eye for eye

– Выпить не хочешь? Кудо, как мне казалось, был не из тех, кого огорчает отсутствие прелюдий – любых, приветствий в том числе. Скрестив руки на груди и привалившись плечом к косяку, он с даже каким-то скучающим выражением лица принялся неторопливо оглядывать меня с головы до ног, будто размышляя, а сдалось ли ему вообще этакое счастье. Однако заметив, как я дергано переложил бутылку в другую руку и закусил изнутри губу – а что мне, в самом деле, надо было из штанов от радости выпрыгнуть с таким приемом? – Ре отодвинулся к стене, освобождая дверной проем, и кивнул внутрь своей халупы. – Где взял бухло? – вопрос, заданный в спину, вынудил меня остановиться в проходе и засунуть руку, уже тянувшуюся к двери в комнату, в карман. – Разве это сейчас проблема? – как-то неправдоподобно ласково, с полуулыбкой протянул я, обернувшись через плечо, – С чем в этой стране проблем нет, так это с бухлом. Кудо фыркнул, задвигая щеколду, и замолк ненадолго, будто пытался подобрать слова. – Надеюсь, ты помнишь, – наконец, начал он, шагнув в мою сторону, – насколько опрометчиво в твоем положении высовывать на улицу нос, особенно из-за всякой херни. – Напомни-ка, – я не удержался и скрипнул зубами, все же развернувшись к Рэйдзи лицом, – ты мне что, отец? – я вздернул бровь и окинул его таким же скептическим взглядом, как и он меня в дверях, – Как-то не похож... И да, тут еще один тип уже давно набивается на эту кандидатуру, – я показал пальцем на пол, намекая на квартиру Дока этажом ниже, – Ты бы для начала с ним разобрался, раз такое дело... Я хотел сказать что-то еще, но не успел: мой решивший заботливо раскудахтаться друг схватил меня за грудки и вперил в стену. – ... и чтоб ты знал – это больно... – зашипел я, кривясь. – Своими закидонами, – проговорил Кудо сквозь зубы у самого моего лица, – ты подставляешь не только себя, но и меня. И на твоем месте, Уэмура, я бы этого делать не стал. – А я бы на твоем месте не стал перекладывать с больной головы на здоровую, – сощурившись, отчеканил я и, ухватившись ладонью за шею Ре, впечатался лбом в его лоб, – Не ты ли сам себя подставил в тот момент, когда решил меня не сдавать? Впрочем, ты всегда можешь передумать, – я отчетливо прочувствовал, как мою ухмылку перекосило, – Об одном прошу: пусть твои ребята провернут все так, чтобы я не успел расстроиться. Рэйдзи отодвинулся рывком и, взглянув мне в глаза, словно застыл в замешательстве. Очевидно, он думал, что я бравирую. – Так мы будем пить? – коротко вздохнув, не слишком настойчиво поинтересовался я, призывно помахав тарой с виски в воздухе. – ...льда нет, запивона тоже, – еще немного помолчав, ответил Ре и спешно ретировался на кухню. – Я переживу, – усмехнулся я и просочился в гостиную, тут же по-хозяйски устроившись на знакомом диване. Первые порции мы выпили молча и практически залпом. Кудо выждал несколько минут, пока я не задышал чаще, чувствуя, как кровь приливает к пальцам и лицу, и не откинул голову на спинку, силясь справиться с легким, но навязчивым головокружением. – Хреново выглядишь, – как бы невзначай резюмировал он, наконец изучив меня при нормальном свете, не в полумраке подъезда или прихожей. – Хреново сплю, – чуть поведя плечами, одновременно согласился и оправдался я, и улыбнулся ему уже беззлобно, разве что с долей самоиронии. – Что так? С чего бы начать? Парень, с которым я каких-то пару месяцев назад планировал провести жизнь, умирает. Мне казалось, что за то время, когда я как мог часто наведывался в его палату, я привык ко всему – к давяще-светлым стенам, катетерам, трубкам, этому отвратительному звуку, с которым расправляется гармошка в стеклянной колбе аппарата ИВЛ... Но сегодня ему разбинтовали голову: необходимость удерживать металлическую пластину, заменившую раздробленную часть черепа и бесконечно просившуюся наружу из-за отека, наконец, отпала – она кое-как начала держаться сама, все еще выпирая, но уже не разрывая крепко сросшиеся швы. А вместе с бинтами с него «сняли» остатки волос, вполне справедливо сочтенные безнадежно испорченными йодом и вазелином. Лишь сегодня я, наконец, начал осознавать то, что мне так долго пытались втемяшить врачи: никто не мог гарантировать того, что, даже если он и очнется, то очнется тем, кем был раньше. Я вдруг понял, что едва узнаю Даниэля в этом исхудавшем человеке с серо-синеватой кожей и перекошенной, изуродованной шрамом бритой головой. Был ли это вообще человек, или только тело, бывшее человеком когда-то? – Всякая дурь лезет в голову, – все же выдавил я вполголоса и потянулся к бутылке. – С тебя станется, – Рэйдзи дернул уголком рта в полуухмылке, не менее фальшивой, чем мой ответ, и подставил мне свой стакан. С тех самых пор, как все рухнуло, я усердно гнал от себя воспоминания: свел к минимуму контакты с «коллегами» даже не безопасности ради, распихал лишние вещи по бессрочным камерам хранения на вокзалах, без тени сомнения продал квартиру, которую мы так толком и не успели обжить. Мне было невыносимо возвращаться туда и не заставать Дэна в кресле с очередной заумной книжкой в руках – иногда его так волновало написанное, что он зачем-то поднимал на лоб очки и принимался читать, слепо щурясь и держа книгу у самого лица, над чем я не уставал глумиться. Я всегда любил за ним наблюдать, стремясь наверстать те годы, что мы, кажется, хотели, но не могли жить вместе. Меня занимало и забавляло практически все: его работа, его манера поразительно гладко общаться с назойливыми соседями, то, как он из раза в раз строил мне глазки за ужином в надежде откосить от мытья посуды... Я без конца изумлялся и завидовал тому, сколько жизни и легкости было в каждом его действии и движении несмотря на все пережитое. И в то же время порой умудрялся гордиться: мне казалось, что в каком-то смысле я был к этому причастен. Продравшись сквозь первый ступор и присев на край койки, я изо всех сил пытался сохранить голову пустой, но, при новом беглом взгляде на свежесправленную лысину Вена, ко мне все же закралась всего одна картинка – как он придирчиво разглядывает себя в зеркале и с недовольным видом раз за разом поправляет волосы – больше, чтобы просто занять руки. Ему часто не нравилось что-то в себе – то, дескать, зубы от сигарет пожелтели, то морщины где-то найдет в свой двадцатник. Вечно в такие моменты хотелось его треснуть. Морщин у него не было – были впадинки на щеках, растягивавшиеся в неглубокие заломы, когда он смеялся. Я любил их больше всего на свете. И за жалкой картинкой на меня разом навалилось все остальное – и раздавило. Я разрыдался так, как, наверное, никогда в жизни до этого – сразу на полную мощь, чуть не свернув самому себе челюсть в попытке заглушить тот полувопль-полустон, с которым из глаз градом покатились слезы. Я не помню, сколько просидел так, прижимая одну руку к лицу, а другой стискивая безжизненную ладонь Дэна. Иногда ненадолго затихал, чувствуя, что задыхаюсь, либо что меня сейчас вырвет, но затем меня разбирало с новой силой до наступления смертельной, опустошающей усталости. Сначала я с трудом доковылял до умывальника на трясущихся ногах, затем по стенке добрался до закутка у лифта, где вызволил из вендингового автомата шоколадный батончик, понимая, что без «сахарной бомбы» рухну в обморок по дороге домой. Вывалился на улицу, поймал такси... Плохо помню. Не помню даже, где купил вискарь, пока петлял безлюдными закоулками пару кварталов до дома, помню только осознание жизненной необходимости выпить. Впрочем, нет, не выпить – нажраться. Пришлось, правда, выждать около часа прежде, чем завалиться к Кудо – отлежаться с мокрым полотенцем на распухшей роже, чтобы та приняла хоть сколько-нибудь обычный вид. Что до Рэйдзи – мое желание нажраться он прочувствовал прекрасно и мне не препятствовал, даже не советовал не частить с легкой издевкой, как любил делать порой. Я был ему в каком-то смысле благодарен, ведь он давал мне именно то, что нужно: мы просто пили одну за одной, в коротких перерывах перекидываясь бессмысленными фразами. Но когда в бутылке осталось не больше четверти, мне вдруг сделалось стыдно. – Слушай, – вздохнув, начал я, – Я не свечусь, правда. Никто не узнает, я в курсе, как это делается, я осторожен... И замолк, поймав на себе пристальный взгляд Ре. Совершено невыносимый взгляд. Я и сам не понял, зачем все-таки начал оправдываться, но, кажется, был уже слишком пьян, чтобы остановиться. – Мне нужно проветриваться раз в пятилетку, – я заговорил быстрее, словно стремясь поскорее покончить с этой темой, и спрятался от глаз Кудо, уронив голову ему на плечо, – Я с ума схожу в четырех стенах. Если бы этот тупица, ну, попугай доковский, умел разговаривать – еще куда ни шло... – зажмурившись, я хохотнул от спонтанно смороженной тупости и прибавил уже тише, – Я знаю, чем ты рискуешь, и привык платить по долгам. – Хи... – Кудо торопливо протиснул руку между мной и спинкой дивана и приобнял меня, намекая, что я могу больше ничего не говорить. Я зажмурился, силясь проглотить колючий комок, подкативший к горлу в тысячный раз за вечер. Кое-как справившись, я начал пытаться проглотить следом свое возмущение: мне показалось, что он жалеет меня, что хочет увидеть меня слабым. Впрочем, разве я не был слаб? Я уже и сам себе перестал бояться признаться, что стал бледной тенью того, кем был. Меня успокаивало лишь предположение, что рано или поздно жалкими становятся все, кто вынужден уйти в подполье. Ре прервал мои размышления о том, на кого из нас я зол больше – приподнял мою голову за подбородок и, кое-как извернувшись, слепо ткнулся в губы. Не то, чтобы я растерялся, просто в ту секунду не придумал ничего лучше, чем обхватить его за плечи, посылая всю оставшуюся концентрацию на то, чтобы не вылить виски из своего стакана ему за шиворот. Мы оба не были пьяны так, как целовались – прижимаясь лицами и лишь изредка находя рты друг друга, но мне думалось, что это именно то, что было нужно сейчас. Мне вдруг стало так же хорошо, как и горько от всего, что случилось со мной сегодня – именно эта смесь ощущений уже успела въесться в мою подкорку рядом с именем Кудо Ре: в конечном итоге я всегда оставался с ней те несколько раз, что мы спали. Было ужасно горько оттого, что я изменяю Дэну, еще горче было от собственного всепожирающего одиночества, и, наконец, оттого, что я, кажется, использовал Кудо, хотя над этим еще стоило поразмыслить – кто кого... Но и сил отказаться от этого я не находил. Было хорошо. – Голова кружится, – на секунду попробовав открыть глаза, пробормотал я и, неловко расцепив объятия, соскользнул вниз, все же ставя стакан на пол. Повернувшись на спину, я улегся Ре на колени и выпрямил ноги, закинув их на бортик дивана. Почти успел возбухнуть, когда он на секунду прихватил меня за шею и приподнял, но когда Кудо принялся разбирать мой куцый хвост, выпутав из волос резинку, я вдруг почувствовал, как туго та стягивала голову, готовую и без того треснуть напополам, и не смог выдать ничего, кроме шумного благодарного вздоха. Это было странно – чувствовать, как он осторожно зарывается в мои волосы пальцами, гладит, а не сжимает их со всей силы в кулаке. Сложно сказать, чем я наслаждался больше – этой незамысловатой лаской или осознанием того, что ошибался, думая, будто ласки в нем нет совсем. Я расслабился и почти задремал, но внезапно Кудо спросил вполголоса: – Док дежурит? Я слабо кивнул и, не дождавшись ответа, подумал, что сделал это совсем незаметно, и уже собрался было открыть рот, когда до меня донеслось еще тише: – Оставайся. Кажется, я взглянул на Ре с ощутимым сожалением, принявшись судорожно размышлять, как объяснить ему, что страшно устал и вообще никак не настроен на секс, потому что он не дал мне вставить и слова, прибавив уже тверже: – Просто оставайся, – я почувствовал, как его рука накрывает мою щеку, – Ты же не хочешь спать один. Здесь я понял, что все-таки успел нажраться, потому что едва удержался, чтобы не всхлипнуть от его последних слов и того, что они были сказаны безо всякого сомнения. В глазах предательски защипало – мне ничего не оставалось, как снова зажмуриться и прижаться к ладони Ре губами. Немного погодя я попросился в душ в надежде хоть немного протрезветь и невольно завис там минут на сорок, как ни странно, с абсолютно пустой головой – у меня уже не осталось сил думать и вспоминать. Это меня, должно быть, и подвело: в последнее время мне редко удавалось не думать, и такие моменты хотелось растянуть насколько возможно. Распахнув дверь, я наткнулся на Кудо, стоявшего в коридоре, и от неожиданности даже отшатнулся, грешным делом подумав, что он решил залепить мне в глаз за то, как безбожно я лью его воду. – Знаешь, – протянул он, растирая ладонью затылок и тыльную сторону шеи, – я могу и на диване лечь. Если хочешь, конечно... Поначалу я даже оторопел, но затем расплылся в улыбке. – Эй, – почти смеясь, я подошел к нему вплотную и продолжил вполголоса, – У тебя с памятью, кажется, нелады. Я не хочу спать один, помнишь? По глазам Ре было видно, что мой ответ его более, чем устроил. Мы ввалились в спальню, целуясь, кое-как опустились на футон, пропустив лишь ту неизменную ранее стадию, где Кудо рывком укладывал меня на обе лопатки. Он охотно позволил мне, неожиданно озябшему, закутаться в одеяло по самые уши и лег рядом, прислонившись к моей спине. На мгновение в моей голове промелькнула мысль, что я ни разу не заслужил того, чтобы он был ко мне так добр, и на душе невольно заскреблись кошки, но я провалился в сон уже почти до конца и был не в силах выдавить даже пресловутого «спасибо». Только накрыл руку, все же пробравшуюся под одеяло и обнявшую меня, своей. Просто дай мне немного времени. Я привык платить по долгам.