Простыми словами.

С ним сложно, потому что он слишком хорош. Четвертый час ночи, отменная брань летит в номер через распахнутое окно, перебивая мысли в голове, одеяло жаркое и колючее, без одеяла – холодно, резинка новых пижамных штанов неприятно давит. – И я шразу фоворю им, фто, - Джон уплетает пасту, сопровождая действо стуком ложки о тарелку, и пересказом очередной своей блестящей речи, о котором, к слову, никто его не просил. На середине захватывающего повествования Леннон ойкает, вытягивает затекшую ногу, долго возится в поисках идеального положения на кресле, и, конечно же, предсказуемо выворачивает содержимое тарелки себе на брюки. Пол вздыхает. Что его удивляет, так это то, что Джон не расстраивается: подумаешь, разбросал еду, с кем не бывает. Убивать за такое надо, как минимум. Теперь, на ходу простившись с испорченным предметом одежды, музыкант щелкает зажигалкой, и, судя по всему, закуривает, потому что наступает тишина и Пол наконец-то погружается в блаженный мир сновидений. Отец накрывает на стол, подает ему салфетку… Джон со всеми возможными звуковыми эффектами закрывает окно. Басист вздрагивает, противно просыпаясь, и, с выражением скорбного отчаяния, наблюдает за процессом укладывания в постельку мистера Наглость и Хамство, который еще добрых полчаса крутится в коконе из одеяла. … Утро наступает предательски быстро, прыгая солнечными зайчиками по постели, будильник хрипит, как недодушенная лисица. Маккартни пытается поймать за хвост вчерашнюю мысль: чем же он там хорош? Приходили ведь в голову какие-то аргументы, пока Леннон размахивал вилкой и вещал. Так и не обнаружив ошметков собственных рассуждений, он хватает полотенце, заботливо пристроенное на спинке кровати, сладко потягивается, и отправляется в ванную, тут же оказываясь босыми ступнями в несчастных макаронах. Пол вздыхает. С ним легко и весело. - Мими бы обалделааа! – орет Джон, балансируя на крае покатой крыши. Сильный ветер раздувает полы его пальто, а узкий полосатый шарф и вовсе норовит умыкнуть, отправив в путешествие по влажным от дождя улицам. Пол не может ответить: слишком занят борьбой с коварной антенной, вцепившейся в его воротник, но искренне надеется, что у него на лице и без того написаны все эмоции, связанные с подобным времяпрепровождением. Днем был концерт, завтра утром они улетают… И все идет к тому, что ночью ему снова не выспаться. Джону нужно все попробовать: кислоту, угнетающие психику препараты, поругаться с менеджером, быть откровенным с журналистами, сесть голой задницей на батарею, и, к сожалению, это еще только примитивная часть списка. Джон хочет осчастливить этот мир, но он ленивый, пытается взять себя в руки, но уровень его силы воли боязливо подрагивает на отметке «ноль». Маккартни необходимо успеть, впрыгнуть в закрывающиеся двери уходящего поезда, догнать его в этой неуемной жажде всего и сразу, параллельно впихнув в его руки блокнот, гитару, бубен, - да что угодно, лишь бы начать работу. И так каждый день. Его вечный напарник довольно лыбится, освобождает басиста от антенных пут, и еще долго изводит шутками о «великих приключениях Макки на крыше». Джон торчит в баре до двух, забывает собрать свою сумку и поэтому Полу приходится кидать в нее леннинское барахло практически на ходу, жмет не тот этаж в лифте из-за того, что принципиально не носит очков, и они уезжают вверх, наконец, громко говорит во время перелета, упорно не желая замечать амбициозное стремление соседа поспать. Черт бы его побрал. Черт бы его побрал. Пол открывает глаза, когда объявляют о посадке, вынимает наушники из ушей и послушно приводит кресло в вертикальное положение. Когда постоянно совершаешь одно и то же действие, оно становится чем-то вроде рефлекса; доведенным до такого потрясающего автоматизма, что и сам не замечаешь того, что сделал. Пол не замечает. Ему кажется, что он только проснулся и посмотрел в иллюминатор. Декорации аэропорта настолько привычны, что даже каждый раз расставленные по-новому люди не оживляют обстановку. Пол отстраненно думает, что он и сам один из таких людей. Женщина устало объясняет что-то подростку, упрямо хмурящему брови и все-таки сдающему в багаж очки. Цветной чемодан отправляется в путешествие по ленте, увозя в своем животе прозрачные линзы в классической оправе. Они стоят в пробке почти полчаса. Маккартни удается до мельчайших деталей изучить новую вывеску паба, в котором у группы одно время были регулярные выступления. Молодые ребята выходят на ступеньки, вроде как покурить, но, в основном, болтают, оставляя прикуренные данхилл жалко тлеть. Пол не сдерживает усмешки: ему знаком такой перевод продукта. Водитель делает радио громче. Мужчина проходит регистрацию в знакомом отеле, поднимается в знакомом лифте в смутно знакомый номер, - здесь достаточно часто случается ремонт. Он листает ежедневник, хотя прекрасно помнит время и интервью, и саундчека, и вообще расписание на несколько недель вперед. Это такое же машинальное движение, как приведение кресла в вертикальное положение. Вид из окна потрясающий: город раскрыт, подставлен под солнечные прожекторы каждой улицей, домом, автобусной остановкой, на которой в этот час никто ничего не ждет. Ламинат под босыми ступнями очень гладкий и приятный, и легкий весенний ветерок, лениво треплющий полупрозрачную занавеску, не забывает забраться в отросшие волосы, наладив там свой порядок. Если закрыть окно, будет почти идеальная тишина. Можно поспать, посмотреть фильм, принять ванну или парочку гостей, не опасаясь, что кто-то нарушит идиллию. Музыкант потягивается, выбирая, на что решиться: вот уже тысячу лет он не знает, чего он хочет. Джона нет.