Хмель

Мирон просыпался неохотно, разбудила жажда и голодный желудок — есть хотелось невыносимо. Доширак бы сейчас заварить и горячий навернуть, с похмелья самое то. Вроде пил вчера, а по ощущениям, будто обкурился, вот и пробило на жрачку. Мирон поднялся, опираясь рукой на кровать, его ощутимо качнуло — надо ж было так накидаться. Вот что бывает, когда долго не пьешь, а потом напиваешься, словно тормоза сорвало. Есть хотелось меньше с каждым шагом, внутренности сжало спазмом и Мирон застыл на пороге спальни, переживая приступ. Дойти до кухни оказалось испытанием — голод отступил и шалящий вестибулярный аппарат вызвал тошноту. Вертолеты, те самые, с перепоя, прилетели только сейчас и Мирона ощутимо замутило, он хлопнул ладонью по белому, мигающему оранжевой подсветкой выключателю и завалился в туалет. Рвало его долго, выворачивало желчью и остатками алкоголя — намешал всякой дряни вчера. Потом Мирон сидел у стеночки, прислонившись к кафелю и мысленно благодарил свой мозг, который на автопилоте загрузил его бренное тело в такси, потом расслабившись, разрешил упасть прямо на пороге квартиры и по стеночке добраться до кровати. Ну, хоть дома проснулся, уже хорошо. И даже память в норме, нормально так повеселился… Мирон икнул и ударился затылком о кафель, мозги вяло отозвались тупой болью — это почему он так долго не пил? Потому что пьяный с головой не дружит, а от этого все беды. Ну чего ему все до конца вспомнилось, ведь все так хорошо было, если не считать жесткого бодуна, бодун это дело житейское. Хуже бывало и ничего, живой. Правда, тогда Мирон помоложе был и переносилось все проще. Вот с остальным посложнее. Мирон не пил, потому что язык враг его, развязывался и тайное наружу рвалось, темное и мерзкое. Мирон, хмельной, в тот момент, когда море по колено, мир похеру, мог бы многое сказать, разложить по полкам, вывернуть наизнанку собственное я, препарировать самого себя и разложить все перед Ваней. Который длинный такой, тощий с фамилией Евстигнеев, который бэк-мс, который Мирону больше чем семья. Ну, перед Ваней хотелось и разложить и разложиться, в смысле не как труп, а потрахаться. Мирон фыркнул и решил еще немного посидеть возле унитаза, а то мало ли, тошнота имеет свойство возвращаться. Посидеть, отдохнуть и повспоминать — что может быть чудеснее ранним утром, после пьянки. Федоров как-то на руки Ванины засмотрелся, татуировки больно сочные были и залип. Ненадолго. Так, отметил про себя красивость эту и отмахнулся. Это ж Ванька, ну. Руки, пальцы красоты непередаваемой, кроссы космических цветов, оладушки эти его любимые, помятое осунувшееся от недосыпа лицо. Рудбой, короче. Все нормально, просто накрыло немного, с кем не бывает. Только хотелось все больше и больше. Ваньку, ну этого самого, распиздяйского и несерьезного. Хотя, Ваня он косить может под кого угодно, а на самом деле тот еще фрукт — не дурак же. Далеко не дурак, Мирон это сразу понял, когда только познакомились. Розовый микрофон Мирона добил. Он всем своим негейским существом упорно называл микрофон микрофоном, тщательно спрятанное гейское, которое похоронено и кучей всякой херни завалено было, твердило — на фаллоимитатор похоже. Мирон посмеялся раз, другой, а потом как-то не до смеха стало, и не до микрофонов, которые не как микрофоны, если по Фрейду и поехавшей крыше судить. Ваню хотелось. По серьезному так хотелось, аж свербило и Мирон не понимал, на душе или в заднице. Мирон гнал свои фантазии и умалчивал сам себе о том, что где-то, когда-то такое уже было. И очень даже, до импульсов теплых по всему телу, нравилось с мужчиной в постель ложиться. И прекрасно помнилось, с кем было и как именно нравилось. Лучше б не помнилось, ей-богу. Ничего хорошего из этого не вышло. Мирон заставил себя подняться, заползти в ванную, сполоснуть лицо. Желчь горчила, катался по рту противный привкус, Мирон глянул на свое отражение в зеркале, и начал пить воду прямо из-под крана и это была самая вкусная вода в его жизни. Ваня, Охра, он оттенка голубого — лазурь яркая — оказался. Или нет. Мирон скептиком был в этом вопросе. Меньшинство же сексуальное, что уж там. Судя по пересудам, где-то спалился Ваня, но Мирон не особо-то верил в пашущего на два фронта Ваню. Не зря возле него девы кружили. Потом закрутилось все как-то и вылетело из головы. За это время Ваня с кем-то сошёлся, потом разбежался, снова остался один. Но это не точно. Мирон чужую личную жизнь не мониторил — его заморочки никого не должны касаться. Ни Рудбоя, ни девочек его, ни мальчиков. А был ли мальчик, собственно говоря. Хоть один. Мирон, маялся долго, а потом зажал Евстигнеева возле сортира, вчера как раз и зажал. Прижал к стенке пьяный и безбашенный, на загривок надавил, заставляя наклониться и свое тайное губы в губы преподнес. Типа, нравишься ты мне, Ванек, ну не как друг. Ваня потерялся, задышал горячо, хрипло — осели смолы из сигарет в легких — а потом обнял, пальцами вцепился в плечи и затих. Мирон тоже застыл, так, на всякий случай, мало ли что? Хотя, идея с признанием очень правильной на тот момент казалась, очень такой нужной и весомой. Ваня обнять-то обнял, но кусочек мозга Мирона, наверное самый трезвый все же заставил подумать о самом безрадостном исходе ситуации. Сейчас Евстигнеев оживет, переварит информацию и вотрет ему с кулака и что потом? Мирон напрягся, готовясь худшему, а Ваня замер. Ваня замер, потом оглянулся, не видит ли кто, и неуверенно переступил с ноги на ногу. — Мирон? — вкрадчиво спросил, словно Федоров ему в бочину стволом тычет и грозится убить. Ваня его успокоить пытается и жизнь свою спасти. Типа момент оттягивает, ага. Мирону это сравнение смешным показалось и он не нашел ничего лучше, чем рассмеяться. А потом самый трезвый кусок мозга Мирона заставил голосовые связки пробурчать полузадушенное: «Проехали». Мирон выпутался из ваниных загребущих рук и поплелся на выход. Остановить его никто не пытался. Вот такая вот хрень, вот такой вот пиздец случился. Федоров осознал, покивал сам себе тяжелой головой и, добравшись, наконец, до кухни, полез за алкозельцером. Потом, все потом, сейчас бы в норму прийти. Заснуть никак не получалось, Мирон таращился на постепенно светлеющий квадрат окна и стыд ворочался внутри, скручивал внутренности в холодный мерзкий ком. Это ж надо было так облажаться, ну жил же спокойно, мало ли что в башке ворочалось? Обещал ведь сам себе рот на замке держать. Паршиво было, на самом деле, похмелье и выходка эта такой стыд жгучий вызвали, что хоть волком вой. Ваня, наверное, настолько охренел, что до сих пор не выхренел обратно, он же не настолько бухой был. Хорошо хоть в морду не зарядил, а потом все забудется, рано или поздно. С этими мыслями Мирон сам не заметил, как заснул. И успокаивало, билось навязчивое: со временем все забудется. Ему снилось, что он на сцене, шум толпы гудел в ушах и яркий свет софитов заставлял глаза слезиться. Мирон оглянулся, по привычке на высокого человека в маске, тот махнул зажатым в кулаке микрофоном с розовой ручкой и ободряюще кивнул. Мирон улыбнулся — вот же он, Ванька, все нормально, никуда не делся. Мирона умиротворением накрыло, укутало настолько, что гомон голосов тише стал и яркий свет перестал в одночасье раздражать. Потом он, конечно, пригляделся и к микрофону, и к выглядывающим из темных широких рукавов толстовки пальцам. Что-то не так было, Мирон смотрел и чувство тревоги усиливалось, пока не спрессовалось в понимание: у этого Рудбоя не было татуировок. И тонкие пальцы белели нетронутой чернилами кожей, контрастировали с темной одеждой. — А где Ваня? — спросил Мирон и сам удивился хрипотце в своем голосе, в горле неприятно запершило, беспокойство накрыло плотным удушающим смогом. — А кто это? — спросил человек в одежде Рудбоя, прекрасно его расслышав несмотря на шум. — Кто… Мирон выпрыгнул из сна, словно из холодного омута выплыть сумел — зажмурился от бившего в окно солнца и укрылся с головой. Надо же, до обеда проспал и, кажется, даже начал чувствовать себя человеком. Хорошая штука — алкозельцер. Под одеялом стало жарко и нечем дышать, пришлось раскрыться, потом подняться, пойти на кухню, варить кофе. Щас бы пива холодненького, Мирон аж глаза прикрыл, представляя запотевшее стекло бокала с пенным. Ну нет, увольте. Отныне только безалкогольные напитки, ибо нахер такие приключения. Лучше б он пьяный жопу всем показал, ей-богу. А потом Ваня позвонил, Мирон даже ложку с сахаром едва не уронил. В кафешку пригласил, открыто так перетереть вчерашнее. Без всяких неловких заминок и сопения в трубку. Ему, видите ли интересно стало, что вчера было и как это вообще понимать, будь добр объяснить, Мироныч, что это за заднеприводные откровения и вообще че происходит-то, еб твою мать. Если Мирон хочет, конечно же. Мирон не хотел. Ни объясняться, ни сидеть в очередном, так горячо любимом Ваней кафе, ни кофе. Мирон не хотел, когда выходил из душа, Мирон не хотел, когда трясущимися пальцами опустил ключи мимо кармана, Мирон не хотел, когда открывал дверь кафе, с ярким вырвиглазным баннером над входом. И какой дебил додумался сочетать желтый и фиолетовый цвета — это же билайн для курящих какой-то. Ваня сидел, как ни в чем ни бывало, чизкейк на блюдечке изучал, словно думая с какой стороны к нему подобраться, и ногой болтал, нервно так светил фиолетовым кроссовком. Мирон решил, что с этого дня ненавидит фиолетовый во всех его проявлениях, настолько раздражал. — Здоров, — Мирон протянул руку, ощутил секундное теплое рукопожатие и стало немного спокойнее. — Кофе хочешь? — Ваня наконец-то определился с какой стороны оттяпать от пирожного кусок. Кофе Мирон не хотел, он хотел ясности — от подвешенного состояния было откровенно хреново. Уже разобраться бы, да и все. Еще сон этот идиотский не отпускал, Ваня его или бросил там, или не было его вовсе. Поганый сон в голове засел, как назло, подливал масла в огонь, и без всего этого как-то вовсе не айс. — Я вчера перебрал, — признался он с ходу, наблюдая, как Ваня курочит ложкой несчастный чизкейк. Кофе Мирон все же заказал, не сидеть же просто так и смотреть, как Ваня завтракает. Или обедает, смотря во сколько он встал. — Бывает, — Ваня отложил ложку в сторону и посмотрел пристально, на лице едва заметная улыбка появилась и тут же пропала. — Что это вчера было, а? Мирон кофе отхлебнул, посмотрел поверх кружки и пожал плечами. — Чистосердечное признание, с налетом аристократичной голубизны, — захотелось язвить и нести всякую чушь, может, есть вариант свести все к шутке, списать на большое количество промилей в крови. Но, Ваня шутку не оценил, наклонился поближе, локтями оперся на стол, — не по этикету, машинально отметил Мирон, не аристократично, ага — и зашептал горячо, дыша на Мирона запахом кофе и клубники. — Не пизди, а. Мне не пизди, хочешь трахаться, так и скажи. И откинулся на спинку стула, как так и надо, только кроссовком по полу пристукивать начал. Мирон разулыбался, осознав, что Ваня нервничает. Болтает своими конечностями в фиолетовой обувке, но виду не подает, кремень. — Хочу, — сознался Мирон, заталкивая поглубже голос рассудка. — Предлагаешь? Стук ногой об пол прекратился, Ваня замер — Мирона опять в веселье понесло, выкуси, Вань. Не это ожидал услышать, тут и к бабке не ходи. Но услышал, так что, переваривай, Ванечка. — Пойдем покурим, — наконец ожил Рудбой. — Я немного охерел сейчас… — признался он, отсчитывая деньги за кофе и десерт. Мирон поднялся, пошел за Ваней. Ваня прикурить ему дал, и Мирон позволил себе залипнуть, на пару секунд, на забитые татухами ладони. Сценарий. Сарказм. Плей хард, твою мать. Постояли, покурили, небо, за какие-то полчаса умудрившееся одеться в тяжёлые темные тучи, поразглядывали. Какое-то все муторное было, вокруг и в душе — не так оно должно было происходить. Скорее всего, не так. А как, Мирон и сам не знал. Надо было отказать, продолжить каламбурить, херню нести, шутом себя выставить, в конце-концов. Но как-то не хотелось. С Ваней хотелось побыть, и самолюбие заткнулось некстати, в отпуск ушло. Не к этому стремился, что ли? — Ко мне или к тебе? — тихо спросил Ваня. Мирон вздохнул — ласточки летали совсем низко, видимо, назревал дождь. — Ко мне, — просто ответил он, не ощущая ни предвкушения, ни радости. Что-то было во всем этом до тошноты обыденное. Из разряда «Какую пиццу заказывать, братка?» С пеперони и большим количеством сыра, и обязательно теплую. Это если повезет. Это если доставка хорошая. А если нет? Ну, давись тем, что есть, ибо нечего тут выбирать между Ваней и Ваней. Тьфу, пиццей. Ваня только кивнул, дал молчаливое согласие, но легче от этого не стало. Ванечка. Ванечка же, с микрофоном этим розовым, пальцами вселенской красоты, губами очерченными, рядом стоял и ждал, когда Мирон такси вызовет. Мирон вздохнул — жизнь в пизду какую-то покатилась, он ничего с этим поделать не мог, хотя, возможность была. Отказался бы, поюморил немного и все на места встало. Только Ваня не так прост оказался, зажал еще в лифте, навалился весом и полез целоваться. Наглый и горячий, надо же. Мирон аж растерялся сначала, вот тебе и острый пеперони подвезли. Мирон обрадовался, конечно. И тело обрадовалось, аж накатило сладкой волной возбуждение, так, что в паху потяжелело, накатило. Ваня вздохнул тягуче, поцеловал мокро, облапал Мирона за задницу. — Вот это булочки. Мирона аж перекосило от такого сального комплимента, вот только начало вести от Вани, от жадных прикосновений, от осознания того, что происходит. Не все ли равно на накатившее на Ваньку желание болтать, комментировать все вокруг и Мирона в частности. Лифт гостеприимно распахнул свои двери на нужном этаже и предложил свалить из него нахрен. — А если увидит кто? — прошипел Мирон, отрывая загребущие ванькины ладони от своих бедер. — Отстань, блядь, дай дверь открыть! Ваня сопел куда-то в затылок и все равно ладонями лез под куртку, цепляясь за бока. Мирон отталкивал его плечом, и пытался попасть ключом в замочную скважину. Рудбой только фыркал и настойчиво продолжал поползновения. Мирон так и не понял, чему он был больше рад, тому, что их все же никто не спалил или Ваниной настойчивости. Настойчивость тешила самолюбие и мозг выдал успокаивающую спасительную мысль — значит, ему это тоже нужно. От таких рассуждений стало тепло, от торопящегося, настойчивого Вани — тоже. — Шерстистый носорожек, — вынес Ваня вердикт, стаскивая с себя куртку. — Ничего так, мне нравится. Мирон только глаза закатил и покачал головой. Мастер комплиментов, уровень эльф, просто. Господи, что за херня у него в голове. — У меня гондонов нет, — признался Ваня. Мирон руками развел: — Не повезло, чувак. Ваня опечалился, аж плечи опустились — Мирон старательно прятал улыбку, наблюдая. — Ничего, есть очень много способов, а жопа подождет, — уставший печалиться Ваня схватил Мирона за запястье и потащил в спальню. Мирон хотел было уточнить, чья именно жопа, но решил промолчать. — Подождет, но недолго, — добавил Рудбой и завалился на кровать. — Иди сюда, развращаться будем. Мирон лежал на разворошенной постели, глядел в потолок, цепляясь пальцами в ванины волосы — Ваня минет делал, насаживался ртом на член, сопел сосредоточенно, стараясь заглотить поглубже. Потолок плыл перед глазами, Мирон зашипел, дернулся неосознанно, когда Ваня особенно удачно языком по уздечке провел. — Что? Не нравится? Мирон едва не захныкал от разочарования, ну оргазм уже на подходе был, облом так облом. — Да все так! — Мирон приподнялся на локтях, погладил Ваню под челюстью — ладонь укололо щетиной и Ваня растерянно улыбнулся. — А-а-а… — протянул Рудбой. — Типа ты так говоришь, что тебе нравится? Мирон вздохнул и завалился на спину. Хотелось уже кончить, Ваня измывался над ним как мог, а кончить не давал, прерывался на подходе и Мирон готов был уже психануть и тупо передернуть. Рудбою-то что, он уже отстрелялся, прям в рот кончил, хоть бы спросил, нравится Мирону это или нет. Мирону нравилось, но спросить можно было, в конце концов. — Дай кончить уже, — сварливо пробормотал Мирон и обхватил пальцами собственный стояк. Ваня завозился, накрыл своей ладонью руку Мирона, поцеловал тазобедренную косточку, засос оставил, смачный такой. — Мирош, ты чего, я доделаю, руку убери. Мирон вздохнул — Мирош, бля, Мирош. Лосяш, Бараш, Мирош — смешарики рулят, однако. Правда, потом не до Мирошей всяких стало, особенно, когда Ваня поглубже заглотил и застонал — тут накрыло. Оргазмом так прошибло, что Мирон потерялся в пространстве и времени, возвращался в реальность медленно. По телу нега разлилась, шевелиться было лень. Ваня лежал рядом, лбом Мирону в плечо уткнувшись и пальцами по запястью водил. — Назовешь меня еще раз Мирошей, ебну, — предупредил Мирон. — Че за пидорство, Вань? Ваня на него глаза поднял, недоуменно так глянул, и снова к прерванному занятию вернулся. Потом переместился на живот, щекотно слегка стало, но приятно. Рудбоя на нежности растащило, а Мирон не возражал. — Не буду больше, само как-то вырвалось, — ответил глухо. — Правда, Мирон. Обиделся он, что ли? Мирон вздохнул, провел ладонью по ваниным вихрам и снова уставился в потолок. В последние сутки он превысил лимит залипания на люстру на пару недель вперед. Хотелось подумать о том, что жизнь вот такая непредсказуемая, что спонтанная вот такая ерунда происходит. Берешь и западаешь на Ваньку Рудбоя, холишь и лелеешь свою привязанность, а потом нажираешься и хоть раз в жизни от пьяного базара толк есть. Такой хороший толк. Думать о многом хотелось. Мирон подумал еще немного и принял решение поменять люстру нахрен, бесит. Ваня завозился, свесился с кровати, к джинсам потянулся, сигареты достал, оглянулся через плечо. — Сейчас пепельницу принесу, ты лежи, — Мирон поднялся, пепельницу притащил, на пол поставил, улегся рядом и тоже закурил. Покурили, помолчали, каждый о своем думая. А что делать, так и живем, господа. Так и живем. — Хорошо, что ты вчера накидался, а то так и молчали бы оба, — Ваня окурок в пепельнице затушил, боднул Мирона лбом в плечо. — Я охуел сначала, потом уцепился за твои слова, короче. Мирон аж глаза приоткрыл и из нирваны выплыл — признание, вот так, под перекур после минета. Вообще, что может быть круче? Он не знал, с чем сравнить. — Я не буду тебя Мирошей называть, я растерялся просто. Я обычно не веду себя как долбоеб с партнерами, вот. Мирон головой покачал. И что он наехал из-за этого Мироши, ей-богу. Пережил бы. Ваньке можно. — Нормально все, Вань. Забей. Ваня улыбнулся довольно и спросил без тени смущения. — А в жопу дашь? Мирон застонал и хлопнул себя по лбу — фейспалм смачный выдал, аж лицо заболело. Ваня отвернулся и снова полез за сигаретой. — Дам, — проворчал Мирон, колупая пальцами ворс на ковре. — Далась тебе моя жопа. — Пока не далась, но хозяин пообещал, — не остался в долгу Рудбой, отложил в пепельницу неприкуренную сигарету и полез целоваться. Мирон просыпался несколько раз за ночь, потому что стоило ему повернуться во сне, отодвинуться, дернуться — Ваня тут же обнимал покрепче и притягивал к себя. Было жарко, но упорный Рудбой цеплялся намертво и отпускать явно не собирался. — Да стяни ты это ебаное одеяло, — раздраженно рыкнул Ваня, когда Мирон предпринял очередную попытку хоть немного отодвинуться. Впрочем, Мирон не возражал. Нахрен это одеяло нужно, когда его греет Ваня. Ванька. Ванечка.