А если там, под сердцем, лед, То почему так больно жжет? Не потому ли, что у льда Сестра — кипящая вода?..
Земные присказки о демонах и ангелах, как о двух сторонах одной медали, оказывались в корне неверными почти каждый раз, когда дело касалось весьма конкретных ангела и демона. Это было даже забавно поначалу: Кроули часто ловил себя на мысли, что у людей сильно искажено понятие добра и зла, ведь он почему-то не вписывался в последнее, впрочем, как и его невольный соучастник, Азирафаэль, не был олицетворением добра. Они оба словно встали на распутье, и пока иные проходили мимо, легко выбирая себе дорогу, они не двигались с места, просто смотря на тот путь, по которому каждому из них надлежало пойти. И они так и стояли плечом к плечу — сквозь века, целых шесть тысяч лет, словно бы времени не существовало. Азирафаэль бы возразил, ведь он давно следует по ангельской тропе, но Кроули обладал собственными глазами и ясно видел, что ангелу претит общество своих светлейших собратьев, и он, хоть и уважает несказанно каждого из них, в душе не согласен с их идеями. Кроули знал, потому что ощущал себя так же. Азирафаэль думал, что они с Кроули словно под двумя дулами одного пистолета. Нажмешь на курок — застрелишь сразу обоих, не важно, кого ты хотел убить. Они сами оба не раз тянулись к этому курку, но каждый раз краем глаза видели эту блуждающую истину и отдергивали руку. Кроули не мог бы сказать, чего они боялись больше — что умрут сами или что умрет другой. Азирафаэлю казалось пугающим то, что он потеряет Кроули, который тысячу раз выручал его, на которого не страшно было опереться, и можно было не бояться, что он вонзит тебе нож в спину. Это же Кроули,Вслепую вновь перелистай Пергамент нам доступных тайн — Лёд, раскаленный докрасна, Любовь страшнее, чем война, Любовь разит верней, чем сталь.
Азирафаэль не раз говорил, что если бы им когда-то пришлось играть пару, то женщиной стал бы Кроули — тонкий, аккуратный — ему платье пошло бы даже на мужское тело, чего не скажешь об ангеле. Когда им впервые случилось воспользоваться этим преимуществом фигуры демона, Азирафаэль соврал бы, сказав, что ему не пришлось это по вкусу. Кроули в шелковом платье, фривольно стоящий перед ним, в дурацких туфлях, с небрежно уложенными волосами излучал то, что называют одним из семи смертных грехов. Возможно, в этом была суть демонов — олицетворять собой, каждым своим жестом, нечто нечестивое, но ангел, вопреки своему происхождению, впервые видел что-то большее, чем просто похоть — страсть. Желание не земное; гораздо горячее и сильнее, чем способен испытать человек за всю свою жизнь. Кроули был этим желанием — манящим, искусительным, но запретным ровно в той степени, в которой запретны были для ангелов все соблазны. — Дорогой мой, это платье тебе к лицу гораздо больше, чем костюм, — Азирафаэль и не думал иронизировать, но демон, видимо, принял это за сарказм и лишь усмехнулся. «Шелк на узких бедрах. О, Боже», — подумал ангел, глядя вслед уходящему Кроули, и тяжело выдохнул, сдерживая разбушевавшееся в груди пламя, сопровождавшее его с первой встречи с демоном. Это было почти стыдно — хранить подобные мысли в светлой голове, но почему-то Азирафаэль был уверен, что это не противоречие его ангельской сущности, а что-то другое. Ангелу иногда грезилось, что пламя затихало в его груди, возвращаясь к родным нежным огонькам, но тут же его поглощал страх. Этот огонь грел его одинокими вечерами, этот огонь дразнил его, провоцируя появление глупых мыслей, когда они с Кроули были рядом. Этот огонь был ему нужен так сильно, что, погасни он вдруг — ангел тут же пошел бы искать способ вновь его зажечь. Когда Кроули пришел к нему с новостью об Армагеддоне, то захотелось закрыть уши, спрятаться где-нибудь и сделать вид, что ничего этого нет, что нет никакой угрозы, а он все еще может спокойно ходить в японский ресторан каждый четверг. Но вместо этого он снова согласился на предложение демона — вместе воспитывать Антихриста. Снова повелся на протянутую руку и взгляд поверх черных очков. Азирафаэль видел эти желтые глаза и знал, что им он может довериться, не боясь. Он доверился, несмотря ни на что. И доверился снова, когда узнал, что они следили не за тем мальчиком; составил вместе с ним план, подавал идеи. Наверное, потому что чувствовал, что иначе все разрушится за одну секунду — все, что они строили так долго. Но почему-то не смог довериться, когда узнал с помощью книги Агнессы Псих о том, где тот мальчик. Ангел сам не понимал, почему лжет Кроули, что ничего не узнал; почему не говорит ему всего, почему отдаляется, замечает на себе взгляд, но прячет глаза. И почему так больно сжимается сердце, когда Кроули панически просит его сбежать вместе. — Свалим вместе? — шепчет пораженно Азирафаэль, и улыбка, которую он не успел сдержать, против воли почти расплывается на его лице. Это заманчиво, это предложение, которое едва не толкает его в пропасть, но ангел ловит его на полпути. Мысли начинают бить в его голове в набат, призывая собраться наконец, вспомнить о том, кто они такие. Вспомнить, что нельзя сбегать вместе с демоном, когда Небеса нуждаются в тебе. Пусть даже только для того, чтобы победить Ад. И Азирафаэль топчет пламя собственного сердца, бросая на него комья земли, словно на гроб, в котором он хоронит все чувства к своему другу. Нет. К демону. Они ведь не друзья и никогда ими не были, верно? Он ему даже не нравится!Вернее, потому что сам Бежишь навстречу всем ветрам, Пусть будет боль, и вечный бой, Не атмосферный, не земной, Но обязательно — с тобой.
И демон возвращается, снова и снова. Идет через огонь, через опасности, через все препятствия. Жертвует всем, что когда-либо у него было, чтобы сохранить нечто другое, самое нужное, разрывающее сейчас грудь беспокойством, ненавистью, любовью — всеми возможными в мире чувствами, усиленными стократно ощущением приближающейся развязки и страха за чужую жизнь. Страха за то самое, что греет его ледяное сердце уже шесть тысяч лет, горит непрестанно в нем, вырывается обжигающими языками пламени наружу, стоит лишь сесть чуть ближе, лишний раз коснуться, обмолвиться одним, ничего не значащим для других, но чертовски значимым для него словом. И когда Азирафаэль вновь встает с ним плечом к плечу, кажется, что нет больше ничего невозможного, ничего, с чем он бы не смог справиться. Нет ничего, кроме тепла, исходящего от тела рядом. И все случается так, как надо. Само собой разрешается для них так, как должно было уже очень давно, много лет назад, когда один демон пришел за ангелом в церковь, а ангел принес демону святую воду. — Значит, теперь мы сами по себе? — робко спрашивает Азирафаэль после второго бокала вина, решившись обсудить их маленький обман. Кроули молчит, потому что понимает — ангел и сам знает ответ на свой вопрос, просто тяготится этим невысказанным осознанием, словно свинцом, застрявшим в животе. Демон ставит свой бокал прямо на книги и садится перед Азирафаэлем на корточки, кладя руки ему на колени. Они молча смотрят друг на друга, упиваясь каждый собственными ощущениями, знанием о свободе, об отсутствии долга перед кем-либо. Своими собственными чувствами, так долго спавшими внутри. Кроули тянется снизу вверх и робко касается своими губами чужих. Они даже в этом разные — губы у ангела мягкие и ухоженные, пахнущие ромашковым бальзамом, теплые. Его собственные, он уверен, все в трещинах и мелких ранках от собственных укусов, холодные и солоноватые на вкус, словно кровь. Азирафаэль медленно подается вперед, накрывает теплыми ладонями чужие руки, и отвечает на поцелуй демона так, как умеет только он — поначалу неловко, но с трепетом, вкладывая всю нежность, накопившуюся внутри. У Кроули в животе целый уменьшенный Ад с его мельтешениями, а на губах — первый слабый стон от долгого ожидания, от благодарности, от осознания, что все наконец решено. Поцелуй выходит почти целомудренным, даже без языков, но ощущается настолько живым и огненным, насколько это возможно между демоном и ангелом. Кроули мягко отстраняется, чуть склоняет голову и целует пальцы своего ангела, невесомо. Так, как не пристало целовать созданию Ада. Ни один из них не решает нарушить повисшую тишину. Они молча принимают эти узы, эти печати на устах друг друга и подсаживаются к уже общему костру, разожженному их сердцами. И ночь озаряется всполохами пламени, бросающими свет и тени, танцующие по двум знакомым лицам, которые тянутся друг к другу для еще одного, чуть менее невинного поцелуя. Они знают, что когда-нибудь за этим последует наказание, но оба готовы к нему, потому примут его, как и все остальное, что еще успеет случиться за вечность, вместе.Ничего не останется от нас, Нам останемся, может быть, только мы, И крылатое бьется пламя между нами, Как любовь во время зимы.