ripples on a blank shore

Буччеллати воображает себя ответственным за весь мир — беспокоится всегда, и обо всех, и гораздо больше, чем положено мафиози. Ничего удивительного в его назначении капо, конечно, нет — закономерный исход, и Аббаккио действительно рад за него, рад не меньше, чем подпрыгивающие от восторга Наранча с Мистой. Но Бруно, возможно, и его заразил: Аббаккио тревожно, и неясно, отчего, и это взвинчивает ещё больше. В ресторанчике на берегу моря, где они празднуют, становится вдруг невыносимо душно и тесно, и Аббаккио, буркнув в ответ на вопросительные взгляды, что ему нужно пойти отлить, поднимается из-за стола и выходит в прохладу ночи. Днём погода была сухая и жаркая, но сейчас ощутимо похолодало, да ещё и срывается с неба мелкий, почти незаметный, но всё равно раздражающий иглами на коже дождь. Море до самого горизонта подёргивается сеткой ряби и изредка вздрагивает ломаными волнами от порывов ветра. Почти хочется тут же развернуться и зайти обратно, но Аббаккио, напротив, делает пару шагов вперёд, пока под подошвами не начинает хрустеть песок. Плеск волн, особенно если на нём сконцентрироваться, постепенно начинает заглушать смех и возгласы из ресторана. Шаги за спиной из-за этого он замечает поздновато и инстинктивно напрягается, но знакомый голос успокаивает. — Всё в порядке? — Бруно встаёт рядом и косится с — ну конечно, снова беспокойством. — Ты вышел струи со мной скрестить или подглядывать? — машинально огрызается Аббаккио. — Ты мрачнее обычного, — пожимает тот плечами. — Просто повышаю стандарты. — Миста и Наранча тоже так решили, — они переглядываются и фыркают. Бруно поворачивается и неспешно идёт вдоль берега, и Аббаккио направляется следом. В молчании они отходят от ресторана метров на сто: здесь без света фонарей уже совершенно темно, и завывания ветра с каждой секундой нравятся всё меньше и меньше, а дождь, кажется, усиливается, но Аббаккио здесь становится спокойнее. Вовсе, конечно, не потому, что Буччеллати присаживается на большой камень и с едва заметной улыбкой жестом приглашает устроиться рядом. И точно не потому, что в окружающей прохладе сидеть спиной к спине тепло. — Нет, правда, всё нормально? — его голос почти теряется в ветре и волнах. — Леоне? — и поэтому Аббаккио не уверен, не послышалось ли обращение по имени. — Можешь не беспокоиться. И… я рад за тебя, не подумай. Предчувствие просто не слишком хорошее. — Только предчувствие? — Да. Пустяки. Бывало и хуже — уж кому, как не Бруно, это знать. Бывали раскрошенные почти в пыль бокалы с ненавистным, но заглушающим лишнее вином — кто сказал, что у одного Фуго проблемы с контролем гнева. Бывали некрасивые сцены и брошенные в сердцах слова: почти всегда он о них жалел, но извиняться находил в себе силы только перед Буччеллати — тот и так не держал зла, но по-другому не получалось. Бывало… В первые дни после обретения станда он пошёл на место гибели напарника — снова взглянуть на беспощадно верной реальности плёнке на последствия своих решений. Бруно догнал на полпути, произнёс убеждённую и горячную речь о том, что не надо позволять своему прошлому определять тебя, и о чём-то ещё в подобном духе: на середине смысл слов стал ускользать, зато в память хорошо врезалась доверительная интонация и сжимающие плечи руки. Наверное, именно тогда он пропал — влюбился в Буччеллати, прекрасно зная, что показать это в их непрощающем мире может, только перегрызая врагам глотки ради его благополучия. Сомнительная романтика, что сказать. Когда-то давно, до работы в полиции и в первые месяцы на ней, Аббаккио нравилось представлять своё будущее и с замиранием сердца ждать появления в своей жизни кого-то, с кем можно ходить, держась за руки, под беззаботным неаполитанским солнцем, вместе обедать на террасе уютного дома, а по вечерам смотреть, как море окрашивается в нежный оранжевый лучами заката. Но всё это для кого-то другого и в другой жизни, а ему — мрачные, но относительно безопасные тени, и компания таких же загнанных в угол: кто обстоятельствами, кто, без смеха не скажешь, мечтой. А на море можно посмотреть и с Буччеллати. Он как раз из сумасшедших мечтателей, как бы это ни скрывал. — Мне тоже неспокойно, если честно, — голос Бруно выдёргивает из размышлений. — Наверное, слишком многое за последнее время случилось. Аббаккио чуть не проезжается в очередной раз по поводу присоединения к их компании Джорно, но сдерживается: может, его отношение к пацану и не стало особо лучше, но Бруно его уважает, а его суждениям не доверять не выходит. — Тем больше причин не брать с меня пример, — Аббаккио несильно толкает его плечом. — Хоть ненадолго прекрати взваливать на себя столько. Такого он обычно не говорит, даже когда никто, кроме Бруно, не слышит, но сейчас, если что, можно свалить всё на искажающий слова рокот волн. Лица Буччеллати он не видит, но его спина слегка вздрагивает наверняка от усмешки. — Постараюсь. Тепло, прижимающееся к плечу, исчезает, оставив его на растерзание неуютному ветру, но возвращается вместе с губами, касающимися основания шеи. Аббаккио резко выдыхает и оборачивается. Бруно смотрит ему в глаза помутнённо и немного растерянно, и между ними повисает та секунда, в течение которой всё ещё можно обернуть шуткой и недопониманием. Леоне не собирается этого допускать — притягивает Бруно к себе за плечи и жадно целует, встречая сначала удивлённый горячий выдох, а потом не менее яростный ответ. — Ну вот зачем, — шепчет Буччеллати в короткий миг, когда их губы не соприкасаются, и еле слышно стонет, когда в следующий миг они снова соединяются. — Ты первый начал, — выдыхает Аббаккио прямо в поцелуй и не обижается, потому что Бруно, чёрт возьми, прав, и ничем хорошим и настоящим это кончиться не может, но сейчас катастрофически не до этих мыслей. Бруно — да, пожалуй, и он сам — заслуживает большего, чем просыпающийся сквозь пальцы песок, неизвестно когда налипнувший на ладони, и впивающиеся в бок выступы камня, большего, чем порывистые толчки навстречу чужой ладони и закушенная почти до крови, чтобы не выдать себя, губа — потому что в их жизни нет понятия «в безопасности». Зато есть «ну и пусть»: Леоне прогибается в спине — упасть не даёт только придавившее сверху чужое тело, — и на пике с губ всё-таки срывается не то вскрик, не то рычание. В глазах темнеет, и в расслабляющееся тело с новой силой врезаются острые углы — этот валун будто нарочно сделан для пыток. Но про боль он забывает через долю секунды, встретившись взглядом с Бруно. Трепещущие полуприкрытые веки и захлёбывающийся вздох — самое большее, что он себе позволяет, и всё равно выглядит до невозможного уязвимо, и Леоне не набрасывается на него с очередным поцелуем только потому, что Бруно обмякает на нём, прижавшись лбом к плечу. А ветер, похоже, усиливается, оставляя на губах солёные брызги морской воды. Или это кровь?... Лежать всё ещё жутко неудобно, левую руку некуда пристроить, и Аббаккио кладёт её Буччеллати на талию. — Нам надо возвращаться, — едва слышно замечает Бруно, но не делает ни единой попытки пошевелиться. Будь на то воля Леоне, он бы послал это «надо» очень далеко, и сбежал с Бруно в отрезанную от внешнего мира деревушку на берегу моря или вообще на другой край света, но своей волей он давно решил без условий и вопросов следовать. Если придётся, хоть в пекло. Но хорошо бы не пришлось. — Можешь ради моих бесполезных предчувствий быть осторожнее? — вырывается у Леоне невольно, и рука на спине Бруно запоздало сжимается в кулак. — Если буду, думаешь, это что-то изменит? — Бруно поднимает голову, глядя на него с тёплой, но невозможно усталой усмешкой. — Нет, — неохотно признаёт Аббаккио. — Но попытаться-то стоит… Буччеллати фыркает и снова тянется к его губам, и, вообще-то, и правда стоило бы возвращаться, но мир, хотелось бы верить, переживёт, если они украдут у него для себя ещё пять минут.

* * *

Лёгкие шаги по песку почти сливаются с шумом волн, но Аббаккио различает их без труда и поднимает голову. Буччеллати останавливается в паре шагов от него и разводит руки с виноватой улыбкой. — Хреновое у тебя понятие об осторожности, — непонятно, хочется больше наорать на него и, возможно, разрыдаться, или зацеловать до смер… до чего-то ещё, и остаётся только язвить. — Ты первый начал, — парирует Бруно и имеет наглость при этом усмехнуться. — Так какого чёрта берёшь пример, — Леоне отворачивается к воде, но краем глаза видит, как Бруно подходит вплотную, а в следующую секунду его ладонь сжимает другая. — Здесь вода светлее, — с искренним удивлением замечает Бруно, щурясь от пляшущих на волнах бликов. — Угу. И песок мягче, — сложно сдержаться и не переплести их пальцы, но Аббаккио не может не показать, что злится. — Прости, — вздыхает Бруно. — Правда. — Да передо мной-то тебе что извиняться — я на седьмом небе. Ну то есть, буквально. И фигурально тоже. Готов валить и трахать прямо сейчас, — у Буччеллати округляются глаза, и Аббаккио, не выдержав, фыркает в кулак, но тут же мрачнеет снова. — А вот им будет тяжело без тебя. — Джорно справится, увидишь. — Только не говори, что ты пошёл за мной на тот свет, чтобы и здесь все уши прожужжать, какой замечательный твой Джорно. — Да брось. Ты к нему тоже привязался, — лёгкий толчок в плечо. — Ещё чего, — бормочет в сторону Леоне, но без особой горячности, и наконец сжимает пальцы Бруно в ответ. Рябью перед глазами вдруг подёргивается почему-то не только море, но и полоса гладкого песка перед ним, и, кажется, даже их соединённые руки. А солнце, плавно клонящееся к горизонту, окрашивает эту рябь в нежно-оранжевый.