Хранитель равновесия

      Разбудил Халида запах кофе и абрикосов. Боясь пошевелиться, он размеренно дышал благоуханием, различая в нем все новые нотки: кардамон и корицу, свежую сдобную выпечку, вино и, еле уловимо, какие-то травы. Однако сильнее всего пахло абрикосами. Значит — жив? «Еще как жив», — подтвердил проснувшийся вместе с ним голод.       Зато больно не было совсем. Тело размякло от наполнившей его теплой истомы, шевелиться не хотелось, да и страшно было — вдруг боль вернется? Но вокруг точно не подземелье: щекой Халид чувствовал мягкость подушки, а другую щеку пригревало солнце, ярко светя сквозь веки. И откуда-то рядом доносился шелест листьев.       Пора было на что-то решаться. Приподняв тяжелые спросонья веки, он увидел не слишком большую, но уютную комнату, в окно которой заглядывали солнечные лучи, едва пробиваясь сквозь зелень шелестящей на легком ветру чинары. Сам Халид лежал на диване, укрытый хлопковым покрывалом, а дразнящий запах шел как раз от окна. Там спиной к Зеринге развалился в глубоком кресле его недавний знакомец, удобно положив длинные ноги на подоконник, а на них — огромную книгу. Между креслом и диваном стоял столик, на котором Халид разглядел серебряную джезву, высокогорлую пузатую бутыль и блюдо пирожков. Читая, чужестранец жевал пирожок, запивая его из серебряной — в пару к джезве — чашки. Вот страница, похоже, кончилась, но вместо того, чтоб ее перелистнуть, чародей прожевал остаток пирожка и взял блестящими от масла пальцами еще один, а страница перевернулась сама.       — Проснулся? — негромко спросил он, не поворачиваясь к Халиду. — Тогда иди сюда, позавтракаем.       Приготовившись к боли, Халид осторожно пошевелился и вздохнул от изумления: тело радостно повиновалось, забыв о недавних мучениях. Не смея поверить, он поднес к самому лицу руки, внимательно их разглядывая. В подвале караулки ир-Мансур с особым удовольствием растоптал ему пальцы подкованными сапогами, заставив потерять сознание в первый раз. Теперь кисти, которые Халид помнил искалеченными, почти размозженными, выглядели совершенно обычно. Хотя… Кожа на пальцах и ладонях была местами светло-розовой и мягкой, словно там заживал ожог. Зеринге легонько прикоснулся к лицу…       — Рядом с подушкой зеркало, — все так же спиной к Халиду посоветовал чародей, подливая себе в чашку из бутыли.       Возле подушки действительно обнаружилось зеркальце. Небольшое, с ладонь, зато не металлическое, а из драгоценного вендийского стекла. Халид, лишь пару раз в жизни видевший такое чудо, словно взглянул на другого человека. И в самом деле — другого. Исчезли не только рубцы и кровоподтеки от ударов сапогом и плетью, пропали оспинки и тонкие шрамы на скуле и подбородке. Выровнялся нос, переломанный в жестокой драке несколько лет назад. Лицо, смотревшее из зеркала, было совершенно чистым и даже моложе, чем ему помнилось.       — Нравится? — лениво спросил чужестранец, наконец-то соизволив отложить книгу, и одним плавным движением обернулся к наемнику. — Сотник ир-Мансур постарался на славу, даже я с трудом смог все исправить. Встань, пройдись.       Халид послушно спустил ноги с дивана и встал, по-прежнему ожидая вспышки боли. Тело слушалось так, словно подвал караулки и впрямь был всего лишь дурным сном. Подвал. Крысы. Обещание! Память о Крысином колодце нахлынула горькой тяжелой волной. Он позвал чужака! Сам позвал…       Положив зеркальце, Халид подошел и присел на подоконник, в упор взглянув на чужестранца, ответившего ему спокойным ясным взглядом. А нелегко, похоже, дается чародейство. Под глазами целителя лежали темные, как у тяжелобольного, тени, а кожа, и без того бледная, стала полупрозрачной. Лечил, значит? Ценит… раба. Слово обожгло ударом плети — но врать себе Халид не собирался. Раб — и притом по своей воле.       — Все-таки поешь, — мягко посоветовал лекарь, отводя взгляд, чтоб наклониться и налить вина еще в одну чашку. — Ты много сил потерял, а сладкое помогает их восстанавливать.       Вместо ответа Халид выглянул на улицу. Тугая зелень чинары изрядно мешала, но несколько шпилей на храмовых куполах он разглядел и понял, что дом стоит в северной части Харузы.       — Я думал, ты живешь в «Черном льве», — сказал он больше для того, чтоб проверить голос.       Голос не дрожал.       — А я там и живу. Только работать в гостинице нельзя, сам понимаешь. А мне нужно варить зелья, делать эликсиры… Много чего нужно, — улыбнулся чужестранец. — Кстати, в соседней комнате — мастерская. И я тебя очень прошу туда не соваться. Замучает любопытство, скажи — сам покажу все. А без меня это слишком опасно.       Он протянул чашку с вином, взглядом указал на блюдо. Подумав, Халид принял прохладное серебро, дотянулся до пирожка. Силы-то и вправду надо возвращать. Хотя сидеть за одним столом с… врагом? Хозяином? Пальцы дрогнули, словно кто-то дернул нитку — и что-то в глубине самой его сущности отозвалось болезненной дрожью. Мягкое тесто едва не встало поперек горла, и Халид поторопился запить его вином. Проглотил, запил еще одним глотком.       — К вечеру ты будешь совсем здоров, — негромко сказал чужестранец. — А вот чары, что связывают нас, все еще крепнут, так что не удивляйся и не бойся, если почувствуешь что-то странное. Я всегда буду знать, где ты и что делаешь. Смогу позвать издалека или услышать твой зов, приказать — и сопротивляться ты не сумеешь. Зато, если будешь ранен или болен, я смогу отдать тебе часть своих сил, как и наоборот. Это называется Узы Тени. И снять их, пока один из связанных жив, нельзя.       — Пока… жив?       — На твоем месте я бы на это не рассчитывал, — усмехнулся чужестранец. — Редкая Тень переживает хозяина, да и жизнью это не назовешь. Так что лучше тебе беречь мою жизнь, как свою собственную.       — А что мне еще придется делать? — поинтересовался Халид, отставляя чашку: все равно кусок в горло не лез. — Снизойдет ли почтенный целитель до объяснений недостойному, зачем ему понадобился раб?       И снова слово обожгло, но внутри поднималась тяжелая хмельная злость, и Халид в упор глянул в смоляные пятна чужих зрачков.       — Я не держу рабов, если без этого можно обойтись, — отозвался чародей. — Можешь ненавидеть меня, сколько угодно, — твое право. Только не забывай, что ты сам не захотел стать крысиным обедом, выбрав мою помощь вместо смерти. Кстати, вполне заслуженной. Сколько отнятых жизней у тебя на счету, Зеринге?       — Не твоя забота, — прошипел Халид, напрягаясь всем телом.— Благодарности ждешь? Так ты меня не из милосердия спасал.       — А я и не говорил ничего про милосердие. Ты торговал чужой смертью. Я могу понять убийство ради мести или из ненависти. Но за деньги? Не тебе говорить о милосердии, хватит с тебя и справедливости. Хочешь знать, чем я занимаюсь? Случается — лечу людей, случается — убиваю. Иногда охочусь на существ, о которых ты разве что в сказках слышал. Иногда не позволяю свершиться злу, иногда останавливаю тех, кто считает себя добром. А помощник мне нужен, потому что одному везде не успеть, да и спину прикрыть иногда нужно.       — Спину? — Халид улыбнулся сведенными злостью губами. — Тогда ты не того выбрал, о величайший. В спину я умею только бить — сам разве не видел?       — Да и этого особо не умеешь, — бросил чужестранец насмешливо. — Видел, да уж…       Багровая тьма поднялась изнутри, застелила все вокруг тяжелой пеленой. Рванувшись к врагу, Халид попытался выхватить нож, забыв, что его нет — и осел на пол, едва не ударившись о стол. Воздух вонзился в горло острым и горьким лезвием, внутренности рвала когтистая лапа, выворачивая наизнанку.       Скорчившись на полу, он беспомощно открывал рот, как выброшенная из воды рыба, — и не мог вдохнуть. Страха не было — только желание добраться, убить, растоптать. За неудачу, с которой все началось, за насмешки, за спокойную наглую уверенность и равнодушие в мягком голосе. За то, что считает себя вправе определять, кто достоин жить, и не скрывает презрения, говоря о деньгах. Да кто он такой, чтобы судить?       А потом пришел страх. Боль не утихала, питаясь его ненавистью, как пожар — горючим маслом. Показалось, что вот-вот кровь хлынет горлом, вымывая горькую ярость, и в ней захлебнется все, что он считает собой. Страх мешался с ненавистью, выгибая тело раскаленной судорогой, хрипя в сведенном спазмом горле…       И когда чужие руки легли на плечи, Халид дернулся, вырываясь, но от ладоней целителя боль отступила, рыча, как присмиревший, но еще не укрощенный зверь. Опустившись рядом, чужестранец осторожно притронулся к его шее, надавил, растер, положил горячую ладонь на лоб Халида, не прекращая пальцами другой поглаживать горло… Челюсти удушья разжались, и Халид задышал, жадно и торопливо хватая сладкий воздух.       — Я говорил, что ты можешь меня ненавидеть, — бесстрастно прозвучало рядом. — А вот пытаться причинить мне вред не стоит. Сам теперь знаешь — почему. Лежи, сейчас пройдет.       Ладони исчезли. Халида била дрожь. Стиснув зубы, он лежал на полу, пытаясь думать о чем угодно, только не о том, что сейчас бы и душу продал за рукоять любимого ножа в пальцах. И несколько мгновений свободы от заклятия. Душу? Ничего, кроме души, у него и не осталось. И то, если можно назвать это душой.       Вернувшийся целитель опять сел рядом, приподнял ему голову и поднес к губам чашку с вином. Халид сжал губы, отворачиваясь.       — Пей. Давай, Зеринге, не заставляй меня приказывать. Хватит с тебя. Ну, давай…       Холодный край чашки снова оказался у губ. Унизительно, противно. Но испытывать сейчас, насколько он послушается любого приказа, Халид не хотел. Разомкнул губы, покорно глотнул уже другого вина, темно-красного, густого и приторно-сладкого, отдающего какими-то травами. Перевел дух и глотнул снова. Проклятый чужестранец поил его бережно и, главное, молча. Влил всю чашку и лишь тогда поинтересовался безмятежно ровным голосом:       — Еще?       Халид вяло помотал головой. Дрожь прошла, боль откатилась, спрятавшись куда-то, но не исчезнув совсем, словно намекая, что стоит сделать что-то не так — и она будет рада вернуться. Ненависть… Ненависть сменилась глухой безнадежной тоской. Повернувшись на спину, Халид рывком сел, оперся локтями на колени.       — Значит, вот так?       Собственный голос был тускл и сер, как окружающий мир.       — Да, вот так. Ничего, тебе нужно было злость выплеснуть. Теперь сможешь успокоиться и подумать. Например, о том, что нельзя получить что-то, ничего не дав взамен. И наоборот. Я не мог тебя спасти, не назначив за это цену. Таковы законы, по которым я живу.       В глазах все еще темнело, но уже меньше, только тяжелая липкая слабость навалилась на плечи. Глубоко вздохнув, Халид попытался встать и едва не упал. Подхватив, целитель придержал его, направил — и Зеринге обнаружил, что сидит в кресле, а чужестранец теперь — на подоконнике напротив.       — Ешь, пока пирожки теплые, — сдержанно и как-то совсем не обидно хмыкнул чужак. — Иначе свалишься. А это ни тебе, ни мне не нужно.       Протянув руку, он глянул на свою чашку, оставшуюся на столике, и она, слегка покачиваясь, поднялась вверх и подплыла по воздуху к чародею, опустившись в раскрытую ладонь. Халид невольно передернул плечами, отведя взгляд.       — Не любишь магии?       Чужестранец пригубил вино, устраиваясь поудобнее.       — Не люблю, — зло бросил Халид, подвинув к себе блюдо. — Сплошной обман и подлость.       — Как сказать. Не будь я магом, ты бы остался калекой после подвала ир-Мансура. Мне ведь пришлось тебе кости сращивать и сухожилия латать. Да и почки были отбиты всерьез, не говоря об остальном. К тому же пришлось бы убивать сотника с дружками.       Халид, едва не подавившись пирожком, изумленно взглянул на чужестранца.       — Ну да, они живы, — невозмутимо подтвердил тот. — Я вообще не люблю убивать. Конечно, ир-Мансур и его люди — шакалье еще то, но их смерть могла навести на твой след, а это нам ни к чему, согласен?       — Тогда как?       Целитель усмехнулся.       — Просто. С теми двумя хлопот не было: они, собственно, ничего не успели заметить. А ир-Мансуру я изменил воспоминания. Он так долго лелеял мечту, как будет скармливать тебя крысам, так ярко это представлял, смаковал подробности… Мне было совсем не трудно позволить ему поверить, что все именно так и случилось. Теперь ир-Мансур даже на Страшном Суде в загробном мире присягнет, что своими глазами видел, как тебя рвали на клочки, и слышал твои крики. Ты для него мертв, Зеринге, хотя на всякий случай стоило бы изменить тебе лицо. Да и цвет глаз очень уж заметный. Но жалко. Я видел в глазах людей вашей страны все оттенки синего, зеленого и серого, а вот чистого янтаря не встречал. От кого ты унаследовал такую редкость?       — От кого-то, — буркнул Халид.       — Это что, запретная тема? — мягко поинтересовался чародей. — Прости, если мои слова показались обидными.       — Не за что прощать, — помедлив, отозвался Халид. — Я не знаю своих истинных матери и отца. Так что у кого из них были желтые глаза, мне и подавно неизвестно…       — Бывает. Но я в самом деле не хотел тебя обидеть. Где ты рос, в Харузе?       — Нет, в пограничье на юге. Зачем тебе это?       Чужестранец пожал плечами.       — Надо же знать, кто рядом со мной. А род… Отец привез мою мать издалека, никто не знал, откуда она и какого рода. Мама умерла, когда я был совсем еще маленьким, я ее плохо помню. Меня частенько звали полукровкой, пока я не повзрослел и не доказал насмешникам, что это вредная привычка.       — Долго пришлось доказывать? — усмехнулся Халид.       — Долго. Но я справился. Потом нашел семью матери, и полукровкой меня стали звать уже там. Зато, когда пришлось повторять уроки, у меня был навык. Неважно, кто твои родители, важно — кто ты. Кстати, раз уж вырос в пограничье, саблей владеешь? Насчет ножа я тебя нарочно поддел. — Целитель улыбнулся. — На самом деле с ним ты хорош. Но этого мало.       — Как-нибудь управлюсь, — нехотя ответил Халид. — Я три года в караванной охране ездил.       — Значит — лучше, чем как-нибудь. Ушел почему?       Халид скривился, словно вино в чашке обернулась уксусом, искоса глянул на чужестранца.       — Долгая история. Обязательно рассказывать?       — Обязательно. Но в другой раз.       Допив, чародей легко соскочил с подоконника, вышел в другую комнату и почти сразу вернулся, кинув на стол кожаный кошель.       — Я сейчас уйду, а ты отправишься в оружейный квартал и спросишь лавку Малхата Рыжего. Скажешь Малхату, что тебя прислал целитель Раэн. И что это задаток. Пусть найдет тебе оружие по руке.       Халид потянул мешочек и едва не охнул от удивления. Кошель упорно не желал двигаться с места. Золото?       — Это задаток? За саблю?       — Ты еще не видел сабли Малхата. За них не золотом, алмазами платить нужно. Причем по весу. И не мелкими. Так что это — задаток. И будь очень почтителен с Малхатом — оно того стоит.       — Когда вернешься?       — Вечером. Придешь — отдохни. Выспись, поешь. Вон, на кухне еще съестного куча. А ночью посмотрим, чего ты в деле стоишь.       С крючка у двери целитель снял головную повязку, накинул и затянул узел на затылке, поправив скользкий шелк. Сунул ноги в сандалии — пряжки застегнулись сами. Уже на пороге обернулся, глянул на Халида насмешливо и почему-то грустно.       — Все не так уж плохо, Зеринге. Даже если сейчас ты так не думаешь.       Дверь бесшумно закрылась. Халид глубоко вздохнул — напряжение медленно отпускало, сменившись усталостью и тупым стыдом. Глупо сорвался. Не вовремя. Хотя, может, и к лучшему. Если теперь чужестранец поверит, что его собственность смирилась, — это хорошо. Пусть поверит. Не может быть, чтоб чары нельзя было снять. Надо лишь найти другого колдуна или жреца — пусть расскажут про эти проклятые Узы. А пока придется терпеть. Если этот болван думает, что может купить его, усадив за один стол с собой и дав денег на оружейника, пусть думает. Преисподняя полна хозяев, которые надеялись на верность рабов.

* * *

      Как и обещал, чужестранец вернулся вечером, когда в окна уже глядел закат. Вошел, весело насвистывая что-то и ничуть не боясь гнева домашних духов, не позволяющих свистеть под крышей. Хмыкнул, глядя на Халида, неохотно поднявшего глаза от коленей, на которых лежала сабля.       — И давно ты так сидишь? Еще не налюбовался?       Халид молча пожал плечами, не желая отвечать на лишний вопрос, и снова опустил взгляд.       — Ясно. Позволь хоть глянуть. В руки не прошу — так покажи.       Учтивый… Знает, что воин к оружию без особой нужды и притронуться не даст. Хотя мог бы заставить: к чему соблюдать обычаи с рабом? Ладно, хватит поливать душу ядом, и так тошно. Да и разве покупают для раба такое чудо? Халид нежно провел кончиками пальцев по длинному, изящно выгнутому клинку серебристо-голубоватой стали. По лезвию вьется тончайший волнистый узор, указывая на бесчисленное множество проковок, небольшая резная гарда имеет кольцо для упора большого пальца, а самшитовый черен мастер инкрустировал слоновой костью, подобранной так, чтобы не скользить в потной или окровавленной ладони, и бирюзой, хранящей от бесчестья и сглаза. Зеринге с ревнивым сожалением убрал руки, открывая саблю чужому взгляду.       — Красавица. Я смотрю, ты глянулся Малхату, подобный клинок он и по моей просьбе не всякому бы продал. Просыпайся, Зеринге, такими пьяными глазами не на булат, а на девушек смотреть надо — точно ни одна не устоит. Кофе будешь?       Не дожидаясь ответа, он кинул на диван большой сверток, вышел, и через несколько мгновений из кухни донеслось звяканье посуды. Халид бережно убрал саблю в деревянные ножны, обтянутые кожей, — словно шахскую дочь запер в темнице — положил на диван, хотя хотелось прицепить к поясу и не снимать даже ночью. Глянул в дверной проем на спину хлопочущего у очага чужестранца. Почему не велел ему приготовить ужин, а сам взялся?       — К тебе приходили.       — Кто?       — Мальчишка лет двенадцати. Спрашивал целителя Раэна. Я сказал, что вернешься вечером.       — Любопытно, — отозвался Раэн, входя в комнату с подносом.       Поставил его на стол, кивнул Халиду на дымящиеся чашки и горку золотистых лепешек, а сам опустился в кресло, мгновенно растянувшись и обмякнув в нем, как холеный домашний кот, даже глаза прикрыл.       — Об этом доме мало кто знает. Что за мальчишка и как выглядел?       — Обычный. Не оборвыш, но и одет небогато. На улицах таких полно.       — Ну, вернется, узнаем. Отдохнул или так и просидел весь день с саблей в обнимку?       — Не весь, — отозвался Халид. — Ты говорил, что ночью собираешься посмотреть, чего я стою. Как смотреть будешь?       Чужеземец потянулся, заложив сцепленные пальцы за голову, лениво открыл глаза.       — Да вот, хотел позвать тебя прогуляться под луной. Кстати, глянь там, на диване. Это твое.       Халид потянул сверток. В тонкую кожаную куртку были завернуты плотная полотняная рубашка и такие же штаны, наборный пояс из полых серебряных звеньев, как носят наемники, и мягкие ременчатые сандалии. Все новое и отличной выделки. Халид, проснувшийся утром в чужих вещах, — понятно, его одежда, пропитанная кровью и грязью, даже на тряпки не сгодилась бы — открыл рот, но тут же прикусил губу. Целитель взял чашку, осторожно попробовал и снова поставил на стол, сообщив:       — На первое время сгодится, а потом сам купишь все, что понадобится. У тебя дома что-то нужное осталось?       — После людей ир-Мансура? Не думаю.       — Завтра сходи, посмотри. Забери, если что найдешь. Я ночую либо в «Черном льве», либо здесь в мастерской, так что устраивайся. А сегодня…       Его рука замерла над лепешкой несколькими мгновениями раньше, чем в дверь постучали.       — Вот и гость, — со вздохом сообщил чародей, поднимаясь.       Едва открылась дверь, мальчишка влетел, едва не упав под ноги чужестранцу. Задыхаясь, упал на колени, поклонился, касаясь лбом пола, вытирая его рукавами и ладонями.       — Почтенный целитель! Высокочтимый…       — Тише, мальчик, тише…       Шагнув навстречу, Раэн осторожно поднял парнишку, глянул в пыльное, исчерченное дорожками слез лицо.       — Что у тебя случилось?       — Моя сестра, она умирает… Прошу вас! Вы ее знаете — Марей из Пестрого двора!       — Фокусница Марей? Что с ней?       — Кто-то избил ее и бросил у ворот… Ради Света, почтенный!       — Успокойся, — тихо промолвил целитель, пристально вглядываясь в глаза мальчишки. — Я пойду с тобой. Только скажи, от кого ты узнал об этом доме?       — Госпожа Минри сказала идти сюда. Она сказала, что только вы можете спасти Марей. Вы спасете ее, господин лекарь?       — Минри? Вот как… Что ж, она знала, кого посылать. И за кем. Ладно. Подожди во дворе, я только возьму сумку с зельями.       Пока мальчишка торопливо выскакивал за дверь, чужестранец повернулся к Халиду.       — Все это очень не вовремя. Но идти надо. Собирайся. Вряд ли ты мне пригодишься, но увидеть Минри тебе полезно.       Не дожидаясь ответа, он скрылся в мастерской. Халид поднял пояс, застегнул на себе, взял тяжелое теплое дерево ножен. В комнате уже почти стемнело, и слоновая кость на рукояти ровно светилась изнутри в последних красноватых лучах. Кольцо на ножнах легло в паз на поясе, словно их и делали друг для друга, подгонять не пришлось. Халид поправил саблю поудобнее. Что ж, пора отрабатывать новую жизнь. Только как?       Вышедший из комнаты целитель коротко глянул на саблю, одобрительно кивнул и посмотрел Халиду в глаза. Тяжело посмотрел, без обычной своей усмешки, — и у Зеринге по спине пробежал холодок.       — Там, куда придем, смотри во все глаза, слушай внимательно, а вот говори поменьше. И думай над каждым словом. Никому ничего не обещай, даже пустяка. Не называй своего имени, да и моего тоже. Ты для меня Зеринге, я для тебя Раэн. Будут угощать — посмотри на меня. Без моего позволения ни глотка воды, ни крошки хлеба не вздумай взять. Все, что скажу, делай быстро и без пререканий. Хозяйку зови не по имени, а светлейшей госпожой. Все запомнил?       Халид молча кивнул. Потом не выдержал:       — Ты как будто не к больному идешь, а в дом злейшего врага.       Чужеземец усмехнулся отстраненно и невесело.       — Бывают друзья, с которыми и врагов не надо. Мы с Минри давно знакомы. И она куда опаснее меня. Вот это постарайся не забыть, когда ее увидишь. Ну, идем.       Он вышел первым, поправив на плече лекарскую сумку на длинном ремне. Халид переступил порог, закрыл дверь и увидел, как засов на ней вспыхивает на мгновение тусклым зеленоватым светом и снова гаснет.       Мальчишка, ожидавший в маленьком дворике перед воротами, кинулся к ним, заглядывая в глаза просительно, как щенок, потерявший хозяина. Раэн уронил ему руку на плечо, улыбнулся мягко, успокаивающе:       — Держись рядом, мальчик, и ничего не бойся. Мы сейчас пойдем особенной дорогой, чтобы успеть к твоей сестре побыстрее. Зеринге, от меня ни на шаг!       Толкнув ворота, он шагнул на улицу. Потом еще раз, и еще. Халид спохватился, только увидев вокруг чужестранца и следующего за ним мальчишки темное дрожащее марево. Поспешно шагнув следом, почувствовал, как в лицо ударил тугой порыв горячего ветра. Улица вокруг расплылась и снова появилась, но уже совершенно другая: на месте соседнего дома вырос храм Великой Матери, сверкая разноцветной мозаикой стен в свете полной луны, даже мостовая изменилась, стелясь под ноги рыночными плитками. Еще шаг — и Халид увидел знакомое здание городской управы, нависающее над площадью Вестей и Наказаний всеми тремя этажами. Чародей оглянулся, в лунном свете его лицо белело мертвенно и жутко, только глаза темнели кусочками Бездны.       — Не отстаешь? Вот и хорошо. Сейчас придем. Держись, малыш, — обратился он ласково к мальчишке, вцепившемуся в его рукав. — Еще пара шагов — и все.       Площадь вокруг них снова расплылась. Горячий вихрь ударил, едва не сбив Халида с ног, и сразу унесся куда-то, оставив резь в глазах. Шаг, второй… Закружилась вокруг темным маревом вереница домов, деревьев, стен и шпилей. Словно вынырнув из этой искаженной круговерти, Халид шагнул последний раз — на выложенную мелкими цветными кирпичиками мостовую возле Пестрого двора, приюта актеров, фокусников, бродячих певцов и циркачей. Рядом восхищенно озирался, крутя головой, мальчишка.       — Ну вот, — невозмутимо обратился к нему чародей. — Теперь веди нас. Идем, Зеринге.