Передышка

Домашнее задание — написать о вашей самой большой ошибке. На часах пять вечера, по телевизору идут «Крестоносцы Христа», но времена, где она сидела в ожидании звонка Финна, давно в прошлом. Куинн выключает телевизор и смотрит на чистый лист перед собой. Величайшее сожаление — это просто. Она вновь включает телевизор и пытается вернуться мыслями в то время. До того, как Фабрей сотворила эту глупость с Паком; до того, как позволила к себе прикоснуться. Она управляла миром, и никто не смел тыкать в неё пальцем. Но Пак засунул руку ей под юбку и прошептал: — Хочешь? — и Куинн хотела, она сказала «да», и все полетело к чертям. Она не пишет это, вместо этого под одеялом Куинн считает растяжки на своей коже. *** — Мне нужно пространство, — говорит она. — Для того, чтобы дышать. Лето душит её, и Пак рядом с ней, внутри неё и на ней, и это какой-то грех, который Куинн сама для себя выбрала. На улице жара, а его язык обводит растяжки на её животе, когда она сама разгрызает кубик льда. — Они проходят. Фабрей смеется: — Пошел ты. Он трахает её: ему всегда было легче заставить её слушать, когда она кричала его имя. — Они проходят, — говорит Пак ей позже, когда её волосы разметались по его подушке. И это был последний раз. День проходит, как обычно: солнце все также жарит, пока не скрывается за горизонтом. — Мне нужно пространство, — выдыхает Куинн. — Как много? Она не отвечает, но это и есть ответ. *** — Вы можете идти, — говорит им медсестра. Куинн тянет его от окна и попыток сохранить то, что им больше не принадлежит. Пак подписывает бумаги трясущимися руками. Он смотрит на неё с обидой. Но в коридоре, перед тем, как все начинает рушиться, он берет её за руку и говорит: — Я люблю тебя. Её, сделанное из камня, сердце трепещет. — Ты любишь меня. На стоянке под дождем Пак начинает плакать. Он плачет, плачет и плачет, пока не начинает задыхаться в собственном сожалении. — Ты все равно уже подписал документы. Так он начинает её ненавидеть. *** Ваше самое большое сожаление. Куинн трет свой живот и со злостью думает о растяжках, уродующих её тело, словно шрамы, что никогда не заживут. На другом конце света есть ребенок: наполовину Куинн, наполовину Пак. У неё наверняка зеленые глаза. И нос Пака. Но выглядит она в точности, как Куинн. Но она больше не их, поэтому это не имеет значения. «Мое глубочайшее сожаление», — пишет она. — «Это отдать половину себя». *** — Скажи мне кое-что. — Что? — Пак пялится на неё. Она горько улыбается: — Ты ненавидишь меня? Куинн уже знает ответ, но это хоть какой-то предлог поговорить с ним хотя бы немного. Потеря звания Королевы выпускного уже не важно. Она опускается на пол возле шкафчиков. Пак вздыхает, а затем тихо выдыхает: — Да. Куинн вновь гладит растяжки, сквозь тонкую ткань платья. — Как сильно? — это из-за несовершенства её тела он её ненавидит? Он пожимает плечами: — Я не понимаю, почему это важно, — Пак не смотрит на неё — только в пол. Он прав — это не имеет значения. *** На часах пять вечера, по телевизору идут «Крестоносцы Христа», а Куинн вновь ждет звонка от Финна — ничего почти не изменилось. Она разрывает своё сочинение и смывает его в унитаз, будто хороня своё прошлое и ту половину её, что у неё забрали вместе с дочерью. *** — У тебя бывает такое чувство, — начинает она осторожно. — Что у тебя пропала половина тебя? Пак сползает по стене рядом с ней и ничего не говорит. Но это и есть ответ.