Не один.

Борис сидел в твердом кресле и наблюдал за Легасовым. Тот перебирал бесконечное множество схем на столе, листал книги, сверялся с данными. Они редко говорили — чаще просто переглядывались и легко кивали друг другу в знак дружеского участия. Иногда густые белые облака пропускали лучик солнца, тогда он бликовал в очках ученого и заставлял его морщиться, а Бориса — посмеиваться. Обычно Валерий работал с невыразительным выражением на лице, будто он совершенно уравновешен и ни капли не взволнован. Так бы, наверное, Борис и думал, не выкуривай ученый сигарету за сигаретой (благо хоть их было навалом) и не застывай он периодически, как одна из тех восковых фигур в знаменитом Лондонском музее. – Может, сядешь? - Борису не было понятно, почему ученый так не уважает стул и просто игнорирует его большую часть дня, работая стоя. – Если сяду, то расслаблюсь,- не глядя ответил Легасов. «В этом суть»,- раздраженно буркнул Борис и съехал глубже в кресло: «Представляешь, как будет глупо, если я потеряю лучший мозг страны?» Валерий выбрал тактику игнорирования.

Ученый не переживал и не тревожился. Правильней сказать: он был в ужасе. Валерий чувствовал, будто его мозг пытается отключить тело, поэтому усердно делал то, что умел лучше всего, и в чем тело ему особенно не требовалось: он думал. А Щербина всегда сидел рядом. Вскоре мыслительный процесс как таковой стал ассоциироваться с задумчивым лицом Бориса, сигаретным дымом в сером свете единственного окна и страхом. На плечах у Валеры еще никогда не лежало такого огромного груза неизбежной ответственности. Впервые, на его памяти, ответственность не вдохновляла. Первый раз за всю жизнь она заставляла задыхаться.

– У меня спросят: «Как это произошло, товарищ Щербина?»,- не унимался Борис,- а я им: «Он отказался сесть и умер. От усталости» - кажется, он истерически посмеивается,- Ты этого хочешь, да? Валерий подавил улыбку и ровно начал: – Борис, я хочу... - он был прерван сильным порывом ветра, распахнувшим прикрытую дверь. Чертежи и записи на листах взмыли в воздух и попадали к ногам Бориса, лишь чудом не вылетев на улицу. Легасов растерянно похлопал ресницами, вздохнул и, сдавшись, упал на стул, прикрывая глаза. Щербина, все это время глядевший на него, поднялся с кресла, чтобы опуститься на пол и начать аккуратно собирать бумажки. Собрав, он плотно закрыл дверь и прошел к обмякшему на стуле ученому, откладывая все на стол. Рука Легасова потянулась к сигаретам, но была перехвачена и сжата крепкой ладонью Бориса. Левая рука легла на макушку. Валера смотрел снизу вверх, ткнувшись подбородком в солнечное сплетение Бориса, с каким-то смиренным лицом: – Я не понимаю,- это был шепот или внешний шум?- Не понимаю, что делать дальше. – А я думаю, что понимаешь,- Легасов не двигался. Слушал.- Похоже, то, что ты придумал - опасно. Но это единственный шанс,- Борис посмотрел на съехавшую роговую оправу очков ученого и бережно поправил ее.- Поэтому, ты не хочешь «понимать». Валера боднул его лбом и чуть качнулся назад, нелепо усмехаясь. Борис сделал страшные глаза: – Валера, это что? Улыбка? Они оба тихо рассмеялись.

И все же, Легасову могло повезти меньше. Он, хотя бы, был не один.