Маяк посреди шторма

      – Позволишь мне?       Полуулыбка дотрагивается до мальчишечьей скулы.       – Всё в порядке, пока ты не используешь зубы.       Шимазаки мягко целует подставленную шею, очерчивая губами острое плечо, скользит выше. Острая слабая ухмылка тонет в жадном поцелуе: Теруки становится до крайности эгоистичным, когда над его высотами моральных устоев берёт верх собственническая потребность в обладании. Шимазаки не жалуется, Шимазаки даже нравится то преображение, через которое проходит юнец, выпуская внутренних демонов наружу и позволяя им вдоволь развлечься. Его тёплый, учтивый, правильный Теруки наедине становится властным, избалованным принцем, от чьего поведения бы ужаснулся любой порядочный человек, но чё-ёрт. Никто и понятия не имеет, насколько этот проказник хорош.       Никто, кроме Шимазаки.       А Шимазаки ценит своё сокровище, и потому покорно позволяет едва уловимо трясущимся пальцам ослабить давление его ремня.       Теруки, сильной рукой приперев плечи мужчины к стенке, старается убедить Шимазаки в своей решительности, скрывая за требовательными движениями лёгкий мандраж перед чем-то необычным, новым и жутко привлекательным. Шимазаки, на самом деле, не просил об этом – тот сам предложил. Почти в ультимативной форме, как всегда делает при попытке решить смущающие его вопросы: и хочется, и колется, и оттого срывается жёсткий самоконтроль. Мужчина вообще не понимает, чего мальчишка так переживает, стараясь вести себя подобающе: возможно, играет юношеский максимализм и стремление подражать кумиру. Шимазаки не против. Шимазаки нравится, потому что он знает больше, чем другие видят.       Натянутую кожу под самым подбородком ощутимо прикусывают, и дрожь, перерыв нутро, пускается в пляс по телу.       В такие моменты, как сейчас, Шимазаки почти до щенячьего скулежа завидует зрячим: о, он не пожалел бы и десяти тысяч невинных душ, обречённых на вечные страдания, ради одного взгляда на раскрасневшегося возбуждённого Теруки меж его ног.       Мужчина тянется в ответ припасть языком к проступающей – он помнит каждую вмятинку и ложбинку на теле в его руках – вене за ухом, но его губы грубо перехватывают на полпути.       – Ну, может быть, обойдусь и без зубов... – отстранённо шепчет Теруки, опаляя дыханием раскрытый рот, и отталкивает мужчину от себя и оставшейся без должного внимания вены, несильно впечатывая затылком в молчаливую стену. Его пальцы наконец перестают немного нервно трястись, и он расстёгивает тугую молнию на узких брюках.       И, ох, Шимазаки иногда не понимает сам себя: зачем он только покупает штаны на размер меньше?       Он едва успевает довольно улыбнуться, наслаждаясь чувством лёгкости и свободы, когда мальчишка вновь резко тянет его к себе, вжимаясь бедром между ног мужчины, и целует, снедая гортанный стон, граничащий с низким устрашающим рыком.       Язык, руки, бедро, чужое возбуждение и всполохи взбесившегося света – всё, что доступно чувствительному диапазону Шимазаки, и всего этого одновременно крышесносно много и критически мало. Мужчина иногда думает, что к подобной нагрузке ему не привыкнуть уже никогда – слишком остро ощущается солоноватый привкус в чужом рту, слишком яркие, интенсивные поточные лучи исходят от ёрзающего тела мальчишки, который даже не догадывается о том, что может служить сильнейшим маяком даже во время самого буйного ночного шторма.       Пальцы пробегают по рёбрам, задирая ткань до самого подбородка. Осторожный, едва ли не вежливый нажим на подбородок, и Шимазаки безропотно принимает край собственной футболки, закусывая её зубами. На одно мгновение чужое дыхание прерывается – Шимазаки знает, Теруки смотрит на него, жадно, почти кусаче, и наверняка думает, что ему чертовски повезло в жизни.       Может быть, последнее – лишнее, но рябь, охватившая золотистую ауру, говорит как минимум о том, что Теруки нравится.       Очень нравится.       Шорох одежды и гулкие удары о пол: Теруки медленно опускается перед мужчиной на колени, капризно оттягивая мешающую ткань штанов. Живот поджимается, когда чужое дыхание подбирается ближе, распарывая полотно прохладного комнатного воздуха. Шимазаки расставляет ноги поудобнее и опирается лопатками на твердую недружелюбную поверхность, обмякая, охотно отзываясь на оживлённые перемещения тонких мозолистых пальцев. Зыбкие прикосновения подушечек к низу живота распаляют подкожные очаги возгорания, где плавятся под действием подскочившей температуры нервные окончания. Становится душно, и контрастный холод стены оборачивается настоящим спасением от перегрева.       Шимазаки готов поставить свою жизнь на кон: его мальчишка, стоя на коленях, со стороны может выглядеть как исключительный ангел, любимый сын Отца и воплощение праведности, но, чёрт возьми.       Грех – это вкуснейшая конфета, завёрнутая в красивую цветастую обёртку с лживой надписью «без сахара».       И Теруки – целый подарочный набор «ассорти».       Мальчишка утыкается в пах, оплетая жарким дыханием, на пробу ведёт носом вдоль возбуждённо пульсирующего члена, и мужчине приходится вцепиться в чужие жёсткие волосы, чтобы не повалить их обоих, спутав пол с потолком и потерявшись в пространстве. Теруки отвечает очаровательным скулежом и коротко вспыхнувшим свечением, и Шимазаки обязательно усмехнулся бы ему, если бы не был сосредоточен на считывании собственных ощущений. Каждое действие отдаётся колокольным звоном в голове, и Шимазаки, кажется, с силой вдавливая ладонь в стену, ненароком трескает штукатурку на стене с шуршащим осыпающимся звуком.       Ни один из них внимания на подобные мелочи не обращает.       Широкое движение языка по шероховатой ткани нижнего белья, обрамляющее выпирающее очертание вполне однозначно реагирующего члена. Ряд сухих поцелуев вдоль линии резинки. Пульсирующая, ластящаяся к ногам мужчины сила, бесконтрольная, проникающая под одежду, обтекающая, вторящая его контурам.       Шимазаки никогда, никогда в жизни не расскажет своему мальчишке, как его молодая, многообещающая сила откровенно обожает своего партнёра, – достаточно того, что Теруки даёт ей возможность показывать это.       Теруки издевательски медленно стягивает руками с бёдер Шимазаки штаны, окончательно высвобождая его, и издаёт громкий, довольный стон, словно он успел соскучиться по тому, что обнаруживает.       – Нравится вид? – тягуче, с попыткой в ленивую игривость, спрашивает Шимазаки и вновь зарывается пятернёй в отросшие вихри, перебирая локоны меж пальцев, лаская в молчаливой похвале.       – Заткнись и не порти мне кайф, – беззлобно буркает Теруки снизу, но от руки не уворачивается, впитывая каждое невысказанное одобрение, и Шимазаки усмехается.       Впрочем, мокрое неторопливое движение и вправду заставляет его замолчать.       Теруки подаётся вперёд и облизывает изнывающий член, нарочито медленно, как бы распробывая и стараясь запомнить вкус. Мелкие электрические искры стреляют под рёбрами, словно шипучие леденцы, и Шимазаки сам не замечает, как его дыхание тяжелеет. Дразнящий язык огибает виднеющиеся вены, Теруки припадает губами, позволяя сочащейся смазке оставить белёсый след на его лице, и притирается к паху щекой. Шимазаки отстранённо размышляет, много ли порно-роликов мальчишка успел пересмотреть в его непродолжительное отсутствие, или, может, это врождённые таланты находят выход и шанс проявить себя, – в целом, всё это совершенно неважно. Теруки умудрится высосать из него все силы при любом раскладе.       Укус заставляет мучительно зашипеть. Во внутреннюю сторону бедра мужчины с силой впиваются зубы мальчишки, грубо и больно. Шимазаки не успевает ничего произнести, только пальцы цепче впиваются в волосы, когда за первым укусом следует второй, перекрывающий оставшийся след. Кровь пульсирует, проступая сквозь оцарапанную кожу, и мальчишка сцеловывает крапинки, касаясь бедра донельзя самодовольной улыбкой, зализывает нанесённые раны.       У Шимазаки против его обаятельного озорства нет никаких шансов.       И он стонет, ругаясь сквозь стиснутые зубы, когда Теруки оставляет поцелуи-укусы уже на другой стороне, по-хозяйски кладёт смоченную слюной ладонь у самого основания члена, погружаясь в гравировку хаотичного рисунка на участке кожи, должно быть, самой нежной из всех мест на теле. Шимазаки был бы даже рад, если бы следы от острых мальчишеских клыков остались там, где им самое место, но ускоренная регенерация – сущая бессердечная сука.       Шимазаки почти слышит, как мальчишка предвкушающе облизывается.       До чего же он голоден.       Насадиться ртом полностью у Теруки не получается, но Шимазаки, погружённый в ощущение вязкого тепла рта, удовлетворён тем, что способен чувствовать его изнутри. Желание подступает ближе, накатывает, и не отпускающее осязание приникающей лоснящейся силы, подобравшейся выше, к самому горлу, чуть сжимая и надавливая, заставляют рыкнуть на увлёкшегося мальчишку от накрывающего нетерпения и взять дело в свои руки.       – Блять, – громко срывается с губ, и мужчина, позабыв о задранной футболке, сильнее перехватывает волосы Теруки, сгребая их в кулак. Никакого сопротивления нет и в помине: Теруки послушно поддаётся напору в бессловесном согласии с чужим желанием. Им обоим нравится, нравится до залепивших сомкнутые веки мушек и дрожи, охватившей колени.       Шимазаки насаживает его рот глубоко, до, должно быть, проступающих слёз на лазурных глазах, но в ответ получает лишь одурманенный прелестный стон – протяжный, отдающийся вибрацией на члене, призывающий не останавливаться, даже если мир за плотно занавешенными шторами начнёт рушиться. Больше всего Шимазаки обожает, когда Теруки его умоляет – молча, одними касаниями, несдержанными стонами и выбелившейся возбуждённой аурой, изменяющей свой цвет от золотисто-жёлтого до пронзительного алмазного сияния. И сейчас, когда пальцы Теруки сдавливают бёдра Шимазаки, а язык увлечённо трётся о проникающий в рот член, как раз тот самый случай.       Грубые, отрывистые толчки и мягкий, податливый рот, принимающий каждое движение.       «К краю» Шимазаки не подводят – его жестоко пихают в пропасть, принуждая отбросить вконец помутившийся рассудок и распрощаться с загустевшим напряжением, не позволяющим слаженно дышать. Горло сдавливает вставший поперёк хрип, и Шимазаки, лихорадочно цепляющийся за несчастную стену, кончает, едва успев отпихнуть от себя мальчишку.       Ослабшее свечение Теруки напоминает ему тёплое пламя свечи.       – В первый раз, говоришь? – небрежно убирая взмокшую чёлку со лба, позабавлено интересуется Шимазаки. Выровнявшееся дыхание едва не подводит.       Теруки, неспешно вылизывая его член от спермы, довольно урчит и отзывается не сразу.       – Я знал, к чему готовиться.       Шимазаки только смеётся: боже.       Ему достался сущий демон.