Царство любви

      Всё заканчивается.       И сияет город — чистое золото, прозрачному подобен стеклу*, и светятся крылья ангельские, больше не скрытые под строгими костюмами. У праведников, возвышенных до Небес и нового царства, глаза горят, а у Азирафаэля горит сердце, но иначе.       Хотя и сердца-то больше нет.       Сгорело вместе с Кроули, когда тот рухнул в озеро серы и геенны огненной, и Азирафаэль не смог его спасти, не смог, хотя обещал, хотя выручал того все тысячелетия ранее и не позволил бы никому навредить демону, никому…       Азирафаэль стоит в бесчисленной толпе, как на чужом празднике, червоточинка в чистейшей и оттого наигранной радости. Земля его испортила — так говорят все знакомые ангелы, толкающие его с дружеской усмешкой, те ангелы, что не объяты слепым и пьяным восторгом.       Азирафаэлю всё это напоминает фарс и кошмарный сон, и ему хочется проснуться в квартире Кроули воскресным утром, но больше нет ни воскресений, ни квартир, ни снов, ни фарса, ни Кроули.       Иоанна Богослова он считал безумцем, а тот, как обычно все безумцы, оказался прав.       — Так не может всё закончиться, — он шепчет. Он бы закричал, но всё равно вопль потонет в гомоне радости и восторженных (и явно фальшивых) песнопений во славу Божью. — Это же… немыслимо.       Азирафаэль считал Иоанна Богослова безумцем, но сейчас для всех безумцем показался бы он сам.       Азирафаэль смотрит с человеческим отчаянием в сторону Гавриила, но тот сейчас сплошное гордое сияние, и Азирафаэлю больно смотреть; он отступает, мечется среди опьянённой безмерным счастьем толпы, пытается найти хоть один осмысленный взгляд и не находит. Никакого ужаса. Никакой боли. Никакого шока, естественной человеческой реакции, да и никакой логики нет. Видимо, и её, и холодный рассудок спалил тот же пожар, что оставил от старой, прекрасной, несовершенной Земли пепелище.       Тот, что оставил пепелище от Азирафаэля.       «И отрет Бог всякую слезу с очей их, и смерти не будет уже; ни плача, ни вопля, ни болезни уже не будет, ибо прежнее прошло».**       И люди смеются, и голоса их сливаются в один беспрестанный, неразнобойный, неестественный, и Азирафаэль замирает в ужасе, и взгляд его единственный осмысленный.       — И что, мой ангел, ты говоришь, то есть все эти праведники мгновенно забудут о родственниках, друзьях, знакомых, которые вопят и мучаются в геенне и будут страдать вечно? — бьётся в голове недоверчивый и скептический голос Кроули, голос, сопровождающий Азирафаэля веками со своим хозяином, потерянный теперь. — Им будет всё равно? Хорошее счастье — веселиться и наслаждаться, зная, что где-то там рыдают и молят о пощаде другие…       Матери не взглянули на своих грешных детей, льнущих к ним со слезами и криками о помощи.       Праведники с презрением оттолкнули руки своих друзей-грешников.       Миллионы людей рухнули в бездонную пропасть, не заслужив ни единого взгляда, и на бесстрастное «Они сами выбирали свою участь» миллионы покорных голосов отозвались «Аминь!».       — Отойдите от Меня, проклятые!       — Аминь!       — Религия гласит, что надо превыше всего возлюбить Господа и радоваться своему спасению, ибо это главная цель человеческой жизни, — Азирафаэль в собственных воспоминаниях пожимает плечами. — Это люди, мой дорогой.       У Азирафаэля в реальности ради окончательной победы и апогея величайшей истории отняли дом, Землю и Кроули, и когда горит обречённая планета, пылают испугом и отчаянием родные жёлтые глаза, Азирафаэль чувствует, что спасение становится погибелью, и если это новое Царство можно сжечь и устроить революцию, он добровольно назовётся новым Люцифером.       Нынешний воздух сладок, и единственная горечь в приторности заново расцветающего, идеального, ненужного Азирафаэлю мира — это его слёзы.       Люди смеются, забыв про потери. У Азирафаэля перед глазами сгорающий книжный, прекраснейшие труды, результат слёз, мыслей и отчаянной любви, которые погибают и до которых никому никогда не будет дела. У Азирафаэля перед глазами неправильный, жестокий, сломанный и неидеальный, живой и настоящий мир, заменённый фальшивкой. У Азирафаэля перед глазами Кроули, его покрытое сажей и пеплом лицо, почти высохшие от жара дорожки последних слёз, а в ушах звенит его «Иди, мой ангел, тогда они не тронут тебя…».       Люди внимают плавной музыке сфер. Азирафаэль помнит джаз, классику, вечные Queen в Бентли, помнит весёлый смех «распущенной» молодёжи в клубах, помнит, как кружились в танцах пары, которым для счастья не нужен был никакой Рай. Азирафаэль помнит тусклую лампу, старую мелодию, Кроули, обхватившего его за талию, ворчание «Не наступай мне на ноги», собственный смех и лучезарную улыбку демона.       Азирафаэль тонет в бескрайнем свете и яркости красок.       Люди счастливы. Нет. Это не счастье.       Азирафаэль любит прежний мир и Кроули, любит те моменты искренней, неподдельной радости, любит буйство человеческих эмоций, которые поглощают с головой. Азирафаэль любит свои воспоминания, разноцветные осколки — боль, страх за Кроули, за людей, надежда, нежность, их с Кроули веселье, их споры, их разговоры.       У людей и ангелов пьяные от чистейшего экстаза взгляды.       Это момент возвышения, вознесения, и Азирафаэль должен чувствовать то же, но у него в памяти другое, грешное, земное наслаждение — близость чужого тела, жаркие касания, мокрые поцелуи, сбивчивый шёпот Кроули, сердце, бьющееся от возбуждения, восторга, любви — совсем земной, не божественной, не такой высокой…       — Они любят Господа и получат то, к чему стремятся — ответную любовь и вечное блаженство, — и обрывки из разных лет всплывают в голове.       — А это не скучно? — Кроули фыркает. — Ангел, им же надоест. Люди не настолько свиньи, чтобы вечно прохлаждаться и растворяться в удовольствиях.       — Да что ты об этом знаешь, милый мой? — Азирафаэль спорит скорее из привычки.       — Мы оба их любим. А, а как же ваша заповедь «возлюби ближнего, как самого себя»?***       — А Господа ещё сильнее, — пафосно перебивает его Азирафаэль. — Главный завет — это любовь, дорогой.       Люди получают то, что заслужили, потому что ими всегда руководила любовь.       Где-то там, внизу, в раскалённой лаве кричат и захлёбываются своей болью те, другие, которые просто оказались «недостаточно чистыми», а здесь веселье, смех, шум, за которым не услышишь далёких отчаянных воплей, а если и услышишь, не захочешь прислушаться.       Они никому не нужны.       Азирафаэлю не нужны ангелы, далёкие, чужие, никогда не бывшие его семьёй, не нужны люди, легко позабывшие про всё, кроме себя, не нужен никто, и он не понимает, как оказался здесь, что делает, почему, зачем, как смеет сомневаться, как смеет…       Бездна совсем близко, и люди не замечают её, как и при жизни не замечали творящееся рядом зло и несправедливость. Азирафаэль не удивлён, Азирафаэль обсуждал это с Кроули столетиями.       Делать выбор легко.       — Азирафаэль, куда ты?! Остановись!..       Он даже не помнит, чей это голос, и не хочет помнить — другой голос бьётся в его голове заместо сердца.       Азирафаэль оставляет беснующуюся толпу позади и шагает в наполненную чёрным огнём бездну, не обернувшись, за миг до того, как она смыкает ледяные своды, запечатывая вечный Ад навсегда.       И наступает Царствие Небесное, Царствие Божье, и нет в нём несправедливости, грязи, наступает оно для праведных, чистых, преданно и истинно любящих…       Своды бездны ледяные, не докричишься, хоть кричать будешь вечность, никто не отзовётся, даже если услышит, не захотят помогать, небеса в геенне огненной ледяные и высокомерно-равнодушные, а под ногами раскалённые угли.       «В Аду нет надежды умереть, нет надежды быть уничтоженным. «Вечно и навсегда» — слова начертаны на страданиях адских», — вспоминается цитата из какой-то книжки, и у Азирафаэля сжимается несуществующее сердце.       Путь назад есть, он до сих пор угоден Господу, собратьям, новому Царству, которое его не отринет, если он повернёт назад, оставит позади стоны, крики, скрежет зубов, откажется от прежней жизни, от Кроули…       Азирафаэль всё ещё слишком светел, хоть его сияние совсем тусклое по сравнению с другими ангелами — те не запачкали себя Адом, злом, не измазались грехом, те остались, выбрав своё идеальное царство любви.       Азирафаэль идёт, тонет во тьме, ищет Кроули, и знает, что найдёт его.       — Кроули!       Демон падает ему в руки без сил, смотрит затравленно, испуганно, неверяще, дёргается… Жёлтые глаза горят ярче, чем Земля недавно, и Азирафаэлю знаком этот взгляд больше всего на свете.       — Что ты здесь делаеш-ш-шь?!        Чёрный безликий огонь обступает их со всех сторон, а ангел улыбается — истерично, сумасшедше, искренне:       — Ты думал, я тебя брошу, мой дорогой?       У Кроули в глазах такой же ужас, как у обречённых людей, ещё не осознавших, что их ожидает.       — Ангел…       Он дрожит от боли.       Азирафаэлю почему-то кажется, что Кроули не выдержит и выдохнет из последних сил что-то вроде насмешливого «Я рад, что мы и в эту передрягу влипли вместе». Этот демон никогда не сможет потерять свой оптимизм.       Но…       — Ангел, пожалуйста, уходи, убирайся отсюда, пока не поздно…       Азирафаэль улыбается спокойно и уверенно, а огонь всё ближе, шипит, скалит острые очертания всполохов.       — Нет.       — Ты же… ты же не настолько сумасшедший, Азирафаэль… ты… ты совсем слетел с катушек?!       Они хватаются друг за друга, проваливаются в бездну, жмутся ближе, уклоняясь от хищно рычащего вечного огня и жадного мрака, заполняющего всё вокруг. Они падают и знают, что будут падать вечно, ниже и ниже, глубже и глубже, из одной пропасти в другую.       — Азирафаэль!       Они теряют форму, вновь меняются, становятся меньше, возвращают свой человеческий облик, дабы ускользнуть от сжимающейся темноты.       Азирафаэль целует Кроули, и поцелуй слаще райского наслаждения, нежнее эфирной музыки, и всё обещанное блаженство с этим сравниться не может.       — Боюсь, мы теперь точно неразлучны, — безумно улыбается Азирафаэль. — На всю оставшуюся вечность.       Кроули невесело смеётся и хватается за него.       — Глупый ангел.       Азирафаэль со вздохом обнимает своего демона тлеющими крыльями, закрывая от пляшущего вокруг огня.       Кроули кладёт голову ему на плечо.       — Я рад, что мы и в эту передрягу влипли вместе.       Отблеск заледеневших небес остаётся далеко позади. Он никогда не покажется вновь.       Азирафаэль грустно усмехается и вслед за демоном закрывает глаза, прислушиваясь к биению своего и чужого сердца. Жаль, что они больше ничего не услышат, жаль, что больше никто не услышит их — разве что Бог может обратить внимание, но он не станет…       Жаль, что для Господа всё это — не любовь.       Мрак и пустота подползают ближе, но у Азирафаэля пока ещё есть ангельский свет, и его хватит им с Кроули на двоих.