Цвет солнца

      Одиночество — так просто, так скучно и так прозаично. Кроули не привык к нему, хотя должен был. Он, вроде как, обязан быть глубоко одиноким, а оттого очень-очень несчастным. Только вот Великий Замысел можно обмануть и послать к чёрту — демон же. Кроули последние веков так пять вообще слишком много себе позволяет (не считая девятнадцатого, который он просто проспал). Планирует позволять и дальше, пока ещё раз не припрут к стенке — там извернётся как-нибудь. Только на этот раз привяжет Азирафаэля к себе покрепче и махнёт с ним на край вселенной. Можно даже в синей полицейской будке вместо машины, чтобы ещё веселее.       Кроули даже ухмыляется таким мыслям, чувствуя себя последним идиотом. Это всё так похоже на мечты о хорошей и достойной жизни, что становится как-то неловко.       Азирафаэль либо тоже идиот, либо чуть большая сволочь, чем предполагалось, потому что за свою слишком довольную Улыбку (именно так — с большой буквы, на обычную ухмылочку это уже не тянет) Кроули получает вопросительный взгляд и звонкий удар десертной ложечкой по лбу. Храните, говорит, серебро в целости и сохранности только для особых случаев. Да-да, конечно, так и послушали.       Определённо сволочь.       Тем не менее, Кроули улыбаться не перестаёт, на вопросы не отвечает, просто сидит, не моргая (очки он снял, конечно же. Неприлично же есть в темных очках, пусть они и, откровенно говоря, замечательные), и смотрит в одну точку. Он, наверное, задумался и этой точки не видит, но выглядит всё равно жутковато. Азирафаэль то ли пытается провести какой-то обряд, то ли просто смущается своего сволочизма и бережно вытирает от сливочного мороженого лоб пострадавшего белой салфеточкой. Трёхслойной, кстати, если эта информация ещё актуальна.       — Выглядишь так, будто ты вдруг стал счастливым человеком, — говорит Азирафаэль, не надеясь, что даже это поможет привести друга в сознание.       — А? — Кроули быстро мотает головой, и проклятое наваждение с него, по всей видимости, спадает.       — Ты стал подозрительно часто улыбаться, — Азирафаэль продолжает есть своё мороженое несчастной ложечкой, на которую Кроули тут же захотел зашипеть, — ну, знаешь, я не против, я только рад, да вот…       — Что? — Кроули подозрительно на него смотрит и трёт пальцами скулы, которые уже начинают побаливать.       — Выглядишь, как идиот, — делится своими наблюдениями Азирафаэль, — если бы я не знал тебя достаточно долго, то подумал бы, что ты влюбился.       Так вот что бывает с людьми, когда они знакомы каких-то шесть тысяч лет — они начинают совершенно обыденно друг друга не понимать. И почему это Кроули не может влюбиться? Нет, конечно, за последние лет так пятьдесят он точно этого не делал, но…       Шесть тысяч, дорогой Азирафаэль, лет — очень приличный срок, чтобы за него успеть влюбиться. Или полюбить. С чем, на самом деле, Кроули справился гораздо успешнее. Ну не нравятся ему быстрые и сильные чувства, которые сжигают, словно адский пламень. Ему по душе, изволившей скатиться по наклонной, спокойствие. Как река. Или облака в хорошую погоду.       Чёрт возьми, и правда идиот.       Лучше бы случился Конец Света, тогда бы и разбираться с этим всем не пришлось. Любит и любит — кого это вообще волнует, нельзя теперь, что ли? Глупости какие. А вот признаться очень хочется. Это тоже глупости, только ещё более сложные. Не признаются демоны в любви, не ждут каких-нибудь хитрых слов в ответ. Просто так получилось, что Кроули с Азирафаэлем общается всего каких-то шесть тысяч лет, и объясняться будет довольно сложно.       «Ну, я бы за тебя умер. В принципе, я почти это сделал, так что…»       «Знаешь, а я бы хотел расставлять книги в твоём магазине и покупать тебе новые. Мне нравится, когда ты счастлив».       «Слушай, можешь держать меня за руку постоянно? У тебя просто очень красивые пальцы».       Даже тринадцати миллиардов лет не хватит, чтобы хоть кто-то это правильно понял. Кроули никогда не говорил «люблю», потому что сначала не было повода, а потом — смелости. Если честно, то он до сих пор немного надеется, что до Азирафаэля это дойдёт без слов. Или сам признается, если захочет.       Возможно, за шесть тысяч лет можно успеть полюбить даже такого засранца, как Кроули. Только вот… Азирафаэль ведь честный и искренний, он бы точно сказал, как есть. Чего бояться ангелу? Ангелы не боятся любви, да будет вам известно, они из неё сделаны. Технически. Технически и демоны были ангелами, а это, получается, и Кроули ровно из той же субстанции.       Любить, всё же, нормально? Бред какой. Кроули сумасшедший, и только сумасшедший полюбит ангела, который любит книги и вкусную еду.       Теперь этот самый ангел тычет своим указательным пальцем в плечо Кроули. Видят высшие и низшие силы, если бы не любил так сильно, то обязательно бы этот самый палец сломал.       — Что? — Недовольно спрашивает Кроули.       — Ты опять… — Азирафаэль виновато пожимает плечами, — улыбаешься.       — Чем это тебя так задевает? Я, вроде как, рад, что нас с тобой не заставили воевать друг с другом, не сожгли в адском пламени и не утопили в святой воде, — он закатывает глаза.       — Не в этом дело, — Азирафаэль краснеет, и Кроули уже хочется попросить его не продолжать, чтобы не мучить, — ты просто… выглядишь лучше, что ли. Так непривычно. Но хорошо.       Если честно, то Кроули бы и такими словами признавался в этой дурацкой любви. И если бы это сказал кто-то другой, то, наверное, он даже бы принял этот милый бред за ту самую любовь. Но это же Азирафаэль, а с ним только и сомневаешься во всём подряд.       — Это как? — Всё же спрашивает Кроули.       — Мне нравится, — и вот теперь этот сволочной ангел улыбается. Сам. Тоже по-идиотски.       Кроули думает, что за эту улыбку прострелил бы кому-нибудь колено. А вдруг Азирафаэль с этого рассмеётся. С него, как говорится, станется.       — Хочешь, я побуду искренним? — Ни с чего спрашивает Кроули и уже хочет ударить себя по лбу.       — А ты разве не?.. — Немного обиженно интересуется ангел.       — Я с тобой обычно честный, — терпеливо объясняет Кроули (будто с ребёнком говорит), — а искренность — это другое.       — А, — лицо Азирафаэля светлеет (не то, что бы оно было тёмным, просто ангел чуть-чуть расстроился), — да. Хочу.       — Мне тоже нравится твоя улыбка, — говорит Кроули, — ну, а ещё я, кажется, мог бы за неё умереть.       Азирафаэль молчит, но улыбается широко-широко. Демон доволен.       — Знаешь, — наконец говорит Азирафаэль, — если бы это был не ты, то я бы подумал, что это ужасно похоже на «я тебя люблю».       Кроули задыхается негодованием.       — С чего это? — Сдавленно спрашивает он, — «Если бы это был не ты». Я любить, что ли, не могу?       — Мне казалось, что это и так ясно, — Азирафаэль грустно смотрит на уже растаявшее мороженое, — что ты меня любишь. Поэтому и не говоришь.       — Ясно?.. — голос Кроули предательски подскакивает.       — Ну, да, — Азирафаэль пожимает плечами, — мы знакомы шесть тысяч лет. Не думаешь, что за это время можно полюбить друг друга?       Кроули не знает, что сказать. Улыбка снова возвращается на его лицо, и ему, если честно, всё вдруг кажется таким простым и смешным. Шесть тысяч лет быть идиотом — это надо, конечно, умудриться. Целых шесть тысяч лет, чёрт возьми, он мог бы держать этого забавного ангела за руку.       — Раз с этим решили, — Азирафаэль встаёт, задвигает стул и выразительно смотрит на Кроули, — теперь нужно прогуляться.       Когда они выходят на свежий воздух, едва не забыв расплатиться, Сохо встречает их ночной тишиной. В ресторане позади остались счастливые и не очень посетители, а здесь, на улице, как-то очень-очень спокойно. Даже и не верится. Наверное, это всё ангельские штучки. Или ещё чьи-то.       — Слушай, — говорит Кроули, когда вопрос и так сам собой уже поставился, — а можно я?..       — Без проблем, — Азирафаэль подаёт ему руку, и тот с готовностью её сжимает, — у меня к тебе тоже просьба.       — И какая же? — Кроули останавливается, смотря на него.       — Я читал, что, целуя любимого человека, можно почувствовать что-то особенное, — изрекает Азирафаэль.       И, говоря совсем откровенно, чуть позже Кроули с этим изречением соглашается.