Малая цена

Новый город, похожий на все большие города. Пестрый, восточный, и на улицах заторы происходят не из-за скопления автомобилей, а из-за упрямства и медлительности мулов, тянущих повозки. В местной гостинице о кондиционерах и не слыхивали, но присутствие магии в этом мире позволяло Тёмному решать подобные проблемы за долю секунды: даже пальцами щёлкать не надо, достаточно было пожелать и в номере воцарилась столь необходимая после долгого дня прохлада. Румпель откидывает лёгкую тростниковую занавесь и выходит на балкончик. Гидеона они уложили сразу после ужина, да и жена уснула, едва её голова коснулась подушки — устала от впечатлений. Румпель не надеется победить бессонницу: не такая большая плата за магию… Или за уже непонятно какой по счёту шанс на новую жизнь. За счастье быть с теми, кого любишь, и делать их жизнь удобной и безопасной. Едва Румпель выходит за пределы охлаждённой комнаты, влажная духота накрывает его с головой. Он ослабляет воротник рубашки, опирается на тёплые даже ночью чугунные перильца балкона, сдувает со щёк тут же проступивший пот. На небе огней больше, чем в городе, широко раскинувшемся вдоль берега чужого южного моря. Где-то горят окна, на главной площади зажгли фонари. Но висящие низко звёзды и белая половинка луны заметнее выделяются на небе… Что ж, ему предстоит ещё одна ночь под чужим небом. Сидеть в комнате тошно, тут хоть слышен шум моря, крики ночных птиц, перебранки стражников, проходящих по тёмным улицам. Всё это заглушает звучащие в его голове голоса: зов отчаявшихся душ, настигающий его каждую ночь, побочный эффект проклятья Тёмного. Дома он бы занял себя работой: в лавке всегда находилось что починить или отполировать. А сейчас он просто даром тратит время, рассеянно оглядывая блестящие в небе точки. Не жаль, когда в запасе этого времени сколько угодно. Тростниковая занавесь за спиной шуршит, раздаются мягкие шаги. — Можно я побуду с тобой? Румпель оборачивается и видит Гидеона, переступающего босыми пятками по выбеленному глиной дощатому настилу балкона. Пижамные штаны подвёрнуты, а великоватая футболка с Молнией Макквином на груди в тёмных пятнах пота. — Опять тот сон? — спрашивает Румпель сына. — Опять, — бубнит Гидеон виновато. — Так можно я побуду с тобой? Румпель вздыхает, кладёт руку на худое мальчишеское плечо: — Ладно. Гидеон тут же пристраивается к перилам, перевешивается вниз, говорит преувеличенно детским голосом: — Пап, а Аграба больше Парижа? А звёзды здесь как в южном полушарии на Земле? А на Земле есть такой же город? Румпель понимает: сын задаёт так много вопросов, чтобы не пришлось отвечать самому. Но тем не менее включается в игру, треплет сына по макушке, отвечает ему на все его почему, показывает созвездия, называя их имена, и даже припоминает пару историй… Вовсе не весёлых, но если рассказывать их, упуская пугающие подробности, вполне занимательных. Гидеон смеётся прикрывая ладонью рот — дурацкая привычка оставшаяся у него с времён, когда выпадали молочные зубы. Но чем дальше, тем больше смешки чередуются с зевками. Хватит, решает Румпель наконец и, улыбнувшись сыну, в очередной раз зевнувшему с каким-то раздирающе громким призвуком, говорит вполголоса: — Тише, сынок, маму разбудишь. Надо тебе лечь, а то завтра весь день будешь клевать носом. — Но папа… — лицо Гидеона расстроенно вытягивается, — можно ещё немного? — Нельзя, — Румпелю не так легко даётся эта непреклонность: — Хочешь, посижу с тобой? — Я уже не маленький… — возражает Гидеон, нехотя возвращаясь в спальню. Его узкая кровать за марлевым пологом, когда-то определённо была большим сундуком. Чего ещё ждать от города, застрявшего чуть ли не в Средневековье! Впрочем, места, чтобы присесть на край постели, Румпелю хватает, и он, подоткнув одеяло улёгшемуся наконец сыну, садится рядом. Здесь, в темноте и тишине комнаты, Гидеон больше не вспоминает о том, какой он взрослый, и вцепляется в руку отца. Румпель отчётливо видит, как влажно блестят глаза сына. — Спи, Гидеон, — уговаривает он. — Я хочу спать, — шепчет Гидеон, сжимая его ладонь так сильно, что кажется, останутся синяки, — очень хочу. Но я не могу, не могу снова попасть туда… — Это просто сон, он ничего не значит, — свободной рукой Румпель легонько похлопывает сына по накрытому одеялом боку. — Она толкает меня, я отлетаю в угол клетки, а она смотрит на меня и смеётся. Но это ещё не страшно. Хуже потом, когда я стою перед грязными и оборванными мальчишками, и плётка уже у меня в руках. Они слабее и младше меня. Когда один из них плачет, я велю ему замолчать и бью по лицу плетью… Кровь… Кровь… — Это просто сон, — повторяет Румпель, зная, что сын никогда не простит его, если узнает правду. — Этого никогда не было. — Знаешь, что самое ужасное? — Гидеон всхлипывает, и слёзы блестящими струйками стекают по его лицу. — Мне это нравится. Мне нравится их страх. Этот сон, он значит, что я на самом деле такой? Я чудовище? — Что ты сынок, ты не такой, конечно, нет, — Румпель неловко прижимает сына к груди. И укачивает его почти так, как когда он был маленьким и плакал в колыбели. Гидеон ещё что-то сонно бормочет про магию и жуков, но силы оставляют его, и он засыпает. Румпель ещё долго сидит на краю его постели и вспоминает сына таким, как увидел впервые: исхудалым угрюмым юношей двадцати восьми лет. Мальчиком, выросшим без любви и заботы. Разве Гидеон не достаточно настрадался тогда? Он заслужил право заново прожить своё детство. Жаль, что у любого волшебства есть цена.