Хранитель равновесия

      Прогулка в холмы, окружившие Нисталь, удалась на славу. Камаль, правда, едва не обиделся, когда понял, что они действительно приехали за горной смолой. Он-то считал поездку поводом остаться наедине вдали от любопытных глаз и ушей, а Раэн так разочаровал беднягу. Впрочем, долго расстраиваться Камаль не умел. Пока маг, посмеиваясь про себя, соскребал потеки драгоценного зелья со стен небольшой пещеры, нисталец развел рядом с пещерой костер, достал из корзины печеную ягнятину, вино и лепешки с сыром, расстелил толстое шерстяное покрывало, подбитое мехом, и улегся прямо на него, ничуть не смущаясь тем, что день выдался холодный.       Однако просто лежать ему показалось скучным, и Камаль, прихватив коробочку с ореховым лукумом, перебрался к самому входу в пещеру и сел там на камень, лениво наблюдая за Раэном. День уже перевалил за полдень, и Раэн торопился набрать как можно больше «горных слез», уже предвкушая, сколько полезного из них сделает. Конечно, «горные слезы» можно с легкостью купить в Харузе, но здесь они свежайшие, чистые, вон, как морщится Камаль от резкого дурманного запаха, заедая его лукумом.       - А почему у тебя нет возлюбленной? – поинтересовался Камаль, которому просто сидеть рядом тоже быстро надоело. – Ты красивый и веселый. Да и ремесло у тебя почтенное, а если заслужил храмовый знак раньше, чем седина пробилась, значит, скоро будешь богатым, и твоя семья станет жить в достатке. Не понимаю, как тебя еще никто не поймал в любовные сети? Разве в Харузе девушки не имеют ни глаз, ни ушей?       - О, и глаз, и ушей у столичных девушек предостаточно, - отозвался Раэн, закрывая коробку со смолой плотно подогнанной крышкой. – Только я слишком часто уезжаю из Матери Городов. Не люблю сидеть на месте. В мире столько прекрасного, хочу увидеть как можно больше. Ну какой из меня получится муж и отец?       - Это верно, - с неожиданной рассудительностью согласился Камаль. – Семья, она как сад, постоянного присмотра требует. Но чем ты хуже купца, который водит караваны в Чину или Вендию? Говорят, они иногда годами дома не бывают. Бедные люди! Не видят, как растут их дети, да и самим детям и женам несладко. А все-таки семьи у них есть!       - Но я уж точно не хочу, чтобы мои дети росли без меня, - улыбнулся Раэн. – Так что придется прекрасным девушкам подождать, пока я не увижу весь мир. Вот тогда и остепениться можно будет. Полей мне на руки, малыш, не сочти за труд.       Вскочив, Камаль сбегал за кувшином с водой, помог отмыть липкую черную смолу, а потом подал полотенце.       - Хочешь, я мясо разогрею? – предложил он, заглядывая Раэну в глаза. – И лепешки можно поджарить на углях… Жалко, придется скоро возвращаться, но поесть мы еще успеем.       - Обязательно успеем, - согласился Раэн. – А зачем уезжать так рано? Ты ведь говорил, что можешь побыть со мной до самого вечера. Или твои родители, пусть будут они здоровы, велели вернуться пораньше?       - Мои родители? – удивился Камаль. – Какое им дело до того, где я и с кем? Жив – и хорошо. Но если умру, плакать тоже не станут, по таким, как я, добрые люди слез не льют. – Он искоса взглянул на Раэна и тут же спохватился: - О, прости… Не хватало мне еще жаловаться! С горькими словами даже мед невкусным станет! Прошу, забудь мою глупость!       - Ничего плохого ты не сказал, - помолчав, ответил Раэн и, потянувшись, погладил черные блестящие волосы, которые Камаль никогда не повязывал косынкой, как остальные нистальцы. – Беседа без правды, как еда без соли, а правдивые слова должны идти от сердца.       Мальчишка потянулся за его рукой и на мгновение замер, а потом улыбнулся, будто просияв изнутри, и вздохнул:       - Странный ты, Раэн… Я таких еще не видел. Даже самые щедрые из наших мужчин все равно за свою щедрость требуют в ответ… ну, сам понимаешь, чего можно от меня захотеть. И приходят за этим ночью, когда никто не видит, а днем на улице мимо пройдут, здоровья не пожелают. А ты мало того, что не стыдишься меня при всех, так… тебе ведь и правда стыдиться нечего. Если кому скажу, что ты меня который день угощаешь просто так… За стол сажаешь, разговариваешь, как с дорогим гостем… Кто мне поверит? Сам себе не поверил бы!       Поймав руку Раэна, он прижался к его ладони щекой, но почти сразу отпустил ее. Смуглое лицо залилось краской, и Камаль посмотрел так доверчиво, что Раэна передернуло от стыда и бесполезной жалости. Ох уж эта нистальская добродетель!       Нет, Камаль действительно не жаловался, но и скрывать ничего не умел, так что из его бесхитростных рассказов и обмолвок Раэн давно знал правду. Семья попросту махнула на мальчишку рукой, смирившись с природой неудачного отпрыска, как смирилась бы со слепотой или уродством. Ему выкупили отдельный дом подальше от общей усадьбы и время от времени отвозили туда дрова и кое-какую утварь.       Всем остальным Камаля великодушно снабжали добрые нистальцы. Его же ровесники, у которых распирает в штанах, а девушку, даже собственную невесту, до свадьбы пальцем тронуть нельзя. Вдовцы, еще не успевшие приглядеть новую жену. Почтенные отцы семейства, что потихоньку бегали в домик на окраине за особым удовольствием, которого не получишь от таких же почтенных и тоже добродетельных жен. Всем известно, что есть постельные услады, которых не позволяют приличные женщины, а с такими, как Камаль, разрешено все. За кусок свежей или копченой баранины, круг сыра или отрез полотна на рубашку можно остаться добродетельным, потому что виноват во всем – ну ясно же! – испорченный мальчишка, полный греха и не знающий стыда.       Раэн смотрел, как Камаль хлопочет у костра, и не знал, что здесь можно исправить. Увезти парнишку в Харузу? А будет ли он там счастливее? Хорошо, если найдется человек, способный принять и полюбить Камаля таким, какой он есть, а если нет? В столице куда больше соблазнов, а Раэн не сможет постоянно быть рядом. Как бы не сделать хуже. И, главное, захочет ли сам Камаль уехать из Нисталя?       - Раэн? Вот, возьми!       Камаль снял с углей и протянул ему прутик с разогретой ягнятиной, подал лепешку. Второй такой же взял себе и впился зубами в нежное мясо. Прожевал с наслаждением, лукаво посмотрел на Раэна.       - А на зиму ты тоже у нас останешься? Зимой ночи длинные, заскучаешь, если никто не станет греть тебе постель…       - До зимы еще далеко, - шутливо возразил Раэн. – Когда у вас выпадает первый снег?       - Да сегодня же выпадет, - удивился Камаль. – Поэтому домой и надо ехать. – Посмотрел на изумленно вскинувшего брови Раэна и рассмеялся: - Что? Неужели правду говорят, что в других местах люди никогда не знают погоду заранее? Как ее можно не знать? Мы всегда собираем стадо раньше, чем тучи покажутся на небе, иначе не успеть уйти от непогоды.       Раэн растерянно посмотрел на небо, самое обычное, серо-голубое, слегка подернутое облачной дымкой, но не предвещающее непогоду. Снег? Сегодня? Ему говорили, что в Нистале погода меняется внезапно, однако чтобы настолько?!       - Ты точно знаешь, что пойдет снег? – переспросил он Камаля, который сидел у костра в своей обычной нарядной одежде, только на плечи накинул куртку из плотной шерсти. – Откуда?       - Ветер им пахнет, - беспечно ответил нисталец. – Степной ветер всегда пахнет снегом или дождем раньше, чем они начнутся. Вот сейчас поедим, и надо собираться домой, а то замерзнем.       Раэн снова перевел взгляд на небо, безмятежное и фальшивое, как нистальская добродетель. Может, и правда он принял за дурные предзнаменования обычный приход зимы? Но как быть с тем, что последние дня два его постоянно что-то тревожило, не давая полностью забыться даже во сне. Что-то на самой границе сна и яви, неясное предчувствие грядущей беды, вползающее в сознание исподтишка, но неотвратимо. Не заметить это ощущение Раэн не мог, но и определить его точнее не получалось: ничто в Нистале не предвещало неприятностей. Набег степняков? Землетрясение? Неожиданная эпидемия? Нет, это все несчастья настоящие, житейские и не могут иметь отношения к тому, зачем он приехал. Тогда что?       Он быстро съел мясо, почти не чувствуя вкуса, зажевал его лепешкой и выпил несколько глотков вина. Камаль тоже расправился со своей долей, встал и звонко свистнул. Его вороная кобылка, статная, как все лошади нистальской породы, встрепенулась и тихо заржала, гнедая Раэна бросила куст, который ощипывала, и посмотрела в их сторону.       - Ну вот, сам видишь…       Камаль кивком указал в сторону степи, где край неба уже затянула густо-фиолетовая туча. Самая обычная туча, насколько Раэн мог судить! Но ему вдруг нестерпимо захотелось как можно быстрее собрать вещи и мчаться в Нисталь.       - А хочешь, пересидим снегопад в пещере? – жизнерадостно предложил Камаль. – Сушняка много, можно палить вволю. Одеяло есть, еды и вина хватит… Переночуем и вернемся завтра. На Иллай дорогу точно завалит, но нам-то ехать по ровному. Ну?       Раэн молча помотал головой, лихорадочно быстро сбрасывая всякую мелочь в дорожную сумку. Камаль, вздохнув, принялся подтягивать подпругу на своей лошади. Вот и хорошо, вот и умница… Раэн глянул на небо: туча ползла так стремительно, что это уже пугало. Отсюда до въезда в Нисталь час пути ровным конским шагом. Да по долине еще столько же до его дома. Придется лошадкам выложиться, иначе не успеть!       Что именно он не успевает, Раэн не знал, но легче от этого не становилось. Ах, как хорошо его в свое время научили чувствовать беду. Знать бы еще, откуда она идет!       Ответ явился в ту же минуту с гулким топотом копыт прекрасного степного рысака. Всадник, нещадно погоняющий взмыленного гнедого, вылетел из-за поворота дороги и резко осадил жеребца.       — Сейлем?! Что случилось?       Сейлем? Ах да, медный пояс… Брат невесты, которого не взяли на торг.       Камаль, замерев с одеялом в руках, о чем-то спрашивал нистальца лет двадцати с лишним, одетого по местным меркам богато и в нарядном, действительно усыпанном медными бляшками поясе, а Раэн, почти не слыша их, бессильно прикрыл на мгновение глаза. Он оказался прав, покинув Нисталь всего на день. Сердце снова билось ровно, и щемящая тревога пропала, поскольку в предупреждении больше не было нужды. Все уже случилось… Первый ход в игре сделан.       — Возвращайтесь, целитель. Степняки рядом. Отец велел предупредить вас, чтобы не случилось беды.       Отец? Глава рода ир-Кицхан, которого Раэн даже не в лицо не знал? Откуда он… Впрочем, в небольшом поселении все на виду, а трактирщик знал, что они с Камалем собираются за «горными слезами», да и по дороге их могли видеть. Что ж, позаботиться о госте, который не знает местных опасностей, это дело понятное. Но почему Камаль так перепуган? Мальчишку трясло, он смотрел то на Сейлема, то на Раэна широко распахнутыми глазами, вцепившись в одеяло так, что пальцы побелели.       — Раэн… - выдавил он, но тут же смолк.       — Малик ир-Саттах погиб. И все, кто с ним были. Степняки догнали их у Девичьего родника, — повторил Сейлем ир-Кицхан то, что успел уже сказать Камалю.       — Погибли? Все? — почти беззвучно, одними губами переспросил Камаль.       — Вообще-то, нет. — Ир-Кицхан произнес это с какой-то особенной гадкой ласковостью, и, снова повернувшись к Камалю, добавил: — Твой драгоценный Фарис остался жив. Один из всех. Представляешь, какая удача!       Золотисто-медовую кожу Камаля стремительно заливала бледность, а Сейлем продолжал:       — Он примчался без единой царапинки и выложил сказку, как у Девичьего родника их накрыло серебристое облако, и все вокруг стали падать под ливнем стрел. Причем никаких степняков поблизости якобы не было, а наш храбрец видел стрелу, летящую в него, но она исчезла, так и не вонзившись.       До чего нехороший у него был голос! Торжествующий... Раэна передернуло от волны злорадной ненависти, которую излучал этот парень.       — А потом ир-Джейхан увидел, что они мертвы, и кинулся в Нисталь, рассказать, что случилось. И действительно, Малика и всех остальных нашли со следами от стрел. От степняцких боевых стрел! Кто бы мог подумать?       — Он не мог, Сейлем… — простонал Камаль.       — Не мог?! — все-таки сорвался в крик ир-Кицхан. — Шакалье дерьмо твой Фарис! Бросил их и ускакал! Все знают, что у него лучший конь в долине! Хоть бы придумал что-нибудь поумнее, а то нес полный бред про серебряные облака и тающие стрелы!       — Вы точно знаете, что Фарис ир-Джейхан лжет? — вежливо поинтересовался Раэн.       Сейлем глянул на него так, словно только сейчас заметил еще чье-то присутствие.       — Я знаю, что Фарис ир-Джейхан — подлая тварь! - бросил он. - И что простой смерти за это мало. Жаль, отец мне запретил, я бы с огромным удовольствием отвязал подонка от столба.       Камаль побледнел еще больше, хотя только что Раэну это казалось невозможным.       — Столб…       — А что же еще? Или ты знаешь другое наказание для труса? — Сейлем жестко усмехнулся. — Я смотрю, вы уже собрались домой? Вот и хорошо: может, успеешь с ним попрощаться. Ты ведь не брезгливый, а, Камаль? Догоняйте!       Он зло хлестнул гнедого и рванул назад по дороге. Глаза Камаля наполнились слезами, которые он и не пытался сдерживать, прозрачные ручьи хлынули по щекам. А туча наползала все быстрее, уже зависнув над долиной.       — Тихо! — рявкнул Раэн. Отобрав у парнишки одеяло и бросив на землю, он развернул безвольное тело Камаля и прижал к себе, заглядывая в глаза. — Расскажи мне, — мягко попросил, краем глаза поглядывая на тучу, уже закрывшую большую часть неба. — Что это за столб?       — У нас не казнят, как везде, — тусклым голосом отозвался нисталец. — Нельзя осквернять свою землю кровью. Видел столб на площади? Это для убийц, насильников, предателей…Человека просто привязывают к нему и оставляют… Хорошо, что сейчас зима, — закончил он совершенно без интонаций.       Зима? Ну да, пожалуй. Сколько может прожить привязанный к столбу человек без пищи и воды? Летом его сравнительно быстро убьет солнце, а вот весной и осенью, когда прохладно, мучения могут тянуться долго, очень долго. Милосерднее всего смерть оказывается зимой. Да еще снегопад надвигается.… И никаких расходов на палача, зато какой урок всему Нисталю!       Раэн стиснул зубы в судороге ледяного бешенства. Возможность судебной ошибки даже не рассматривается? Интересно, а как они терпят крики обреченного? Затыкают ему рот? Или наоборот, все должны слышать их и понимать, что они означают? Ладно, это выяснять он не собирается, но было еще кое-что, задевшее в словах Сейлема…       — Почему Сейлем хотел отвязать ир-Джейхана? Зачем ему спасать своего врага?       — Спасать? — Камаль попытался усмехнуться, но ничего не вышло. — Это хуже смерти, Раэн. Если осужденного отвязать от столба, он становится ашара.       Он сделал ударение на последнем слоге, и Раэн нахмурился – слово было совершенно незнакомым.       — Ашара? Это что за гадость?       — В Нистале нет рабов, как в других землях, - тускло пояснил Камаль. - Но ашара — хуже раба. С ним нельзя разговаривать, и сам он ни с кем не заговорит, пока хозяин не позволит. Самая тяжелая, самая грязная работа — ему. Есть объедки, спать где-нибудь в сарае со скотом, побои терпеть только за то, что хозяину не на ком зло сорвать... Понимаешь? А если молодой красивый парень, как Фарис, так это еще хуже. Хозяин и сам развлечется, и друзьям предложит… Лучше умереть, чем надеть ошейник ашара, — закончил Камаль, не глядя на мага.       — Вот уж не думал, что в Нистале возможно такое, — медленно проговорил Раэн.       — С человеком — нет. И даже со мной нельзя. Я все-таки свободный нисталец, могу отказать любому, если захочу. А это не человек, это ашара, с ним что угодно можно сделать. Хорошо, что Сейлему запретил отец, иначе он бы на Фарисе вволю за все отыгрался. У них с детства вражда…       — Понятно. – Раэн судорожно вдохнул и выдохнул студеный воздух. - Давай-ка и правда домой. Буря вот-вот начнется.       Ветер в самом деле крепчал. Вот упала первая снежинка, за ней еще одна. Так…Теперь только бы не ошибиться. Бросить чары спокойствия на Камаля, чтобы не наделал глупостей.… До Нисталя час? И еще час до площади? Если галопом – то намного быстрее! Главное, что нет больше мерзкого ощущения безнадежности происходящего. Только нужно очень торопиться, чтобы кто-нибудь не осуществил ту же идею.       Сколько еще нистальцев, кроме Сейлема ир-Кицхана, таят обиду на Фариса за дурацкие шутки и розыгрыши? Сколько тех, кто смертельно завидовал молодому удачливому красавцу, кумиру всех парней долины? И сколько тех, кто просто не откажется от возможности заполучить живую игрушку, над которой можно измываться в свое удовольствие?       Оказалось, нисколько. Фигуру у столба Раэн заметил, едва въехал под арку. Высокий плечистый парень, привязанный за запястья, почти висел, упираясь в мостовую лишь носками сапог, непокрытая черноволосая голова бессильно свесилась.       Раэн спрыгнул с лошади, хлопнул ее по крупу, и умная животинка, тихо фыркнув, спокойно пошла к выходящей на площадь садовой калитке, которую он никогда не запирал. Ничего, стойло она сама найдет и постоит часик не расседланной, пока у него дела поважнее. Хорошо, что дом совсем рядом – удачно. И хорошо, что Камаль послушался просьбы, приправленной толикой магического убеждения, и не поехал сюда, свернув к своему дому на окраине. Незачем впутывать мальчика в эту историю еще глубже. Как бы ему и так не досталось за эту поездку и вечера в компании чужака.       Вспоминая старейшин Нисталя нехорошими словами, Раэн разрезал веревки, искренне надеясь, что по местным ритуалам их необязательно развязывать: узлы сыромятных ремней на морозе насмерть задубели. Тяжелое тело рухнуло ему в объятия, на бледном лице медленно, с трудом таяли крупные снежинки, но, кажется, Раэн успел вовремя.       Просто нехороших слов хватило ненадолго, и, втаскивая парня в дом, он ругался на трех языках одновременно так, что пьяный боцман пиратской галеры позеленел бы от зависти. Щелчком пальцев затопив очаг, Раэн уложил рядом с ним нистальца и принялся его раздевать. Ледяную куртку — в сторону, стянуть штаны и узкие сапоги, потом рубашку.… Ребра бесчувственного Фариса были покрыты кровоподтеками, запястья и лицо распухли, а левый глаз полностью заплыл. Следы народного возмущения, следует полагать. Ну, могло быть и хуже. Могли и насмерть забить, пожалуй, но сдержались – оставили в живых для назидательной казни.       Раэн попытался представить, что сделает, если Фарис действительно окажется трусом и предателем, заслужившим казнь. Представлять не хотелось… Что бы ни говорили местные жрецы Света и философы его далекой родины, далеко не все заслуживают милосердия и великодушия. А вот справедливости – все.       И он собирался для начала разобраться в том, что случилось. В конце концов, одна-единственная минута слабости и трусости – это совсем не обязательно погубленная душа. Безгрешных людей вообще не бывает. Ему ли, подарившему жизнь наемному убийце, этого не знать?       Натирая слегка обмороженные пальцы спасенного остро пахнущей мазью, Раэн гадал, сколько времени им дадут. Он успел влить в парня стакан вина с ложкой эликсира, хорошенько растереть ладони и ступни и закутать его в меховое одеяло, когда в дверь требовательно постучали. Чародей покосился на пациента, не спеша открывать. Фарис дышал глубоко и ровно, не собираясь просыпаться, но на всякий случай Раэн коснулся его волос, накинув легкие сонные чары.       В дверь уже грохотали кулаком, судя по звуку. Раэн тяжело вздохнул и пошел встречать гостей. Резко распахнув дверь, он отступил, с интересом наблюдая, как вваливается не ожидавший этого старейшина рода Карим, краснолицый неповоротливый толстяк в золотом поясе человека, женившего внуков.       Его спутник, словно для контраста, был высок и худощав, с приятным умным лицом и плотно сжатыми губами. И кричать, в отличие от ир-Карима, разразившегося гневной тирадой на нистальском диалекте, он не стал, а внимательно обвел комнату глазами, несколько мгновений рассматривал укрытого Фариса, затем перевел холодный, ничего не выражающий взгляд светло-серых глаз на Раэна.       — Ты что творишь, лекарь? — брызжа слюной, завопил ир-Карим, наконец-то сообразив, что чужестранец не способен в должной мере оценить его красноречие.       — Лечу, — вежливо сообщил Раэн. — Как лекарю и положено.       Но нисталец не смог оценить даже такую незамысловатую иронию.       — Кого лечишь? Эту тварь? Этого… этого…       Отчаявшись подобрать достойное определение, ир-Карим, и без того румяный, побагровел так, что Раэн на всякий случай вспомнил, где у него средства от гипертонического криза. Пустить себе кровь старейшина вряд ли позволил бы, а жаль…       — Не хотите ли кофе, почтеннейшие? Или горячего вина? — попытался он изобразить гостеприимство.       Медный котелок с водой, повинуясь мановению его руки, вспорхнул с неожиданной для столь увесистого предмета легкостью и, перелетев через всю комнату, приземлился на очажном крюке. Толстый старейшина проводил его взглядом и наконец-то вспомнил, что имеет дело с магом, судя по тому, что принялся хватать воздух ртом, не произнося ни слова.       Раэн присмотрелся к пряжке на поясе второго, вспомнил родовые знаки, виденные им на воротах местных усадеб, и определил в высоком нистальце главу рода Кицхан. Отец Сейлема со скучающим видом рассматривал пучки трав, что Раэн развесил по стенам, стараясь хоть немного приблизить вид своего жилища к тому, какой достойно иметь лекарю.       — Парень, ты нам тут воду не мути, — продолжал, отдышавшись, ир-Карим уже значительно вежливее. — Фарис… он там привязан был потому, что нужно так.… Так что это… давай все назад, а мы уж тут…       Пока толстяк отчаянно пытался выразить мысли, а Раэн размышлял, как такой экземпляр мог стать старейшиной, ир-Кицхан соизволил разомкнуть тонкие губы:       — Мой друг желает сказать, что юноша Фарис, родившийся в роду Джейхан, приговорен к смерти. И при всем уважении к почтенному целителю, не чужестранцу вмешиваться в наши дела.       Ну, вот и разъяснилось. Если в их совете много таких, как Карим, то гораздо легче управлять долиной таким, как Кицхан. А тот размеренно продолжал на редкость бесцветным голосом.       — Вы — человек сострадательный, да и долг целителя обязывает помогать людям, это понятно. Только здесь не к кому проявлять милосердие. Зачем нам ссориться? Осужденного придется вернуть к столбу. А мы забудем об этом происшествии. Не так ли, почтенный Раэн? Каждый может ошибиться.       «Это уж точно, — весело подумал Раэн. — Ты, например, сейчас крупно ошибаешься».       Что ж, пора было кончать этот спектакль, будто поставленный неумелым кукольником, так сильно чувствовался привкус фальши. Да и вода уже закипала, а делить наслаждение первой чашкой кофе за день с этими двумя Раэн абсолютно не собирался. Подумав, он изобразил наивный взгляд, достойный Камаля. Право, можно только пожалеть, что у него самого глаза не светлые, не получится должной придурашливости…       — Разве я нарушил какой-то закон, почтеннейшие? — поинтересовался он, изо всех сил хлопая ресницами. — Ведь каждый, насколько я понял, вправе освободить осужденного, если пожелает. Верно?       «Точно, каждый. Нет никаких запретов на этот счет, и о ремнях не стоит беспокоиться, уж Кицхан обязательно бы все проверил и не упустил возможности выложить такой козырь. Вон как сузились глаза. А Карим был нужен, чтобы сходу на меня наорать, зато сейчас он помалкивает скромно, знает свое место».       — Речь идет не о законах, почтенный. — В тоне старшины ир-Кицхана прорезалось легкое раздражение. — Мы, жители долины, сами вершим суд и наказываем своих преступников. Тому, кто хочет жить в Нистале, не следует об этом забывать.       — Понимаю! Но я не собирался на всю жизнь остаться в этом богами благословенном месте, — учтиво отозвался Раэн. — Сбор трав закончен, сушка тоже. Вот только дорогу снегом завалило, теперь и не знаю, как быть, - вздохнул он.       — Это первый снег, — с едва заметной тенью угрозы в голосе произнес ир-Кицхан, — он до конца зимы не пролежит. Одна-две недели, а потом путь свободен…       — Вот и отлично, — с радостным воодушевлением заявил Раэн. — Меня давно ждут важнейшие дела в Салмине.       Глаза ир-Кицхана еще больше сузились, теперь он напоминал хищника, готового к прыжку. Но силой заставить приезжего целителя вернуть осужденного к столбу он явно не мог. И пригрозить ему было нечем. Оставался лишь один спорный момент, который Раэн не преминул прояснить.       — Надеюсь, уважаемый Совет старейшин не будет возражать против нашего отъезда?       — Вашего? — ир-Кицхан в надменном изумлении вскинул бровь.       — Ну да. — Раэн посмотрел в ответ с не меньшим удивлением. — Я ведь, кажется, теперь отвечаю за этого юношу перед людьми и богами, так что ему здесь без меня делать нечего.       Ашара принадлежит хозяину. Но позор, конечно же, не должен выйти за пределы долины. Раэн злорадно наблюдал, как нахмурившийся Кицхан пытается решить это логическое противоречие. Однако старшина, устав от его несговорчивости, холодно бросил:       — Почтенные люди Нисталя подумают об этом. Идемте, уважаемый ир-Карим. А вы, — обернулся он уже от самой двери, — следите за дорогой, почтенный Раэн. Снег скоро сойдет…       «И вы можете катиться подальше, — договорил Раэн про себя невысказанную мысль старшины. — Как же, сойдет он. То есть, конечно, сойдет, но когда это будет нужно мне. Уж хорошую снеговую тучу над холмами я вам всегда обеспечу, на это сил хватит, если не торопиться. И как там, кстати, мой пациент, вовремя избежавший участи стать сосулькой?»       Дождавшись, пока дверь плотно закроется, он снял с Фариса наложенные перед разговором чары, прошел к очагу и принялся священнодействовать над котелком, любовно и ответственно предавшись изготовлению кофе.

* * *

      Фарис медленно выплывал из тяжелой липкой тьмы. Веки казались налитыми свинцом, руки и ноги тоже не шевелились, но ни боли, ни малейшего неудобства он не чувствовал. Напротив, пушистый легкий мех приятно ласкал почти обнаженное тело.… Вот пахло как-то странно, словно в комнате дядюшки Нафаля, известного в долине травознатца. Да что же это с ним такое?       Память возвращалась кусками, и первое, что он вспомнил, это холод. Ледяной пронизывающий ветер, бьющий в лицо. Боль в стянутых ремнями руках, на которых висит тело. Мучительный, хуже боли, выворачивающий душу стыд.… Как он обрадовался, когда холод начал делать свое милосердное дело, унося его в темное забытье, подальше от стыда…       Вспомнив то, что было до этого, Фарис рывком повернулся со спины набок и прижал колени к животу, как от удара. Ни боли, ни холода больше не было, и это оказалось самым ужасным, что могло случиться с осужденным на смерть у столба. Потому что это означало: кто-то развязал ремни и вернул его, полумертвого, к жизни.… К жизни? А зачем ему такая жизнь?       — Проснулся? Вот и славно. Кофе хочешь? — раздался где-то рядом голос.       Мягкий уверенный голос человека, едва знакомого Фарису. Теперь был понятен запах трав, смешанный с ароматом кофе, и ясно, почему не болят наверняка обмороженные руки и разбитое лицо. Лекарь, недавно приехавший в Нисталь. Фарис видел его пару раз, но даже не приглядывался. Никакого интереса чужестранец для него не представлял, и вообще, целительством должны заниматься женщины. В крайнем случае, старики или калеки, как однорукий Нафаль. А молодой парень, собирающий травки да коренья, не носящий даже короткого меча и вряд ли знающий, с какой стороны за него браться, вызывал у потомственного воина рода Джейхан нечто среднее между брезгливостью и недоумением.       Над ним даже одну из любимых озорных шуточек Фариса нельзя было сыграть, потому что ни чести, ни интереса в шутках над человеком, не способным за себя постоять. Так что обращал на него Фарис не больше внимания, чем на пыльную чинару рядом с крыльцом харчевни. А теперь вот как повернулось… Что ж ты наделал, целитель! Зачем?       Должно быть, этот вопрос непослушные губы прошептали вслух, потому что сидящий рядом хмыкнул.       — Если бы я сам знал. Хотя скажу так: мы нужны друг другу, Фарис. Ты — мне, а я — тебе, и от этого никуда не деться. Так что насчет кофе?       « Нужны? Да кто тебя просил, недоумок?» — хотел сказать бывший ир-Джейхан, однако губы снова перестали слушаться. Добраться бы до двери, шагнуть в леденящую круговерть вьюги – вон, как подвывает за окном! - и вытерпеть всего несколько минут.… А потом — блаженная тьма без боли и стыда.       — Даже не думай об этом, парень, — решительно произнес ненавистный голос, и еще сильнее запахло кофе.       Глиняная чашка оказалась у самых его губ, и Фарис почти против воли сделал глоток густой горьковатой жидкости, как раз в меру горячей, благоухающей дорогими приправами. А потом, сообразив, что именно сказал чужак, едва не захлебнулся следующим глотком.       — Да не читаю я твоих мыслей, успокойся. — Теперь в голосе слышалась явная насмешка. — Вполне хватает обычного житейского опыта, чтобы понять, что у тебя на уме. Только знаешь ли, Фарис, для тебя сейчас смерть — слишком большая роскошь. Твои спутники мертвы, а ты — нет, следовательно, что-то или кто-то пощадил тебя. Непонятно кто и неизвестно зачем… Тебе самому разве не интересно?       Вожделенная дверь была совершенно недостижима, так что Фарис лежал, стараясь не вслушиваться, но голос, мягкий, как шкурка новорожденного ягненка, завораживал, словно сам втекая в уши.       — Я уверен, что ты не виноват в том, за что тебя приговорили к смерти. И если бы ваши старейшины дали себе труд немножко поразмыслить, они бы сами это поняли. Но почему-то они не хотят видеть того, что бросается в глаза, и это весьма-таки странно…       «Не виноват?» У Фариса перехватило дыхание, он медленно, с усилием разогнулся и взглянул на осмелившегося сказать это.       — Конечно, ты ни при чем, — подтвердил человек, сидящий на полу рядом с ним.       Впервые Фарис был к нему так близко и рассматривал внимательно. У чужестранца было молодое лицо с четкими, но непривычными для Нисталя чертами. Темные, как ночное небо, глаза и ровные, словно выписанные кистью брови…. Прямой нос, чуть припухшие губы. Гладкая белая кожа, на вид нежнее, чем у юной девушки, и овал лица, словно на рисунке в старой книге, что показывал ему как-то дядя Нафаль.…       Слишком красивое лицо для мужчины, несмотря на странность, и Фарис мгновенно понял, почему Камаль ир-Фейси вечерами пропадал в саду у лекаря, никогда не жалуясь на здоровье. Слишком красивый и слишком юный, если бы только не глаза, совершенно непроницаемые, манящие, как тьма обрыва ночью. Впервые Фарис почувствовал, что кто-то может заставить его опустить взгляд. Но целитель даже смотрел мягко, потом улыбнулся теплой открытой улыбкой и продолжил:       — Чтобы сбежать, бросив товарищей, а потом придумать в оправдание полнейшую небылицу, нужно быть не только трусом и подлецом, но еще и совершенным дураком. А это явно не про тебя. Думать ты умеешь весьма изобретательно, если вспомнить все твои шутки. Значит, у Девичьего родника случилось нечто иное, странное и страшное. У меня вряд ли получится в ближайшее время убедить в этом старейшин Совета. Но когда никто тебе не верит, а ты действительно не виноват, очень полезно знать, что кто-то все-таки в тебе не сомневается. Между прочим, твой кофе стынет.       Фарис удивленно глянул на чашку, неизвестно когда оказавшуюся у него в руках. Последние сутки обернулись невыносимо жутким дурным сном, от которого он не смел надеяться проснуться. И вот некто произнес те самые волшебные слова, способные его разбудить. Кто-то верит, что Фарис не трус и не предатель. Верит, что у Девичьего родника не было никакого шального отряда степняков, и Фарис ир-Джейхан не бежал, спасая свою шкуру. «Я верю, что ты не виноват». Что может сравниться с этими простыми словами, растопившими ледяной комок, в который превратилось его сердце?       Целитель, уютно устроившийся на низенькой скамеечке у очага, с легкой улыбкой наблюдал, как старательно Фарис отводит глаза, в которые, конечно, просто попал дым. Наконец, проморгавшись, он поднял голову и посмотрел на чужестранца.       — Ты сказал, что я тебе нужен, почтенный Раэн…       — То, что случилось однажды, может случиться и в другой раз, — уронил тот. — Я не знаю, как погибли твои спутники, но не хочу, чтобы кто-нибудь разделил их судьбу. Ты не знаешь, почему остался жив, но причина была, и, может быть, вдвоем мы сможем ее отыскать. А тогда старейшинам Нисталя придется признать, что их приговор был несправедлив. И будет гораздо лучше, если к этому времени ты все еще останешься жив.       — Я не надену ошейник ашара! — выпалил Фарис, вдруг поняв, что чувствует загнанный олень перед стаей собак.       — А тебя никто и не просит, — пожал плечами чужестранец. — Если ты не виноват, в наказании нет ни смысла, ни справедливости. Конечно, тебе придется пожить здесь, и не стоит рассчитывать на доброе отношение жителей Нисталя, но я – дело другое. Можешь считать себя гостем, Фарис ир-Джейхан. И, кстати, зови меня просто Раэн, если тебя это не затруднит. Не такой уж я почтенный, спроси кого угодно.       Сверкнув улыбкой, он поднялся и поставил свою чашку на стол.       — Между прочим, ты так и собираешься спать у огня? Бери одеяло и перебирайся на постель, а твоя одежда пока просохнет.       Выйдя в другую комнату, целитель вернулся с толстым покрывалом и длинной шерстяной курткой, которую ловко свернул в подобие подушки и уложил на пол там, где только что лежал Фарис.       — Что ты делаешь? — осторожно поинтересовался Фарис, сидя на краю дивана и кутаясь в одеяло.       Никогда прежде его не смущала собственная нагота, если рядом случалось оказаться кому-то из мужчин. С чего бы? Но как бы ни был учтив и на словах великодушен его… хозяин, в голову лезло всякое. Ну не зря же сюда каждый день бегал Камаль, верно? Фариса самого мутило от этих мыслей, но одно он знал точно. Ашара не человек, и с ним позволено все.       — Устраиваюсь на ночь, — объяснил Раэн. — Я тебя, конечно, подлечил, но теперь тебе нужно выспаться в тепле и покое, а для двоих здесь тесновато. Вдруг я неудачно повернусь во сне, а ты решишь, что я посягаю на твою невинность?       Он усмехнулся, покосившись на Фариса, который залился краской от такого точного попадания в цель.       — Не решу, — процедил Фарис сквозь зубы. — Можем лечь вместе, и ворочайся сколько угодно. Я же не Камаль…       — Я тоже, - вкрадчиво сообщил целитель. - Уж поверь, Камаль ир-Фейси по сравнению со мной — невинное дитя. Но если ты сам предлагаешь…       Он взглянул на покрасневшего Фариса и расхохотался. Сообразив, что над ним просто потешаются, Фарис вспыхнул злостью и внезапно почувствовал себя окончательно живым и согревшимся. А потом, встретившись глазами с улыбающимся Раэном, понял, что как раз этого и добивался странный чужеземец с лицом его сверстника, но глазами и голосом без возраста. А еще через мгновение это и вовсе перестало его волновать, потому что усталость навалилась тяжелым сладким теплом, и все вокруг закружилось в призрачном танце теней.