет. И чувствует, как сжалась рука Соболева у него на спине. Целует в висок, отстраняется и быстро, чтобы не успеть больше ничего сказать, сделать, увидеть, ушел обратно в свою гримерку. Заперся и еще полчаса бездумно, бесцельно, бессмысленно сидел на полу и смотрел в потолок, не понимая, как дальше жить.